Гиацинтовые острова - Феликс Кривин

— Свинью сказки тоже представляют недалекой и ограниченной, — продолжал Внук Брэма развенчивать свои детские увлечения. — Я вот все думал: почему ее считают ограниченной? Может быть, потому, что она не может понять простой истины: чем скорее растолстеешь, тем скорее помрешь? Да, свинья толстеет не по разуму, и это кончается для нее трагично. Но разве она одна толстеет себе во вред? И разве — можно спросить у тех, кто толстеет себе во вред, — разве это свидетельство ограниченности? А между тем на одном из конкурсов на сообразительность свинья заняла четвертое место, опередив даже собаку.[2]

Внук Брэма считал, что сказки о животных слишком далеко ушли от действительности и настала пора их вернуть, подчинить фантазию научным данным.

— А не станут ли сказки от этого скучней?

— Ну что вы! Они станут еще остроумней! Ведь природа, вы знаете, в достаточной степени остроумна, хотя у нее никогда не бывает бесцельного юмора. Вот допустим: краб кроит себе костюм. Это смешно? Смешно. Но это не пустая шутка природы, потому что крабу нужен костюм в целях маскировки. Или: крокодилята, еще находясь в яйце, зовут своих матерей. Это тоже имеет смысл: в своей кровожадной повседневности крокодилицы не должны забывать о потомстве.

Да, природа ничего не сочиняет, но многое рассказывает… И плывут речные угри через океан в далекое и удивительное Саргассово море, и плывут молодые кайманы на своих гиацинтовых островах, и летит на север розовая чайка, в то время как другие птицы спешат улететь на юг… И живет где-то синяя птица, тоже реальность, а не фантазия — птица из семейства дроздовых, из отряда воробьиных, надотряда типичных птиц… Синяя птица — типичная птица, и ее можно встретить, если хорошо поискать. Если не испугаться высоких гор, острых скал и глубоких ущелий, — синяя птица живет в труднодоступных местах, путь за синей птицей не прост, даже если синяя птица — из простого семейства дроздовых.

Книжка «Накоротке со Вселенной» подвигалась медленно: я никак не мог вырваться во Вселенную за всеми этими земными делами. Животный мир Земли прочно меня держал, и в нем все явственнее проступали черты человеческие — именно те черты, которые делают научный факт интересным литературе.

Так была написана эта книжка.

Но книжку мало написать, ей еще надо придумать название.

На помощь пришел мой старый, испытанный друг — Внук Архимеда. Видимо, заботясь о том, чтобы книжка не ограничивалась миром животных, а впоследствии была распространена на другие науки, он предложил всеобъемлющее, хотя и загадочное название: «БИФЫ».

— Что такое БИФЫ?

— Слово БИФ, — пояснил Внук Архимеда, — происходит от слова БИТ, обозначающего в науке единицу информации. Замена всего лишь одной буквы придает этому научному термину дополнительное значение, и теперь его следует понимать как единицу Информации и Фантазии. В качестве литературного жанра БИФ не следует путать с МИФОМ, поскольку своими корнями он уходит не в историю, а в естественные науки. Соединяя единицу научной информации с единицей информации фантастической, БИФ рождается сам, неся в себе уже две единицы.

Такое объяснение показалось мне убедительным, и я отметил, что у Внука Архимеда выработался вполне научный стиль. Время идет, и внуки превращаются в дедушек…

Но дать книжке название «БИФЫ» я все же не решился. Я вспомнил о розовой чайке, летящей к полюсу, о молодых кайманах, уплывающих на гиацинтовых островах, и подумал, что им не захочется никуда ни плыть, ни лететь, если книжка будет называться так сухо и невыразительно: «БИФЫ».

Поэтому я назвал книжку «Гиацинтовые острова», — пусть уж на меня не обижается Внук Архимеда и пусть не обижаются внуки других ученых, а также сами ученые. Но где только было возможно, я старался придерживаться и научной аргументации, и научного стиля и не жертвовать научными истинами ради всем известных простых человеческих истин.

В этом огромном мире

В этом огромном мире

(трактат)

Если пустить земной камешек по Вселенной, то он испытает немало радостей и разочарований. Вдруг на какой-нибудь далекой планете или звезде выяснится, что вес его составляет несколько тонн (не несколько граммов, как было у него на Земле, а несколько тонн, — вот где по-настоящему его оценили!). Но зато на другой планете или звезде камешек будет весить несколько миллиграммов. Где же истина?

Камешку может показаться, что истина там, где вес его измеряется тоннами, и он будет возмущаться порядками тех планет, на которых у него отобрали последние граммы. Но где истина, он все равно не поймет, потому что будет измерять ее только собственным весом.

