Военный дневник - Андрей Романов

29 сен[тября] в 10 ч. 20 м. утра я приехал в Вильно и встретил на вокзале ген[ерала] Ермолинского[13]. Узнав о моем приезде, он приехал сообщить, что в Вильне, в Витебской общ[ине], лежит тяжело раненный Олег Кон[стантинович][14], привезенный вчера вечером с передовых позиций у Вроцлава. Я сейчас же сел в мотор с ним, и мы поехали в лазарет. Игорь[15] был там. Он привез брата. Лучшие хирурги были налицо — проф[ессор] Цейге ф[он] Мантейфель[16], Оппель[17], Мартынов[18].

Я долго с ними говорил. Они как будто питали надежду его спасти, но рана была ужасна, потеря крови значительна, что вызвало ослабление всего организма. Я хотел зайти к Олегу, но он спал. Я повез Игоря к себе позавтракать и в 2 [ч.] снова поехал в лазарет.

Олег проснулся. Я зашел к нему. Он сейчас же сказал: "Как я рад тебя видеть, куда ты едешь?" Я ему сказал. Он спросил: "А ты рад ехать на войну?" Потом спросил, по-видимому, не желая, чтобы другие поняли: "Comment vont les affaires?" {Как идут дела? (франц.)} На мой благоприятный ответ он сказал: "Dieu merci" {Слава Богу (франц.)}. Тут же стояла сестра. Он попросил дать ему поесть. На столике в блюдечке стояло мороженое, но совсем растаявшее. Сестра хотела принести свежее, но он попросил именно это растаявшее мороженое. Когда сестра дала ему попробовать, он сказал: "Это невкусно", и сестра принесла свежее мороженое. "Вот это вкусно"; но, покушав очень немного, сказал: "Довольно", взял платок, обтер себе рот и грустно на меня посмотрел. Затем он откинулся назад, и уставил свой взор в потолок, и глубоко вздохнул. Стоявший рядом доктор быстро схватил его руку, чтоб узнать пульс. Олег как будто очнулся и спросил: "Как пульс?" "Хороший", — был ответ доктора. "Сестрица, сестрица, — позвал Олег, — скандал! — И, обращаясь ко мне: — Je te demande pardon, mais je crois que je vais vomir" {Прошу прощения, но я думаю, что меня сейчас вырвет. (франц.)}. Видя, что я стесняю его, я вышел на минуту и скоро вернулся.

Проф[ессор] Оппель сидел у него и утешал: "Мы скоро его поправим, мы теперь молодцом". Олег улыбался. Мне пора было ехать. Простился с ним. "Que Dieu te garde {Пусть Бог тебя хранит. (франц.)}, спасибо, что заехал ко мне. Всего хорошего". Пожелав ему скорее поправиться, я вышел. В соседней комнате я нашел ген[ерала] Ермолинского. Мы оба молча посмотрели друг на друга. Не жилец Олег. Как ни утешали нас доктора, но достаточно было на него посмотреть — ни кровинки в лице. Цвет восковой белизны. Несмотря на страшную рану, никаких страданий. Темпер[атура] 36,8, пульс 160. Проф[ессор] Цейге говорил, [что] лучше бы он страдал. Ему впрыснули накануне морфий, но это оказалось излишним. Он не только не чувствовал боли, но и не сознавал серьезности своего положения. В его улыбке, разговоре было столько простоты, что казалось, он не хотел признать, что умирает за отечество. Свой поступок как будто он считал в этой огромной войне столь незначительным фактом, что не стоит об этом и говорить. Он даже ни разу не говорил о Георгиевском кресте[19], который только утром получил от Государя. Он умирал героем, скромным и в скромности великим.

Через два дня я лишь узнал о его кончине в этот самый день в 8 ч. 10 м. вечера, то есть он скончался через шесть часов после того, что я его видел. К 5 ч. ждали его отца и матерь. Они, как я потом узнал, застали его еще в живых, и он скончался у них на руках {См. "Дневник" за 1915 г., запись от 10 октября.}.

