На грани отчаяния - Генрих Сечкин

Есть!!! Но только почему я это почувствовал? Проклятье! Все понятно. В момент потери сознания машинально разжались пальцы. Нет. Одному мне не справиться. Придется ждать естественную смерть. Как хорошо, что вокруг кромешная тьма. Не видно, что ты лежишь в гробу, да еще глубоко под землей. Хотя могилы сейчас копают мелкие. Можно представить себе, что ясной ночью, лежа на поляне, наблюдаешь за звездами… Нет, только не звезды. Небо закрыто плотными облаками, и поэтому темно. Правда, с воздухом все хуже. Как же должны быть счастливы люди, которые спокойно могут броситься под поезд, прыгнуть с крыши или просто включить газ. Все бы сейчас отдал за такую возможность. А что, собственно, я могу отдать?

Стало трудно дышать. Оказывается, очень гнусно дышать в четверть легких. К тому же еще и жарко. А температура все поднимается. Надышал. Очевидно, подобным образом чувствуют себя подводники на затонувшей подводной лодке. Да нет, они могут передвигаться, они не одиноки, они могут питать надежду на спасение.

Вдруг стало так жутко, как никогда не бывает на этом свете. Неужели я уже Там? Хотя обстановка не изменилась. Тот же мрак, неподвижность, до нетерпения затекшее тело, дикое желание сесть. Внезапно неимоверно яркая вспышка света ослепила меня.

Наконец!!! После абсолютной темноты глаза не сумели сразу адаптироваться. Но спустя несколько секунд я сообразил, что яркий солнечный луч сверлит меня из окна. Вот уж не думал, что в Раю или Аду есть окна. Приглядевшись, заметил за окном колючую проволоку, сторожевую вышку со скучающим часовым, поникшие под тяжелыми снеговыми шапками ветви сосен, а вокруг - блестяще-искристый белоснежный ковер. Сбоку от меня с соседних нар беззлобно журчал до боли знакомый и родной матерок. Только тогда я понял - это был сон.

Ну и шуточки! Придя в себя, вспомнил. А ведь сон в руку. Именно сегодня меня должны запаковать примерно в такую же тару. Только отправиться в ней я должен не в Рай или Ад, а прямиком на свободу. Несколько месяцев назад воровская сходка нашей затерявшейся в необъятных просторах Коми зоны вынесла решение удовлетворить просьбу Бизона и Секи (Юрки и меня) об оказании помощи в организации побега. Все действия, связанные с осуществлением этого мероприятия, сохранять в тайне. За разглашение - смерть. Поручить нарядчику[1] переформировать лесоповальные бригады таким образом, чтобы в одной из них оказались воры в законе и сочувствующие им мужики[2]. Разрешить ворам в законе, в связи с возникшей ситуацией, работать наравне с остальными до осуществления задуманного плана (ранее это было воровским законом запрещено).

Начинался 1952 год. Трескучий мороз, иногда достигавший пятидесяти градусов, превращал работу на лесоповале в адскую пытку. Легкие телогрейки, ватные брюки и стертые валенки нисколько не смягчали боль коченеющего тела. Костер, на котором сжигались обрубленные сучки и ветки поваленных деревьев, согревал только одну обращенную к нему сторону тела. Другая же мерзла неимоверно. Для более полного согрева необходимо было постоянно крутиться, как шампур с шашлыком на мангале. Единственным спасением была работа.

