Голубоглазая ведьма - Барбара Картленд

Шарлотта Хейс несколько лет держала «Клойстер»[1] – увеселительное заведение на Пел-Мел, пользовавшееся чрезвычайным успехом среди самых богатых и знатных мужчин Лондона.

Ей удалось поднять свое предприятие на ранее невиданную высоту. Маркиз, рассеянно оглядев собравшихся, подумал, что столь изысканное общество едва ли можно было встретить в самой блестящей великосветской гостиной.

Среди зрителей этого экзотического представления были двадцать три джентльмена из высшей аристократии во главе с самим принцем Уэльским. Остальные пятеро гостей являлись членами палаты общин.

Угощение было самое изысканное и утонченное, вина – превосходные, и хотя, разумеется, щедрое гостеприимство миссис Хейс было отнюдь не бескорыстным, оно вполне оправдывало траты, в которые входили гости

Если «нимфы», выступавшие на сцене, блистали красотой, то так называемые помощницы хозяйки были известными мастерицами в своей профессии: их отбирали, учитывая, помимо внешности, необходимые навыки и опыт.

Маркиза развлекала девушка по имени Ивет, назвавшаяся из патриотических соображений бельгийкой, хотя он был уверен, что девчонка родилась и выросла в Париже.

У Ивет был живой и гибкий ум, острый язычок, а также довольно приятная манера поглядывать на кавалера из-под темных густых ресниц. Возможно, этим она сразила бы какого-нибудь зеленого юнца, но маркиза, хорошо знавшего этот старый прием, раздражали и томные взоры девушки, и частые ласковые прикосновения ее холеных ручек с тонкими, изящными пальцами.

– Ах, какой вы сегодня молчаливый, милорд, – ворковала Ивет, зазывно складывая пухленькие алые губки.

Такая гримаска, без сомнения, показалась бы очаровательной неопытному клиенту, впервые приехавшему из провинции, чтобы приобщиться к заманчивым порокам столичной жизни да заодно промотать немалую часть папашиных денежек, ассигнованных на нужды просвещения своего чада.

В те благословенные времена образование джентльмена считалось незавершенным без прохождения краткого практического курса в подобном по духу, если не по рангу, заведении. Но маркиз, давно превзошедший все премудрости отношений с такого рода наставницами, с трудом подавил очередной зевок. Скука уже стала его постоянной спутницей.

– С детства не люблю всяких шарад, разыгрываемых в лицах, и любительских спектаклей, – отмахнулся он, даже не делая попыток казаться вежливым.

Ивет опять придвинулась поближе, насколько это еще было возможно.

– Мой храбрый рыцарь хочет остаться со мной наедине? – интимно замурлыкала она, переходя на французский. – Я развлеку вас куда лучше! Тем более что ужин все равно подходит к концу! – ворковала Ивет с воодушевлением, движимым неистребимой жаждой наживы.

«Таитянское празднество», которое, как догадался маркиз, было дилетантской инсценировкой довольно фривольных эпизодов, заимствованных из «Отчета о кругосветном путешествии 1773 года», принадлежавшего перу одного из спутников капитана Кука[2], и так подходило к концу.

– Вы же пойдете куда-нибудь со мной, мой храбрый воин? – не унимаясь, стрекотала кокотка, мешая английские слова с французскими, что, вероятно, казалось ей особенно пикантным.

Маркиз окинул празднично украшенный зал довольно трезвым взором, который он сумел сохранить в этом сборище одним из немногих. Остальные гости, отдав должное гастрономическим изыскам, являвшимся едва ли не гвоздем программы этого вечера, и без стеснения вкусив разнообразных вин, теперь возлежали в весьма непринужденных позах на удобных диванах, которым предусмотрительная хозяйка салона отводила весьма важную роль в успехе затеваемого пиршества.

Кое-кто из высокородных гостей с завидной свободой предавался общению с дамами, с которыми успел весьма коротко познакомиться еще при просмотре представления. Другая часть посетителей с умилительной простотой резвилась с полуодетыми «нимфами», которые после окончания спектакля, судя по всему, сняли с себя вместе с театральными костюмами все обязательства в отношении сохранения непорочной девственности.

Маркиз заметил, что принц оказался, как тогда говорили, «заведен» разыгрывавшимся действом и, погрузившись в довольно нехитрые развлечения, на время скинул с себя гнетущее бремя забот.

«Как жаль, что этот вечер вскоре кончится, а наутро многочисленные тяготы вновь лягут непосильным грузом на усталые плечи его высочества!» – с искренним сочувствием подумал маркиз.

Наибольшую досаду у принца и всех его искренних друзей – а таких было немало – вызывало то обстоятельство, что леди Джерси буквально наступала ему на пятки, куда бы он ни шел, и навязывала свои опостылевшие разговоры, делая попытки выяснить отношения даже в те моменты, когда его высочество вовсе не был расположен с ней беседовать. Принцу ее назойливость представлялась утомительной.

«У этого скучного вечера все же есть одно неоспоримое достоинство, – подумал маркиз. – Даже самая настырная светская дама не рискнет проникнуть в публичный дом».

Далее он вспомнил о том, что леди Брэмптон, оказавшаяся достойной последовательницей леди Джерси, проявляет ту же изобретательность и настойчивость в отношении его, маркиза Олдриджа.

В приливе раздражения, которое уже не раз посещало его в последние недели, маркиз задал себе все тот же вопрос: «Ну почему, почему эти женщины мечтают о вечной любви и не желают понимать, что, когда роман окончен, они ничего не выиграют своими домогательствами?»

– Вы что-то сказали, милорд? – притворно-ласково пропела Ивет на том диалекте французского языка, который с материнским молоком усваивают дети парижских подвалов и от которого безуспешно пытаются избавиться, чуть разбогатев.

Маркиз понял, что невольно высказал наболевшую мысль вслух.

Ивет вплотную придвинула к устам маркиза свой рот, так что он уловил запах довольно дорогой ружи – специального полоскания для десен с почти неуловимой примесью чеснока.

Теперь, когда близость показалась ей достаточной для передачи самых интимных предложений, Ивет прошептала по-французски:

– Ты ведь хочешь развлечься как следует, мой храбрец? Ты забудешь весь мир в плену своей маленькой Ивет. Я сделаю тебя самым счастливым мужчиной, ведь так?

Маркиз высвободился из ее цепких объятий и поднялся.

– К сожалению, я вынужден уйти. Мне вдруг стало дурно, – грубо сказал он. – Прошу передать мои извинения миссис Хейс и похвалить ее творческую идею, которой мы обязаны столь необычным и изысканным развлечением.

– Ах нет, нет, милорд, – защебетала Ивет с искренним огорчением, вызванным, правда, тем, что у нее из рук уплывает довольно солидный гонорар, которому она приглядела отличное применение в одном из магазинов подержанного, но «совсем как нового» аристократического платья, сшитого на заказ «у почти самых лучших» лондонских кутюрье.