И не станет камешек гигантом в мире звезд, он не станет даже карликом в мире звезд, поскольку у звезд хватает своих и гигантов, и карликов.[3]

Да, среди звезд, как это ни парадоксально, встречаются не только гиганты, но и карлики, и даже карликов значительно больше, чем гигантов. Конечно, быть гигантом среди карликов нелегко, но еще тяжелей быть карликом среди гигантов, маленькой звездочкой среди огромных светил.

Белым карликам, маленьким белым звездочкам, приходится особенно тяжело: каждый камешек на них весит тонну. А скала? А гора?

В этом есть большая несправедливость. Огромным звездам, которым любая ноша легка, достается ничтожный груз (тот же камешек весит там миллиграммы), а вся тяжесть выпадает на долю маленького белого карлика. И жизни на нем нет никакой, потому что каждая жизнь на нем весила бы тысячи тонн (если б могла существовать, находясь в расплавленном состоянии).

А ведь когда-то и карлик был огромной звездой. Огромной рыжей звездой — это он с годами так побелел и сжался. И теперь ему все тяжело — даже простой камешек. Но если взять во внимание не габариты, а самую сущность, удельный вес, — о, по своему удельному весу белый карлик настоящий гигант, тогда как любой гигант по своему удельному весу — карлик.[4]

Наше Солнце тоже является карликом, хотя с Земли оно кажется нам самой яркой звездой. Потому что все другие звезды не только далекие, но и чужие. А много ли света даст чужая звезда? Возьмите Сириус: самая яркая звезда, но много ли Земле от него света? В десять миллиардов раз меньше, чем от нашего, пусть не слишком яркого, Солнца. И все звезды вместе взятые дают Земле света в сто миллионов раз меньше единственной нашей звезды, которую мы называем Солнцем. И никакую другую звезду мы Солнцем не назовем.

Не так-то просто быть Солнцем. Не зная отдыха, светить и гореть, проявлять постоянную активность. Активность Солнца тоже не всегда одинакова, и в его положении это понятно. Бывают такие периоды, когда Солнцу кажется, что все вокруг хорошо, до того хорошо, что и желать нечего. На Земле жизнь идет своим чередом, на других планетах не идет, но у них свои достижения. Юпитер, например, в тысячу раз больше Земли, в триста раз тяжелей Земли, а вертится намного быстрей Земли: всего за десять часов успевает вокруг себя обернуться. Меркурий пока обернется, пройдет почти сто дней, наполеоновский срок, но зато на Меркурии теплынь — плюс 400 градусов. У Венеры тоже теплынь, и все было бы хорошо, если бы Венера не вращалась в противоположную сторону, не шла против всех, в том числе и против Солнца. Но зато у Венеры неплохая атмосфера. Не такая, как у Земли, но все-таки подходящая. Правда, не для жизни.

У каждого свои достижения, радуется Солнце, и ему кажется, что все вокруг хорошо, до того хорошо, что лучшего и желать нечего. И оно светит ровно, без вспышек, и нет на нем ни единого пятнышка. Все хорошо. Все вокруг хорошо, и незачем проявлять активность.

Но проходит немного времени, и на Солнце появляются пятна. Затем следует первая вспышка:

— Почему у Юпитера двенадцать спутников, а у Венеры и Меркурия ни одного?

Тут начинается серьезный разговор: разоблачение Юпитера.

Юпитер живет широко — если судить по его орбите, а главное, по излучаемой им энергии. Юпитер излучает в три раза больше, чем получает от Солнца. Вот как он широко живет.

Все планеты живут за счет того, что получают от Солнца, и больше им взять неоткуда, если они, конечно, не нарушают законов (закона излучения, закона теплообмена, закона превращения энергии). А Юпитер? Откуда он все это берет?

— Я кручусь, — объясняет Юпитер.

Ну, это положим, все мы крутимся, все до единой планеты. Даже само Солнце — и то крутится. Иначе в нашей Вселенной не проживешь. Однако мы не можем себе позволить расходовать больше, чем получаем. А Юпитер себе позволяет. Каким образом?

— Я кручусь, — объясняет Юпитер.

Солнце все больше покрывается пятнами: Венера крутится не в ту сторону, на большинстве планет адский холод, жизни нет, а тут еще Юпитер… Хорошо, допустим, он крутится. Допустим даже, он крутится быстрее всех планет. Что греха таить, некоторые у нас еще крутятся медленно, месяцы пройдут, пока они вокруг себя обернутся (та же Венера, например, или тот же Меркурий). А Юпитер оборотлив. Уж так оборотлив! Не мудрено, что у него двенадцать спутников: спутники сами знают, вокруг кого им вертеться. Разве это не естественно? Так было и так будет всегда…