Договор-2008 - Александр Аузан

А что же начинает играть роль, когда мы заглядываем в достаточно длительный, почти десятилетний период развития? Вообще-то, могут быть субъекты, которые сильно влияют на долгосрочные стратегии. Они могут появляться из разных сфер. В каких-то случаях это сильные устойчивые сообщества. Мне рассказывали про швейцарское местное сообщество, которое занималось планированием своей жизни на 30–50 лет и за этот период рассчитывало выйти с местными ремесленными изделиями на китайские рынки. Это вполне реально, потому что предыдущая многолетняя программа в целом сообществом была выполнена.

Таким субъектом могут быть собственники. Потому что собственность, передаваемая по наследству, позволяет думать об активах как своих даже за пределами собственной жизни, потому что будут дети, внуки, тем более, когда речь идет о крупных собственниках, у которых в руках значительный рычаг воздействия на развитие.

Наконец, в очень редких случаях о долгом периоде может думать власть, когда эта власть наследственная. Думаю, что "стыдливый монархизм" наших сограждан, которые, в основном, были согласны на третий срок президента Путина, примерно с этим и связан. Потому что потом бы стали поглядывать на четвертый-пятый срок, на то, что у Президента две дочери, и вроде бы эта власть должна подумать о том, что будет и с нашими внуками.

Но когда мы обращаем взгляд на нынешнюю Россию, мы понимаем, что никого из этих трех субъектов нет. К счастью, или, к сожалению, власть у нас не наследственная, крупные собственники есть, но они сидят и дрожат, а не занимаются воздействием на развитие, общество рассеяно, атомизированно и, вроде бы, вообще не должно приниматься в расчет.

Что же тогда будет определять устойчивость, общественное признание, легитимность правил нового отрезка российской истории (а это и образует содержание того политического цикла, одинарного или двойного, о котором мы говорим)?

Поэтому, с вашего позволения, дальше я построю свое рассуждение так. Я буду говорить о трех ключевых проблемах, которые так или иначе могут решаться. И в зависимости от решения этих проблем будут возникать или усиливаться уже существующие субъекты, которые могут по-разному вступать в отношения друг с другом. В этом — ответы на вопросы, а, собственно, с кем придется договариваться по поводу того, что эти правила принимаются, эти правила работают.

Я начну с проблемы, которую считаю главной для нынешнего общества. Лев Гудков пару лет назад, выступая в Центре Карнеги, комментируя данные социологического опроса, замечательно сказал: «У нас люди думают, что они такие злые, потому что плохо живут. На самом деле, они плохо живут, потому что они такие злые». Я утверждаю, что мы сейчас находимся на минимуме социального капитала, на абсолютном минимуме доверия. Пожалуй, мы этот минимум уже проходили, но недоверие разъедает абсолютно все кругом. Все атомизировано из-за недоверия, и не только недоверия к государству, которое не позволяет, например, хорошо капитализировать российские компании, потому что непонятно, как власть с ними поступит через три года. Не только недоверия к бизнесу, которое не позволяет населению нести деньги из матрасов в коммерческие банки, а бизнесу выдавать сколько-нибудь долгие кредиты без гарантии той самой власти, которая неизвестно, как с ними поступит. Но главным признаком является недоверие людей друг к другу.

У этого недоверия существует очень простой образ. Вы, видимо, заметили, что вокруг уже многих российских городов появились пояса особняков, и это не просто новорусские дома пионеров, как раньше, а вполне узнаваемые европейские особняки. Но эти европейские особняки отличаются от своих европейских собратьев одним признаком — заборами. Заборы, сплошные, высокие, причем не только на внешней улице, но и между соседями. Мы и в доме такое можем увидеть. Железная дверь закрывает не только множество российских подъездов, но и внутри подъезда железные двери отделяют одного человека от другого.

Вообще, это не новая проблема, и она не специфически российская. 40 лет тому назад в теории игр была сформулирована так называемая дилемма заключенных. Придумана она была, конечно, для военных целей, ее разработали два исследователя, которые работали в Rаnd Corporation и пытались дилеммой заключенных описать ситуацию холодной войны и взаимную угрозу, которую СССР и США создают друг другу. Но эту модель увидел экономист Альберт Таккер, который сказал: «Вы знаете, это применимо в таком количестве областей!» Ему сказали: «Ну, неудобно, военная разработка…» Он ответил: «Я переделаю».

И он сделал дилемму о двух заключенных, когда в соседних камерах сидят по одному делу двое обвиняемых и размышляют, сознаться или не сознаться. Если не сознаваться, то обоим есть шанс выйти. Но если один сознался, а второй не сознался, то первый, скорее всего, получит маленький срок, а второй получит большой. Наверно, эта дилемма хороша для американской экономики. Но она потрясающе хорошо подходит к экономике российской. У врачей есть такое выражение, что нет здоровых людей, а есть люди недоисследованные. Я бы сказал, что нет невиновных людей, а есть люди недорасследованные. В этом смысле непрерывно решается дилемма заключенного: верить или не верить, доверять или не доверять, идти на кооперативное взаимодействие или не идти. Причем если следовать логике модели, то при одноходовой игре надо сознаваться и закладывать, даже если не совершал преступления. А если игра многоходовая, тогда правильнее кооперативная стратегия.

Жизнь, к счастью, — игра многоходовая. Поэтому я утверждаю, что дефицит социального капитала обязательно будет преодолен. Неизбежно будет преодолен. Даже если мы ничего не будем делать, он будет преодолен, доверие будет нарастать. В конце 80-х — начале 90-х гг. социальный капитал был в довольно хорошем состоянии, распространение норм доверия и честности вопреки тому, что считает Френсис Фукуяма, на поздних фазах авторитарного режима — это довольно серьезное явление. Потому что в дефицитной советской экономике и при том, уже не таком жестком, авторитарном строе невозможно было прожить, не входя в сеть, не имея знакомого мясника, парикмахершу и людей, которым можно на кухне рассказать политический анекдот. Поэтому мы вошли в преобразования с высокими запасами социального капитала. Это было видно по многотысячным протестным демонстрациям, невиданным для сегодняшнего дня, конца 80-х — начала 90-х гг., когда люди не боялись выходить на улицы, верили тем, кто их на эти улицы зовет, верили людям, которые стоят рядом. Доверяли.

Потом это было размыто. Размыто реформами, расслоением. И теперь два друга детства, один из которых по современным понятиям преуспел, другой — нет, оба не доверяют друг другу. Потому что один не верит, что можно честно преуспеть, а другой не верит в то, что можно отказаться от какой-то активности и проклинать жизнь и при этом считать, что человек живет правильно. Это все пройдет. Потому что общности образовались, внутри идет определенное взаимодействие, будут наработаны обычаи, возникнет доверие.