Обычно повальная бригада делилась на несколько звеньев. Каждое звено состояло из пяти человек. Пробираясь от дерева к дереву, по пояс в снегу, окопщик окапывал ствол до мха (пенек должен быть не более двадцати сантиметров от земли). Далее по уже протоптанной дорожке подходил вальщик. Он подрубал топором дерево с той стороны, куда тому надлежало упасть, и, согнувшись в три погибели, начинал лучком[3] пилить ствол с противоположной стороны подруба. Затем брал длинный шест, упирался им в дерево и с криком «Бойся!» валил его. Тут же подскакивал обрубщик и начинал удалять сучки и ветки. Сучкосбор сгребал все это и оттаскивал на костер. К оголенному стволу подходил кряжевщик и распиливал его на бревна определенного размера. Для того чтобы деревья не утопали в снегу, их валили методом «костра», то есть друг на друга. После валки и обработки леса вся пятерка принималась таскать бревна и складывать их в штабеля. Таскать приходилось по пояс в снегу, но зато и шансов замерзнуть заживо было меньше.

Ранней весной от лесных делянок к реке прокладывалась лежневая дорога, представляющая собой положенные на хлипкий грунт жерди, скрепленные поперечными деревянными перекладинами. Они выполняли функцию рельсов, по которым с помощью лошадей катились тележки с лесом. Лес свозили на берег реки расконвоированные заключенные, которых называли бесконвойниками. Они скатывали бревна до кромки льда, предварительно поставив возле самого берега упоры, и укладывали в огромные штабеля. Когда кончался ледоход, упоры удаляли, освобожденные бревна с грохотом скатывались под откос в речку и плыли до ближайшего населенного пункта. Там их вылавливали баграми, вязали плоты и цивилизованным порядком отправляли дальше на деревообрабатывающие заводы. Штабеля иногда достигали пятнадцатиметровой высоты.

К побегу начали готовиться с середины зимы. Кроме меня с Бизоном, желающих бежать в зоне больше не нашлось, так как шансов добраться до любого населенного пункта было ничтожно мало. Вокруг на многие десятки километров глухая тайга. Дикие, оголодавшие за зиму звери. Единственное оружие - самодельный нож, правда выкованный зонными умельцами по всем правилам кузнечного мастерства и месяцами затачиваемый любыми твердыми предметами. Побег обнаружится в конце рабочего дня, когда бригады выводят из оцепления. Моментально будут приняты меры. Уйти от нескольких взводов солдат, прекрасно знающих местность, великолепно обученных и экипированных, практически невозможно. Если к этому времени еще не сойдет снег, то они побегут на лыжах. А у нас самодельные снегоступы. Во всех поселках, на железнодорожных станциях и пристанях нас будут ждать местные засады. Кстати, лучше всего попадаться именно там. Озверевшие от увлекательных прогулок по непроходимым дебрям солдаты не пристрелят при свидетелях якобы сопротивлявшихся зеков. Что невозможно гарантировать в глухой тайге. Уж оттуда точно не приведут живыми.

Но дикое желание побывать на свободе хотя бы один день, даже отдав взамен всю оставшуюся жизнь, с лихвой перекрывало перспективу жалкого существования в течение двадцатилетнего срока в опостылевшей, ненавистной зоне. В ту пору мне должно было исполниться девятнадцать. Бизон был старше на четыре года.

Почти три месяца вся повальная бригада поочередно выскребала внутренности двух огромных сосновых стволов с помощью остро отточенных обломков лучковой пилы. Стволы были четырехметровой длины, толщиной в полтора обхвата. Несмотря на приличный наружный объем, рассчитывать на внутренний комфорт нам не приходилось. Стенки саркофага должны быть достаточно толстыми, дабы избежать излишнего риска. Предварительно от гигантских бревен были отпилены с одной стороны десятисантиметровые чурки. Немало усилий пришлось приложить для того, чтобы обтесать их с ювелирной точностью до внутреннего размера бревна. Они должны были сыграть роль пробок, которыми надлежало закрыть отверстия после нашего внедрения внутрь. Чтобы пробки не вывалились на ходу, решено было смочить их водой, которая, превратившись в лед, склеит деревянные поверхности. Буравились крохотные отверстия для поступления воздуха. Впоследствии они будут замаскированы приклеенными слегка разогретым хлебным клейстером кусочками коры. Вчера вся подготовительная работа была закончена