В 3 ч. дня я выехал из Вильны на ст[анцию] Лида, куда прибыл в 5 ч. 45 м. и через 10 минут выехал на Барановичи. В Лиде я расстался с Кубе, который поехал на Волковыск снять лошадей и мотор. В 9 ч. 30 м. вечера приехал в Барановичи. Кн[язь] Ливен[20] меня встретил на вокзале и отвез на моторе к Кириллу в вагон № 11. Около часу я сидел у него, затем пошли к Николаше. Он долго расспрашивал про Олега. Пил у него чай и около 12 ч. ночи вернулся к Кириллу, где пил [за] его здоровье по случаю завтрашнего его дня рождения. После этого мы вместе поехали на станцию. В 1 1/2 [ч.] он уехал в Двинск на встречу к Диску[21], а я в 7 утра уехал на Белосток.

Возвращаюсь к посещению Верх[овного] глав[нокомандующего]. Поезд, в котором жил Кирилл, стоял в лесу. Так как я прибыл поздно вечером в Барановичи, было совершенно темно и ориентироваться не было никакой возможности. Проводил меня до поезда Николаши кн[язь] Ливен. Мы шли по шпалам минут пять, по лесу, и вдали виднелись освещенные окна его поезда. Рядом стояла будка с нарядом охраны. Жандармы и л[ейб] казаки. Встретил меня кн[язь] Щербатов[22] и провел в вагон. Николаша и Петюша[23] сидели в салоне и читали газеты. Поздоровавшись с нами, Петюша вышел из салона. У Николаши на шее висел Георг[иевский] крест 3 степ[ени]. Он был, видимо, утомлен, но все же бодр. Первое, что он мне сказал, это что его кошмар — [слу]жить 36 л[ет] и даже 48 post factum. Так как все сведения с фронта сильно запаздывают да и не могут не запаздывать, когда фронт растянулся на 400 верст, всякие распоряжения силою вещей не могут своевременно поспеть. Потом говорил о приезде Ники, как его посвящали в курс дела. Потом мы перешли в столовую чай пить. Тут была масса народу, Димка Голицын[24], франц[узский] ген[ерал] Лагиш[25], адъютанты, доктора и т. д.

Итак, я уехал, как сказано выше, рано утром на Белосток. Около 8 утра на ст[анции] Багратионово, немного за Волковыском, Кубе меня встретил.

