Мимикрия жизни - Наталья Карабаджак

Виталий в момент преобразился и стал прежним замначем – строгий спокойный взгляд и четкая речь:

– На первый взгляд – самострел, но последнее слово все-таки за Першиным.

Першин – это судебно-медицинский эксперт, гений судебной медицины нашего провинциального масштаба, но я так подозреваю, что и в столичных высях он был бы не последним специалистом. Перед ним заискивающе «ползают на коленях», умоляя в кратчайшие (!) сроки представить заключение, не только милицейские следователи, но и мы, следователи прокуратуры, якобы голубая кровь органов. Першин же одинаково со всеми несговорчив. Однако мне кажется, что к милиции он более благосклонен. Правда, однажды он признался, что дело совсем не в административных различиях, а… в гендерном различии. И, опережая мое удивление, пояснил: «Просто мужику с мужиком легче договориться: бутылку поставил, вместе выпили и – по рукам. А ты даже если и выставишь бутылку, то пить со мной не будешь, а если и будешь, то не так, как мужик. Вот тебе налицо – половой вопрос в органах».

Виталий продолжал:

– …Толмачев сейчас все сфотографирует, ты тщательно осмотри, опиши в протоколе, чтобы, в случае чего, не к чему было придраться. Да что я тебя учу, сама все знаешь. К тому же, наверняка, придется дело закрывать… Субъекта нет, а, значит, и состава преступления нет. Азы уголовного права. Верно? – вопрошающе взглянул на меня Виталий.

– Ты как будто сомневаешься в чем-то, – уловила я в его голосе какую-то неуверенность.

– Только не в основах уголовного права, – перевел он свои сомнения в академическую плоскость, – все, иди, изучай, а я ребят по соседям отправлю и двор осмотреть.

Виталий направился к стайке своих подчиненных, а я на ходу уже попросила его:

– Слушай, спецов-то отправь по домам. Чего они еще здесь? И еще, относительно орудия преступления – так понимаю – это ружье… Чье оно? Фигуранта? Или?.. Пусть ребята установят.

– Лады, – согласился замнач и повернул в сторону командира ОМОНа.

Внутри дома меня застала стандартная картина места преступления: разбросанные вещи, перевернутые стулья, со стола сброшен нехитрый скарб – чашки, ложки, тарелки – что-то разбилось, детская кроватка накренена набок, открытое окно и… труп: молодой мужчина сидит на диване, между ног охотничье ружье дулом вверх. Если бы не рана на голове, можно было бы подумать, что он спит сидя.

Осмотр я проводила тщательно, отмечая в протоколе все детали, даже те, которые на первый взгляд кажутся не имеющими значения. Однако я дотошно все фиксировала, вспоминая, как нас, студентов четвертого курса, муштровал профессор криминалистики Постика, методично, как слепых котят, гоняя по криминалистическому полигону и заставляя вносить в протокол осмотра абсолютно все мелочи, уверенно при этом усмехаясь: мол, как будущие следователи мы ему еще спасибо скажем. Однако мало кто из нас тогда мечтал о карьере следователя. Начавшийся период строительства капитализма открывал перед каждым широкие горизонты цивилистики. Поэтому абсолютное большинство видело себя преуспевающими адвокатами, другая – не маленькая часть – добропорядочными нотариусами со стабильным приличным доходом, третья – тоже довольно существенная категория – юрисконсультами достойных и богатых фирм, и, наконец, четвертая – совсем маленькая доля (даже можно сказать – долька) нашего курса, не отчаявшаяся в своей вере в государство – видела себя на службе у этого государства, но, как минимум, в роли судей или государственных чиновников городских, областных и, конечно же, самых высших ступенек власти. Судьба, увы, а может, к счастью, распорядилась по-своему и некоторые из нас, в том числе и я, все-таки загремели в следствие.

Надо признаться, что и в начале своей карьеры, и впоследствии я не раз вспоминала профессора Постику тихим добрым словом за его муштру. Мои протоколы осмотра вызывали зависть коллег, их можно было смело отправлять на выставки, однако выставки такие нигде не проводились. Как часто эти протоколы спасали мои, казалось бы, в прах рассыпающиеся дела, точнее спасали те мелочи, которые я включала в протокол при осмотре.

Снимаю шляпу, профессор Постика!

2

К пяти утра мы закончили и осмотры, и допросы.

Я собрала все протоколы, мечтая прочитать их у себя в кабинете за чашкой крепкого, сладкого и горячего кофе.

