Братец и сестрица - Владимир Даль

– - И, матушка! -- отвечал опять Борис Михайлович.-- Каждому дню свое: бог позаботится обо всех. Придет время, тогда принадумаемся. Когда рожь, тогда и мера.

Но бабушке поговорка ее вошла в привычку, и дня не проходило, чтоб старушка не проговаривалась. Она перебирала про себя всех женихов, каких только знала в губернии, и с глубоким вздохом качала головой: "Все не то!" Ей нужен был наперед всего нравственно-безукоризненный человек -- так высоко ценила она достоинства внучки своей, а затем она также требовала от него порядочную родословную, хорошее состояние, уваженное положение в свете или обществе; само собою разумеется, что наружность и лета должны были всему этому отвечать. Словом, трудно было по этой статье на бабушку угодить: не знаю, так ли причудлива будет со временем внучка.

Дни шли за днями, и между братцем и сестрицей, губернским архитектором и Наташей то есть, не было заметно никакой особенно тесной дружбы; не видавшись несколько лет, они как будто чуждались несколько друг друга, потому именно, как я уже сказал, что девочка и девица вовсе не одно и то же лицо: первой нельзя более узнать во второй, и старый друг и товарищ девочки стоит перед девицей невольно растерявшись и не находя ладу и меры для слов своих и обращения с нею. Впрочем, как братец и сестрица, они стали мало-помалу опять свыкаться.

Но судьба или случай вдруг, внезапно изменили отношения эти. Раза два-три уже случалось, что Наташа, по быстроте и опрометчивости первого движения своего, несправедливо обвинила было своего братца в каком-либо слове или ином действии и вслед за тем сильно сама перед собой была пристыжена. В такой душе, как была Наташа, это сознание погрешимости своей и превосходства в другом существе необходимо должно было произвести некоторый переворот, и именно добровольное подчинение себя тому, кому не могла отказать в уважении. К этому присоединилось еще другое обстоятельство: при постройке Никандром Петровичем собора беззаботливость одного из подрядчиков и авосьничанье рабочих во время двухдневного отсутствия строителя по делам в уездном городе были причиной бедственного случая, который был отвращен одною только решимостью, отвагою и присутствием духа самого архитектора, который спас этим жизнь двух человек, обреченных уже на гибель. Часть лесов внезапно обрушилась в то самое время, когда Никандр Петрович, воротившись из поездки, навестил работы; при этом двух человек на верхних лесах ушибло и прижало так, что они не могли высвободиться. На месте было немного рабочих, да и те, испугавшись и потерявшись, не решались ни на что, и погибающие уже лишились чувств, или по крайней мере голоса: они замолкли и предались своей участи. Страшно было смотреть на них снизу, как они висели на обнаженных вокруг лесах, на высоте нескольких десятков сажень от земли, а между тем к ним не было никакого доступа: лестницы и сходни все обрушились. Каждое мгновение было дорого. Никандр Петрович бросился к зданию, вызывая других за собою, и, сунув в карман один только пучок ниток, с опасностью жизни, счастливо одолев все препятствия, взобрался изнутри на свод собора, а оттуда, по остаткам обрушившихся лесов, ловко дополз до места гибели двух рабочих. Удостоверившись здесь в том, что голыми руками пособить невозможно, он, сидя верхом на бревешке, спустил бечевку свою вниз и закричал, чтоб проворнее привязали к ней пилу и конец веревки, которую надвязывали, по распоряжению его, по мере того, как он ее подымал и она приходила к концу. Перепилив с большою осторожностью брус, который прижал двух несчастных каменщиков, одного за руку, а другого поперек всего тела, Никандр Петрович, с помощью еще одного каменщика, который наконец решился последовать его примеру, спустил бедствующих одного за другим благополучно на земь помощью взятой им с низу веревки.

В продолжение этого времени вокруг собора на шум и крик собралось множество народа; а как присутственные места были на той же площади, то можно сказать, что весь город, а в том числе и Борис Михайлович, были свидетелями происшествия. Оно наделало много шума; не могли надивиться и нарадоваться отваге и решимости архитектора; и если случай этот увеличил всеобщее к нему уважение, то он стоял с этого дня перед сестрицею как баснословный герой, как полубог. Все чувства ее покорились ему, и когда на другой день семья одного из спасенных им рабочих, не удовольствовавшись благодарностью, изъявленною лично Никандру Петровичу, пришла еще на дом к нему, когда его там не было, и упала в ноги перед бабушкой и перед барышней, обнимая колени ее, то она не взвидела под собою земли от радости и чувства гордости -- не за себя, а за своего братца.

