Гибель богов - Владимиp Югов

- Отняла, какого парня отняла! - заплакала Клашка, поднося кружевной платок к большим накрашенным губам. - Змея! Змея проклятуша!

- Зря ты шумишь! - тихо сказала Нюша. - Не отымала я его и не подманывала! Сам ведь он!

- Тялок он, а ты - змея подколодна! Сам! Фарью-то там свою растопырила, от он и сам! Но, погоди! Слезы мои дойдуть! Растопять!

- Зря ты все это.

- Боисси? Зря? - Клавка сквозь слезы засмеялась. - Не зря! Думаешь так? Схватила в охапку, стерла, такой-сякой, сухой-немазанный, а мой? Змея ты, змеишша! В соку баба! Да ты глянь на себя! Ссохлась, как доска!

- Зачем ты, Клавка, так? Не видишь, глотаю слезы?

- Сама подвергла себя осмеянию! Не я его травила! Вишь, скисла как сама! Кишка тонка травить-то! А теперь плачет навзрыд, утопает в слезах!

- Да, Клава! В одном ты права! Не родись ни умен, ни красив, а родись счастлив... Не дали мне с ним счастья, не дали! Не в укор будь сказано и тебе!

- Засажу я тебя, засажу! Стыдом покрою, срамом, позором. Не первой молодости, не первой свежести оттуда придешь! Облуплю, как липку, змеишша!

- На комара да с рогатиной? - улыбнулась Нюша одними сухими, потрескавшимися губами. - Кулачное твое право, но не виновата я, Клаша! Не виновата!

4

Тем временем Сашку Акишиева подошедшие мужики - среди них Николай Метляев, Иннокентий Григорьев, Васька Вахнин и еще двое новых, приезжих, умещали на вездеходе.

- Гляди, тяжелый какой!

- Мужик был справный, под сто кило.

- Красавец, а не мужик! Попотрошил он этого бабья!

- Да они сами на него, как наводнение! Клашка-то, та измором взяла, чуть на коленях не стояла, чтоб в хвартиранты шел.

- И сам он был блудлив, как кот...

- А труслив, как заяц.

- Не криводушничай!

- Чё криводушничать-то? Нюшу возьми...

- Мозги у тебя набекрень! При _н_е_м_ о Нюше!..

- Эк тебя приспело! Рвется вдаль, тоже к побрехенькам!

- Не любо - не слушай, а врать не мешай!

- Ну взяли, мужики, взяли! Чё ишо раз тело-то покрывать срамом? Горьку чашу и так хватил мужик!

- Может, и с Нюшей-то совладал с собою. Думаю, любовь у них была красивой. Не трогал он ее!

- А глаза у мужика-то, гляди, и теперь, как живые! Бабы говорили: глаза-то, мол, с поволокой!

- Тихо, мужики! Клавка катит.

- О волке толк, а тут и волк!

- Попал пальцем в небо, - вызверился Метляев. - Перерву я тебе за Клавку глотку!

- Чё, что ли сам, на теплое Сашкино место? Так у тебя же баба своя!

Клашка, будто слепая, вовсе не играя, подошла к вездеходу, большие ее руки жадно ощупывали железо ног Сашки Акишиева. Она неистово шептала: "Миленькой, родненькой! Не ругай, как потревожила, не наставил ты уму-разуму, некому было-то! Лягу с тобою, лягу! Куда иголка, туда и нитка! У них-то... У них-то, кладезь ты мой учености! У них-то кишка тонка! Не надо мне и золотого другого! Кукушку - на ястреба?!"

- О, баба, - сказал в сторону Иннокентий Григорьев, - про хахалей исповедуется.

- Болтает на ветер, - пожалел, не вступая в спор, Метляев. - Клубок в горле, то и болтает!

- Тебя, как черного кобеля, не отмоешь добела, - сказал Григорьев. На Клашкины деньги глядишь?

- Не только света, что в окошке, - охолодил его своим спокойствием Метляев. Он не допускал, чтобы его подвергали осмеянию.

- При солнце тепло, а при такой бабе, Метляев, добро, - хохотнул Васька Вахнин.

Подошел неспешно врач, ростом он оказался громадным, руки у него были красные, в синих жилах. Он поправил испачканную простынь, поглядел на всех невидяще и, заметив Клавку, нахмурился.

- Поехали, мальчики! - Незаметно было по нему, что он час назад опрокинул в себя целую бутылку спирта.

- Как? - закричала Клашка. - Не отдам! Не тронете волоска!

- Все перемелется, - стал успокаивать ее врач. - Ты ведь хотела кус и дольше, и толще? Ты его получила...

Вездеход, ведомый Крикуном, осторожно снялся с места. Никто словам врача не придал значения, все стояли молча, провожая машину. Лишь Клавка картинно выставила руку, словно в заключительном акте какой-то человеческой комедии, поддерживая и твердь небесную, и твердь земную.

5

Нюшу взяла к себе учительница Ротовская. На улице к тому времени похолодало, а Нюша так и сидела на своей березовой скамеечке. Ротовская шла из школы, сразу поняла, в чем дело, и не насильно, однако ловко уговорила ее, достойную изумления, - так и сказала, покинуть это всеобщее место обозрения.

