Гаргантюа и Пантагрюэль — I - Франсуа Рабле

ассириян — мидяне,

мидян — персы,

персов — македоняне,

македонян — римляне,

римлян — греки,

греков — французы.

Что касается меня, то я, уж верно, происхожу от какого-нибудь богатого короля или владетельного князя, жившего в незапамятные времена, ибо не родился еще на свет такой человек, который сильнее меня желал бы стать королем и разбогатеть, — для того чтобы пировать, ничего не делать, ни о чем не заботиться и щедрой рукой одарять своих приятелей и всех порядочных и просвещенных людей. Однако ж я себя утешаю, что в ином мире я непременно буду королем, да еще столь великим, что сейчас и помыслить о том не смею. Придумайте же и вы себе такое или даже еще лучшее утешение в несчастье и пейте на здоровье, коли есть охота.

Возвращаясь к нашим баранам, я должен сказать, что по великой милости божьей родословная Гаргантюа с древнейших времен дошла до нас в более полном виде, чем какая-либо еще, не считая родословной Мессии, но о ней я говорить не намерен, ибо это меня не касается, тем более что этому противятся черти (то есть, я хотел сказать, клеветники и лицемеры). Сия родословная была найдена Жаном Одо на его собственном лугу близ Голо, пониже Олив, в той стороне, где Нарсе, при следующих обстоятельствах. Землекопы, которым он велел выгрести ил из канав, обнаружили, что их заступы упираются в огромный бронзовый склеп длины невероятной, ибо конца его так и не нашли, — склеп уходил куда-то далеко за вьеннские шлюзы. В том самом месте, над которым был изображен кубок, а вокруг кубка этрусскими буквами написано: Hic bibitur[5], склеп решились вскрыть и обнаружили девять фляг в таком порядке, в каком гасконцы расставляют кегли, а под средней флягой оказалась громадная, громоздкая, грязная, грузная, красивая, малюсенькая заплесневелая книжица, пахнувшая сильнее, но, увы, не слаще роз.

Вот эта книжица и заключала в себе вышеупомянутую родословную, всю целиком написанную курсивным письмом, но не на пергаменте, не на вощеной табличке, а на коре вяза, столь, однако, обветшавшей, что на ней почти ничего нельзя было разобрать.

Аз многогрешный был туда зван и, прибегнув к помощи очков, применив тот способ чтения стершихся букв, коему нас научил Аристотель, разобрал их все, в чем вы и удостоверитесь, как скоро начнете пантагрюэльствовать, то есть потягивать из бутылочки, потягивать да почитывать о престрашных деяниях Пантагрюэля.

В конце книги был обнаружен небольшой трактат под названием Целительные безделки. Начало этой истории погрызли крысы, тараканы и, чтобы сказать — не соврать, другие вредные твари. Остальное я из уважения к древности найденного творения при сем прилагаю.

Глава II.

Целительные безделки, отысканные в древних развалинах

Вон тот герой, кем были кимвры биты,Боясь росы, по воздуху летит.Узрев его, народ во все корытаВлить бочки масла свежего спешит.Одна лишь старушонка голосит:«Ох, судари мои, его ловите, —Ведь он до самых пят дерьмом покрыт, —Иль лесенку ему сюда несите».

Иной предполагал, что, лобызаяЕго туфлю, спасти он душу мог.Но тут явился некий плут из края,Где ловят в озере плотву, и рек:

«От этого да сохранит вас Бог!В сей лавочке нечистое творится.Не худо б вам заметить, что порокПод клобуком приказчика гнездится».

Тогда прочли главу, но смысла былоВ ней столько ж, сколько у овцы рогов.А он сказал: «Тиара так застыла,Что мозг во мне закоченеть готов».Но у плиты, где пахло из котловДушистой брюквой, он согрелся скоро,Возликовав, что вновь на дураковИ полоумных надевают шоры.

Речь шла о щели Патрика Святого,О Гибралтаре и щелях иных.Когда б они зарубцевались снова,Умолк бы кашель в толще недр земных.Зиянье этих дыр для глаз людскихВсегда казалось наглостью безбожной.Вот если б удалось захлопнуть их,То и в аренду сдать их было б можно.

Затем пришел и ощипал воронуГеракл, забыв ливийские края.«Увы! — Минос воскликнул разъяренно. —Всех пригласили, обойден лишь я!Они еще хотят, чтоб длань мояЛягушками их не снабжала боле!Пусть дьявола возьму я в кумовья,Коль пряжею им торговать позволю».