В 1 ч. дня 30 сен[тября] я приехал в Белосток. Мое дальнейшее путешествие было связано санитарным поездом мамa. Меня к нему прицепили. Я пошел искать знакомых в поезде. Нашел ст[аршего] док[тора] Кожина[26], гр[афиню] Игнатьеву[27]. Кожин повлек меня смотреть новые вагоны и операционную. Раненых было 560. Долго поезд не трогался с места. Произошло это потому, что из поезда вынесли 10 тяжелораненых, а носилки все не возвращали. Лишь в 3 ч. поезд тронулся на Гродно, простояв в Белостоке с 8 ч. утра. Пошел я чай пить в столовую. Застал там ком[андира] гв[ардейского] экип[ажа] гр[афа] Толстого[28], его жену и адъютанта. Вдруг из глубины коридора вылезла заспанная фигура Ю. Беляева[29], который возвращался (скорее бежал) из Варшавы. Но он скоро исчез, по-видимому, снова залег спать. Поезд шел ужасно тихо. Все время длинные остановки. От Белостока до Гродно 86 в[ерст]. На ст[анцию] Кузница в 24 в[ерстах] от Гродно мы приехали в 6 ч. и тронулись дальше в 7 ч. вечера. Около этого времени мы обедали с сестрами. После нашего обеда пришла вторая смена, и мы с Кубе пошли в купе Ю. Беляева, который угощал нас коньяком Гревса[30]. Чего он нам только не рассказывал про Варшаву, сибирских казаков, свои амурные похождения и т. д. Время шло, а мы снова стояли в 4 вер[стах] от Гродно, было 8 ч. вечера, и лишь к 12 1/4 [ч.] поезд подошел к ст[анции] Гродно. Тут я только узнал о кончине Олега Конст[антиновича]. Вагон мой отцепили, поставили на запасный путь, и я скоро лег спать. На следующее утро, было уже 1 окт[ября], в 10 ч. я поехал являться главнокомандующему 2-й армии ген[ералу] Рузскому. Он жил в маленьком деревянном домике, охраняемом кубанскими казаками. Вся комната была уставлена столами, покрытыми картами. Ген[ерал] Рузский — человек, явно лишенный всякой внешней красоты. Фигура сутуловатая. Среднего роста. Волосы редкие и седые. Лицо худое, даже аскетическое, и только бойкие живые глаза блещут энергию из-под довольно крупных очков. Он очень любезно меня встретил, показал на карте расположение армий, корпусов. Видел я нач[альника] шт[аба] Вл. Ал. Орановского[31]. Затем поехал к Дмитрию[32] и Сандро[33]. Они жили близ города в доме кн[язя] Друцкого-Любецкого, убитого [при] Баспингоме. Оба лежали в постелях в одной комнате. В другой спал гр[аф] Адам Замойский[34]. Посидел с ними. В 1 ч. был общий завтрак в штабе. Фотограф нас снимал. Обедал я у Дмитрия, было очень вкусно. Много водки и вина. Около 10 [ч.] ввалили[сь] Б. Огарев[35], прямо от батареи, и гр[аф] Шереметев[36]. Посидели, по-болтали. В 2 ч. ночи весь штаб и мы уехали в Седлец. Ген[ералу] Рузскому дали Варшавский фронт, где дела были тревожны, и ему пришлось переехать на юг. Около 11 утра прибыли в Седлец, долго томились на вокзале. Кто ездил в город искать свою квартиру, а остальные делились своими впечатлениями. Завтракали Дмитрий и Сандро у меня в вагоне. Они оба переехали в квартиры, а я остался у себя в вагоне. Город Седлец не дурен для бывшего губернского города. Прекрасный вокзал, мощеные улицы, каменные здания и т. д. Обедали снова все у меня в вагоне, так как собрание еще не открылось.

3 окт[ября]

Я получил командировку осмотреть тыловые пути корпусов 2-й армии. В 10 ч. вечера я выехал в Варшаву. Мне дали в помощь под[полковника] Ген[ерального] шт[аба] Сергея Карловича Сегеркранца[37]. В 12 ч. ночи мы прибыли в Варшаву. Штаб армии находился в поезде на Брестском вокзале, и локомотив под парами стоял прицепленный к поезду. Я с Сегеркранцем прошли прямо в оперативное отделение, где застали полк[овника] Вялова[38] в очень душном вагоне. Освещалось все лишь свечами, и от этой копоти дышать было трудно. Через некоторое время пришел нач[альник] шт[аба] ген[ерал]-м[айор] Постовский[39], ген[ерал]-квартирмейстер и команд[ующий] 2-й ар[мией] ген[ерал] Шейдеман[40]. Он взял карту и рассказал все дела под Варшавой, начиная с 28 сен[тября]. Как было трудно в первые дни с малыми силами отстаивать город. Но с подходом новых корпусов дела стали лучше, и в данное время бой происходит в районе 10 верст от города. Для общего наступления ждали лишь подхода II Сиб[ирского] кор[пуса] и XXIII [корпуса]. Потери были довольно значительны в первые дни. Теперь немцы атаковали главным образом наш правый фланг [Прушково-Блон], но все атаки были отбиты артиллерийским огнем. С юга ждали подхода V армии [генерала] Плеве[41] с 19 и 5 корп[усами]. Видно было, что ген[ерал] Шейдеман пережил тяжелые дни. Один день неприятель опрокинул одну бригаду, которая отбежала до фортов, но, собравшись, вернулась на линию. Это вызвало в городе панику, которая, к счастью, скоро улеглась. Телефон не переставал работать все время с корпусами. Шли донесения о результатах дня.