- Они думают, что я _е_г_о_ отравила, - уже согревшись, но так и сидя неподвижно, говорила Нюша.

- Успокойтесь, голубушка, успокойтесь. Душа меру должна знать. Давайте я помогу вам раздеться... Давайте, давайте! Будем пить чай. Нате-ка!

- Неужели они все думают, что я его отравила?

- Теперь не суть важно это, Нюша.

- Почему они думают, что я его отравила?

- Малая искра города поджигает, а сама прежде всех помирает. Пусть их. Все станет на место. Вы же на самом деле не травили его?

- Вы что! Я же его любила! Я Сашеньку любила.

- Вы любили, а они захватывали, перехватывали, занимали, забывали!

- Но он был мой! Мой! Мой!

- К сожалению, Нюша, он был не только ваш. А с чужого воза и посреди болота сведут.

- Неужели вы не понимаете, что я его любила?

- Я вас прекрасно понимаю, но вам надо считаться не только с моим мнением.

- Я не хочу считаться ни с кем. Я его любила, и он был мой.

- И прекрасно. Пейте. Сколько вам положить сахару?

Нюша, зябко ежась, стала безразлично мешать ложечкой в своей наполненной чашке. На дворе было по-прежнему светло, и она представляла, как Сашеньку теперь заново хоронят. Она не боялась ничего, потому что ничего злого не сделала. Она была уверена, что Сашенька помер случайно, по ошибке; вместо него должен был умереть кто-то другой - Иннокентий Григорьев или Николай Метляев, только не Сашенька, такой большой, сильный, могучий и жизнерадостный. И когда ее вызывали к следователю, она примерно об этом говорила, повергая в уныние молодого, с недавней студенческой скамьи лейтенанта.

Следователь пришел тоже прямо от могилки и допрашивал ее в последний раз. Опять о том же самом - как она в тот вечер готовила, что было на первое, что на второе, что на третье. Ну какое вечером первое? Тогда она, помнится, сготовила мясо с рожками, и был еще чай. Едоков у нее числилось девять человек, восемь из них поели, не ужинал лишь Григорьев, а все остальные поужинали, сидели все вместе, ели из общего казанка - горячую пищу любили почти все. Что ж разбрасывать на тарелки? Да, если не ошибается она, дождь закапал, казанок с крышкой...

Нюша старательно все припоминала, не замечая того, что лейтенант ставит ей ловушки и, тихо радуясь, что-то мелким почерком у себя записывает в тетрадь. За последнее время нервы ее поизносились, но она не придавала значения этим его хитростям, а простодушно припоминала все, думая, что правда всегда есть правда, она к правде и вынесет.

- А скажите, - лейтенант не глядел ей в глаза, - вы с Акишиевым жили?

- Я?

- Да, вы.

- Я-то? Там не жила.

- А так, значит, жили?

- А так... так... жила...

- А почему же там не жили? Он, что же, не хотел этого?

- Нет, что вы! - усмехнулась вдруг. - Он всегда этого хотел. Но, сами посудите, их в артели было девять человек. Они были там всегда вместе. Все на виду.

- Но могли же вы... Скажем, уйти куда-то? Или Акишиев мог остаться нечаянно перед работой.

- Он не позволял расслабляться. Работа ведь общая. Как же он стал бы баловством заниматься, когда люди бы работали?

- А вы, что же? Не вызывали его на это?

- Я?

- Вы. Вы же по пятам преследовали его, всем твердили, что любите его за неописуемую его красоту.

- Когда любят, не говорят громко. Мне и того хватало, что рядом был.

- А, говорят, вы демонстрировали всюду вашу взаимную привязанность.

- Не радуйся, найдя, не тужи, потеряв, молвит пословица. Я радоваться-то боялась, а потеряв, тужу. И тужить буду.

- Вы себе представляете, что вас ожидает, если вина ваша подтвердится?

- Да уж представляю. Душа-то у меня давно в предчувствии горьком разрывалась. А пришла беда - отворяй ворота. Хоть и ворот нету теперь...

6

Березовую скамейку Саша Акишиев сотворил (он все ловко сотворял) весной позапрошлого года, сразу же это было по приезде. Откуда он приехал-то в этот богом забытый край? Дело житейское - демобилизовавшись, Сашка рванул на север. Родом сам он был из-под Чернигова, сельский парень. Дома мать-старуха и две старших сестры (когда Клавка отписала матери о Сашкиной смерти со всеми подробностями, то получилось нехорошо - мамаша не выдержала и вскорости померла, может, правда, это и придумки разные, человек помирает от старости), живут - не разгонишься. Да и колхоз беден землями - болота, болота. Захудалое хозяйство.

Приехал Саша сюда еще в военном обмундировании, так пришел и наниматься к директору совхоза. У того на счету рабочей силы - раз, два и обчелся, не стал спрашивать, как попал сюда - зачислил в лесорубы без промедления. Как потом оказалось, Сашка сел на пароход - Мошку - и врезал вниз по течению, по славной реке Сур и ехал, по совету северных летунов, до тех пор, пока не появилось это вот село на пригорке.