Хромой К. Б. пришел и усмирил их.Он пропуск от скворцов принес с собой.Свояк Циклопа, гнев сдержать не в силах,Убил их. Каждый вытер нос рукой.Бывал осмеян содомит любойВ дубильне, что стоит на поле этом.Тревогу поднимайте всей толпой:Там будет больше их, чем прошлым летом.

Затем орел Юпитера решилсяПобиться об заклад и сверху — шасть,Но, видя их досаду, устрашился,Что рай от их бесчинства может пасть,И предпочел огонь небес украстьИз рощи, где торговцы сельдью жили,И захватить над всей лазурью власть,Как масореты в старину учили.

Все подписали сделку, не робеяПред Атою, бросавшей злобный взгляд,И показалась им ПенфесилеяСтарухой, продающей кресс-салат.Кричал ей каждый: «Уходи, назад,Уродина, чье тело тоще тени!Тобой обманно был у римлян взятИх стяг великолепный из веленя!»

Одна Юнона с манною совоюИз туч на птиц стремила алчный взор.С ней пошутили шуткою такою,Что был совсем изъят ее убор.Она могла — таков был уговор —Лишь два яйца отнять у Прозерпины,Не то ее привяжут к гребню гор,Подсунув ей боярышник под спину.

Через пятнадцать месяцев тот воин,Кем был когда-то Карфаген снесен,Вошел в их круг, где, вежлив и спокоен,Потребовал вернуть наследство онИль разделить, как требует закон,Ровнее, чем стежки во шву сапожном,Чем суп, который в полдень разделенУ грузчиков по котелкам порожним.

Но самострелом, дном котла пустогоИ прялками отмечен будет год,Когда все тело короля дурногоПод горностаем люэс изгрызет.

Ужель из-за одной ханжи пойдетТакое множество арпанов прахом?Оставьте! Маска вам не пристает,От брата змей бегите прочь со страхом.

Когда сей год свершит свое теченье,На землю снидут мир и тишина.Исчезнут грубость, злость и оскорбленья,А честность будет вознаграждена,И радость, что была возвещенаНасельникам небес, взойдет на башню,И волей царственного скакунаВосторжествует мученик вчерашний.

И будет продолжаться это время,Покуда Марс останется в цепях.Затем придет прекраснейший меж всемиВеликий муж с веселием в очах.Друзья мои, ликуйте на пирах,Раз человек, отдавший душу Богу,Как ни жалеет он о прошлых днях,Назад не может отыскать дорогу.

В конце концов того, кто был из воска,Удастся к жакемару приковать,И государем даже подголоскиНе станут звонаря с кастрюлей звать.Эх, если б саблю у него отнять,Не нужны 6 стали хитрость и уловкиИ можно было б накрепко связатьВсе горести концом одной веревки.

Глава III.

О том, как Гаргантюа одиннадцать месяцев пребывал во чреве матери

Грангузье был в свое время большой шутник, по тогдашнему обычаю пил непременно до дна и любил закусить солененьким. На сей предмет он постоянно держал основательный запас майнцской и байоннской ветчины, немало копченых бычьих языков, в зимнее время уйму колбас, изрядное количество солонины с горчицей, на крайний же случай у него была еще икра и сосиски, но не болонские (он боялся ломбардской отравы), а бигоррские, лонгонейские, бреннские и руаргские.

Уже в зрелом возрасте он женился на Гаргамелле, дочери короля мотылькотов, девице из себя видной и пригожей, и частенько составляли они вместе животное о двух спинах и весело терлись друг о друга своими телесами, вследствие чего Гаргамелла зачала хорошего сына и проносила его одиннадцать месяцев.

Должно заметить, что женщины вполне могут столько носить, и даже еще больше, особливо если это кто-нибудь из ряда вон выходящий, кому назначены в удел великие подвиги. Так, Гомер говорит, что младенец, коего нимфа понесла от Нептуна, родился через год, то есть спустя двенадцать месяцев. Между тем, как указывает в книге III Авл Геллий, длительный этот срок в точности соответствовал величию Нептуна, ибо Нептунов младенец только за такой промежуток времени и мог окончательно сформироваться. По той же причине Юпитер продлил ночь, проведенную им с Алкменой, до сорока восьми часов, а ведь в меньший срок ему бы не удалось выковать Геркулеса, избавившего мир от чудищ и тиранов.

Господа древние пантагрюэлисты подтверждают сказанное мною и объявляют, что ребенок вполне может родиться от женщины спустя одиннадцать месяцев после смерти своего отца и что его, разумеется, должно признать законнорожденным:

Гиппократ, De alimento[6],