Вскоре после этого события Марья Афанасьевна, сидя вечером одна с зятем, опять начала вздыхать и приговаривать, что пора подумать об устройстве участи Наташи, но на этот раз сказала это не совсем в общих словах, не на ветер, а перешла к намекам более положительным, спросив зятя, какого он мнения, например, о том человеке, у которого есть имение, называемое Верхние Сушняки?

Борис Михайлович, не обратив сначала большого внимания на обычные слова тещи, вдруг поднял голову, взглянул на нее во все глаза и спросил прямо:

– - Как, разве он сватается?

– - Нет, не совсем или может быть,-- отвечала та,-- но я все-таки желала бы знать заблаговременно мысли твои, Боринька, об этом человеке,-- и затем пустилась расхваливать его.

Зять долго слушал молча, потом сказал:

– - Матушка, мое мнение вот какое: вы все заботитесь о женихе, ищете его за тридевять земель, а перед собой его не видите. Я думаю, если нам не вмешиваться, а предоставить дело судьбе и тем, до кого оно всего ближе касается, то оно и сделается без нас, и сделается недурно.

Марья Афанасьевна, в свою очередь, выпрямилась в кресле своем и с крайним изумлением смотрела на зятя: она не хотела, не смела понять его.

– - Что это значит, о ком вы это говорите? Я вас не понимаю.

– - А я истинно не понимаю, матушка, отчего слова мои ставят вас в такое недоумение. Взгляните на молодых наших: я думаю, что они будут просить не старания нашего, чтоб их сблизить, а одного только благословения.

Но бабушка долго еще не могла утешиться и успокоиться; она ставила сотни причин, почему об этом союзе и думать нельзя было, оканчивая, впрочем, каждое возражение свое тою же поговоркой: "Да притом же, помилуй, она ему сестра!" Борис Михайлович не спорил ни против того, что Никандр сирота, без роду без племени, что отец его не был даже записан в родословную, не только в шестую книгу, как этого требовала Марья Афанасьевна, что Никандр был бедняк, живущий одним жалованьем с небольшим только пособием от незначительных частных построек, что Наташа может и должна составить не такую партию и пр. Против всего этого Борис Михайлович не возражал ни слова, считая это до времени излишним, а покончил тем же, чем начал, то есть просил бабушку не торопиться и не затевать от себя никаких переговоров по этим делам. Борис Михайлович поступил так не только потому, что будущее насущное благосостояние Наташи зависело от бабушки ее, владетельницы порядочного имения, но и потому, что такое поведение было вообще согласно с ровным, рассудительным нравом его и что он очень уважал бабушку, занимавшую уже столько лет в доме место полной хозяйки.

Не знаю, заметили ль отец или бабушка какую-нибудь перемену в молодых людях в тот же вечер, но на другой день, к сожалению, это было уже слишком заметно, и неприятная перемена эта усиливалась со дня на день и делалась для отца, и в особенности для бабушки, невыносимою. Никандр был либо в каком-то лихорадочном состоянии, либо сидел молча в темном углу и просыпался, как со сна, когда с ним заговаривали; он стал наконец явно бегать из дома, под предлогом дел и занятий. Наташа изменилась еще заметнее: куда девалась торопливость ее, прежняя опрометчивость и скорохватность, куда -- это детское простодушие и независимость, свобода приемов? Она сделалась робка, пуглива, будто беспрестанно держала ушки на макушке и в то же время -- какое противоречие! -- во всех приемах, в обращении и речи ее появилась какая-то плавность, степенность и обдуманная осторожность.

Перемена эта, как легко понять, была следствием дошедших до молодых наших объяснений бабушки и отца. Горничная, лакомая до подобных разговоров, незаметно подслушала все и сочла обязанностью передать слышанное любимой барышне своей. Наташа, конечно, остановила бы ее и не стала бы слушать от горничной подобных вещей, но у бедняжки захватило дух с первых слов рассказщицы, и она, под влиянием новой для нее мысли, поразившей ее, как из тучи гром, молча дослушала все, едва переводя дух, и даже не отвечала ни слова, когда Палаша в третий раз уже окончила рассказ свой и готовилась начать его в четвертый. К сожалению, все это было также предметом разговора в людской, в застольной, и человек, раздевая вечером Никандра, затянул было, с оглядкой и осторожностью, ту же песню. Никандр Петрович остановил его тотчас, заговорил о другом и отправил; но долго он не мог сомкнуть глаз и, не зная, что именно было сказано и по какому поводу, решил наконец, в крайнем беспокойстве своем, заглянуть в комнату Бориса Михайловича и переговорить с ним, о чем он доселе еще и не думал. Борис Михайлович не спал еще, удивился появлению Никандра, но выслушал его спокойно и отвечал: