Власть над водами пресными и солеными. Книга 1 - Customer

Я подняла глаза на знаменитость. Ах ты, госсподи… Дурак дураком, брови ежиком. Глаза, словно пуговицы от кальсон. Ждет, когда я восхищаться начну. Ну, давай, родимый, давай, раскрывайся, золотой мой, яхонтовый. Книжек я твоих не читала, а эту, которую ты мне с такой помпой подписал и презентовал, сегодня же кошке в лоток порву. Пусть моя Хаська твой опус по достоинству оценит. Ее ссаки — то, чего ты стоишь.

— Когда и как родился замысел вашего первого серьезного произведения? — вот он, вопрос, которого все они так ждут. Красная кнопочка. Сейчас ракеты твоего красноречия отделятся и пойдут шмалять куда ни попадя. Все-е-е расскажешь, что было и чего и не было.

Журналист я опытный, циничный, хваткий. Умею крючок наживить. И не захочешь, а заглотнешь.

И пусть психологи клянутся, что социофобы с людьми обращаться не умеют. Что слишком планку задирают, не дотянуться. Главное — чтоб тебе уже было все равно. Чтобы ты уже ушел от рулеточных столов, где большая игра ведется. Чтоб не хотел выиграть для себя друга сердечного на всю оставшуюся жизнь. Чтоб перестал верить в подарки судьбы и удачливость свою тайную.

Тогда с любым долбоебом, про жизнь-про любовь пишущим, у тебя все прекрасненько сложится. Вот как с этим. Вообразил себя знатоком женской души, понимаешь. Книжки про нее, про душу пишет. Как ее голыми руками взять, да к одному месту привязать. Специалист.

А душа-то пойманная на его счету одна. Шляется вокруг нас, шаркая тапочками. Жена. Подруга гения. Серенькое существо с бесконечными чашками-блюдцами, неприметное, будто грязная тряпочка в углу мойки. Уловил ее — и думает, что всех уловил.

Да мне-то что? Заплатило издательство за твою раскрутку — давай, родимый, крутись шустрей. Завтра в этом кресле другая равнодушная краля с диктофоном нарисуется. Щелкнет кассеткой и заноет: «Как вы дошли до жизни такой, творческой и плодовитой?»

Ай, как не вовремя! Накатило изнутри, ударило в голову: а спросить его «Мужик, ты хоть понял, что жизнь твоя давно кончена?» И разъяснить, почему. Почему он, как осел за морковкой, бежит тридцать лет и три года за своей дуростью, куда поведет. Почему забудут его в тот же день, когда зароют. Почему его жизнь в лоток кошке Хасе, толстой негоднице, на бумажечки порвут. Надо сдержаться. Остатками здравомыслия понимаю: приступ. Таблетку в рот, чаем запить, чужим голосом произнести новый вопрос — да хоть про духовных наставников, мутер иху так, немецку, знаю же, какими Шопенгауэрами сыпать начнет, а таблетка в желудке растворяется, разгоняет туман, проясняет башку, сейчас мы продолжим, нельзя ли мне… на минуточку?

У знаменитости в туалете такой же лоточек стоит. И тоже с бумажечками. Если приглядеться, если узнать текст — наверняка собрат по перу. А загляни под ванну — небось, там и обложка сыщется. С посвящением. Все мы, циники, одинаковы. Романтиками притворяемся, интеллигентами, пассеистами, а у самих современная проза по кошачьим лоткам валяется.

У-уфф, хорошо. Пойду влачить любовь плачевной нашей крали, как Молчалину и положено.

Глава 2. Убей свои сны

Следующий день, как и ожидалось, озарило психозом.

«Как же я тебя ненавижу!» — каждый такой день начинался с признания. Городу и миру, urbi et orbi, всей отвратительной вселенной, центром которой была я, Ася.

Город и мир отвечали как умели: заполошным пением птиц, океанским ревом автомобильного прибоя вдали, обрывками мелодий из окон, детскими воплями со двора, немым нашествием весенних цветов и запахов. Моя ненависть настаивалась на городской весне, набирала крепость, вскипала в крови, заполняла мозг. Каждую секунду тело получало допинг от мириадов агентов чистой, беспримесной ненависти. Душа играла кровавыми бликами, словно подсвеченный изнутри рубин.

Это была не серая, траченная депрессией душонка изнасилованного жизнью лузера, — о, нет! — это была хищная, зоркая, всеядная тварь-позади-глаз, в клочки разрывающая реальность, переваривающая свою добычу в мгновение ока и извергающая в организм моря адреналина и кортизола. Организм в ответ пел от боевой ярости, будто клинок берсерка, и бесстрашно нес себя туда, куда указывал мозг — к холодильнику!

«Еда, еда, еда, едаедаеда!» — руки выбросили на пол пакеты с колбасой и сыром, вырвали из прохладных глубин кувшин со сливками… Потом медленно и торжественно вытянули похрустывающий пластиковый колпак с недоеденным тортом…

— Если бы я жила не здесь, ты был бы мне не нужен! — обвиняющее произнесла я прямо в пару глазированных вишен, глядящих на меня с самого большого куска. Вишни продолжали бесстыдно пялиться. — И нечего делать невинный вид!

Завтрак, как всегда, превратился в битву. Противник был уничтожен — пусть не в мгновение ока, но не дольше, чем в три. Три мгновения ока. И вот — тарелка пуста, вместилище торта разграблено, в кофеварке слой гущи — горькой, как привкус во рту… Пиррова победа.

Потому что наступило новое «как всегда». Знакомое всем победителям, завоевателям и покорителям. Бескрайнее «как всегда» рутины. Что там, за упоением битвы? Санитарные обозы, возня в кровавой грязи, переговоры с побежденными — та же возня в грязи… И скука, скука, скука.

Я посидела, отдуваясь, осоловелая, не готовая к новой рукопашной, к новому дню, к новому заплыву в повседневность — и пошла в комнату.

Отшвырнув юбки в сторону — сегодня тяжелый день — натянула брюки и джемпер. Сосредоточилась, аккуратно обхватила пальцами рукоять мизерикордии.[1] Старая, тяжелая, налитая смертью вещь. Черная. Не блестит. Удобная. «Меня нельзя трогать безнаказанно», — подумала я и нежно улыбнулась, взвешивая оружие на ладони. — «Нельзя. Ася — это женщина-ассасин. Ассасина. Убийца».

Сборы были недолгими, профессиональными. Те, кому приходится являться на работу в девять, не может себе позволить раздолбайское, непрофессиональное утро. Опоздаешь — и бой пойдет не по твоим правилам, а по правилам противника. Моим противником в этом мире был мир.

В облицованную гранитом глотку метро вливалась блеклая толпа обреченных. Я прищурилась, прислушалась, пристроилась в хвост. Поезда внизу взревывают сыто, одобрительно. Давка.

Через куртку мне в бок тупо ткнулся ствол обреза. Я глянула, не поворачивая головы: пожилая мегера, топорщась целым арсеналом, с усилием моргнула белыми от злобы глазами. Лучше подвинуться. Такие ищут не победу, а жертву. И любят убивать громко, вульгарно. Но если быстро уйти в мертвую зону — решат, что ты часть ландшафта. Никогда не стоит тратить силы на людоедов. Надо просто не давать им шанса.

Некоторые не рыщут, а предпочитают устраивать засады: встанут посреди узкого тоннеля и стоят, перегородив бесценную тропу вялой тормозной тушей. Ждут, пока по ним нанесут первый удар. И уж тогда-то…