Ребята тоже устали за ночь, тем более что для некоторых из них это были уже вторые сутки на ногах. Каждый мечтал о своем, более близком и родном, нежели наше общее дело – уголовное, которому к тому же грозило закрытие. Однако формальная сторона нашей работы требовала все официально задокументировать, поэтому, когда в бумагах была поставлена последняя точка, все почувствовали определенное облегчение и поспешили скинуть «макулатуру» следователю, то бишь мне, для дальнейших раздумий и принятия решения. А что тут думать? Лица нет, значит, и преступления нет. Самоубийство – оно и в Африке самоубийство.

Но мне не давала покоя та нотка сомнения, которая дрожала в голосе замнача. Да и Игорь-пионер, когда отдавал мне протокол допроса соседа – Ковалева, отметил, что тот очень нервничает и глазки у него бегающие. Я, конечно, похвалила Игоря за внимательность, но при этом подумала, что в ситуации, в которой оказался Ковалев, мы бы все занервничали, а Игорю просто не хватает опыта в оценке поведения свидетеля.

Вместе с тем безосновательные подозрения Игоря усилили ту дрожь сомнения, которая блуждала на лице замнача, а его в отсутствии опыта я обвинить не могла никак – все-таки пятнадцать лет в органах! Мои пять лет ему в подметки не годятся. Ладно, поживем – увидим, а главное – дождемся заключения Першина. Если он ничего не обнаружит, то все наши опасения всего лишь расшалившаяся интуиция, которую надо обуздывать, иначе она возьмет верх над разумом. И так она слишком много себе позволяет. Вечно в первую очередь прислушиваешься к ней и только потом – к доводам рассудка. А почему не наоборот?..

Моя старая школьная подруга – Ангелина, увлекающаяся поэзией и не утратившая к ней интерес даже в наше смутно-прозаическое время, когда о рифмованных строках помнят только школьники, да и то под принудительным оком преподавателя литературы, когда в моде не ПОЭТЫ, а поэты-песенники, однажды прочла мне гимн разуму (автора стихов я, как полноправное дитя своего времени, не запомнила):

Я люблю и понимаю,Что дарю, что отнимаю…От дождя твой взгляд промокшийОт себя я отпускаю.И тебе, мой друг, продрогшийОт сквозных судьбы ветров,Мысль заветную вверяю:Разумом располагай.

В радости иль в гореЛишь рассудку доверяй.Он – душе и сердцу кров,Он – изгой, и он – герой,Он – подмога в споре-ссоре,Хоть невзрачен иногда,Непонятен без пинка,Горделив, не без причины,От него ж на лбу морщины.

Пусть твердят, что он беда,Только это отговорка для глупца.Мир стоял, стоит и будетНе на риске и отваге,Не на чувственной браваде,А на ratio-стезе,Что душе – не по душе,Но она лишь оболочка,Да безумности отсрочка,Потому ему – уму,Не эмоции тщеславной -Воздадим покорно славу!

Помню, как красиво эти строки читала Ангелина! Я всегда восхищалась ее талантом чтеца и сожалела, что она родилась не в свое время. Ей бы в Серебряном веке родиться – все литературные гостиные были бы ее! Однако Ангелину моя гипотетика не трогала, и она продолжала копаться в поэтических сборниках, читать о жизни поэтов, заучивать наизусть их стихи и затем на девичниках, в кругу своих подруг, измотанных работой либо семьей, либо и тем и другим вместе, услаждать наш обыденный слух рифмованными строчками, которые на какое-то время уносили нас от постоянных бытовых забот и позволяли хотя бы чуточку помечтать о своих неосуществленных желаниях… Ангелина – наш ангел, она поднимала нас над обыденностью. Чего ей это стоило, не знает никто, ведь жила она теми же буднями, что и мы все – тянула лямку семейных забот, растила сына, ухаживала за мужем, хоть и не пьющим, но с замашками феодала-собственника, присматривала за стареющими родителями, добросовестно выполняла свои функции на работе в одном из отделов городской администрации, причем любила свою работу, чему мы, ее подруги, очень удивлялись и не понимали, как в такой творческой натуре мог уживаться обыкновенный чиновник. Однако я отвлеклась. Лирическое отступление. Возвращаемся в будни и более того – в криминальные будни.

Виталий галантно распахнул передо мной дверь служебной машины, предлагая подвезти. Я не заставила себя долго уговаривать и впорхнула в машину в мгновение ока, хотя эта красочность – «впорхнула» – несколько преувеличена. Вряд ли можно так охарактеризовать движения уставшей, не выспавшейся женщины.

По дороге замнач пытался отвлечь меня от мыслей о деле, развлекая разными милицейскими байками. Но меня не покидала мысль выпытать у него причину его сомнений. Где и что такого увидел его наметанный глаз и не разглядели мои «настырные женские глазенки», как иногда нахваливал их он сам.