Тысяча женихов и невест - Сергей Григорьев

- Ты знаешь ее имя?

- Как же не знать, знаю. Зовут ее по-нашему Лейлой, а господа звали Леилой.

- "По-нашему"!.. Что это означает?

- Да так все ее у нас звали.

- Где "у вас"?

- А на дворе господ Гагариных. Они, вот эта самая Лейла, у господ Гагариных на театре танцевали. Теперь, как Лейла оказала молодому господину Гагарину непослушание в понятном деле, то его сиятельство, обыкновенно, приказал отправить ее на конюшню. Мне и было приказано ее немножко постегать. Но не смог я, ваше сиятельство. Отказался.

- Как же ты смог ослушаться? - воскликнул опекун.

- Сердце загорелось, ваше сиятельство. Да ведь мы не крепостные царские дети!

- Что же сделали с тобой, любезный?

- Что? Известно, постегали и меня.

- Как же, раз ты не крепостной?

- Да ведь барин наш тем и известен, что у него на конюшне и купцов парывали.

- Что же ты помог ей, что отказался?

- Нет, ваше сиятельство. Охотники на это всегда найдутся. Я на одной скамейке - они на другой. Тут она мне и показалась. Не заплакала, не кричала. Да еще и после того - на дворе всем хорошо известно - они молодому барину покориться не пожелали...

- Как это возможно, князь! - воскликнул Друцкой, обращаясь к опекуну. - Возможны ли подобные происшествия? Ведь эта девушка воспитанница императрицы и отнюдь не крепостная Гагариных.

- Не станем в этих подробностях разбираться, - слегка поморщась, ответил опекун. - Нам достаточно знать, кто она... Памфилов, - обратился опекун к письмоводителю, - прикажите разыскать в списках, кто эта Лейла.

Вскочив, письмоводитель растерянно ответил:

- Я уже весь список пересмотрел. Это невозможно, ваше сиятельство: в списках только те заключены имена, под коими эти люди значились в Воспитательном доме. Полиция, выполняя срочный приказ, действовала впопыхах...

- А разве вы не делали им перекличек?

- Неоднократно. Выкрикиваем имена, а кто отвечает "здесь" - в толпе, из тысячи людей состоящей, приметить невозможно. Народ этот склонный к шалостям. Среди них немало фабричных. Писарь кричит: "Марфа Егоровна!", а отвечает басом мужик: "Здесь Марфа!" К счастью, по случаю, этот мужик знает девушку, и можно, если прикажете, ваше сиятельство, навести справку у домоуправителя господ Гагариных в Москве.

- Это мы можем сделать потом. А пока запишем так: "Временно Л е й л а", а засим оставим пробел и впишем ее подлинное имя по справке. Все равно ей надлежит изменить прозвание... Тебя как звать, любезный?

- Нас зовут Ипат Дурдаков, - быстро ответил кучеренок.

- Так и пишите. Ипат Дураков сочетается, как это там... с Лейлой... Пропуск... И вы, отец дьякон, в метрической книге пишите: Ипат Дураков... как это там... сочетается...

- Осмелюсь, ваше сиятельство, - поправил парень, - не Дураков, а Дурдаков.

- Что же, ты не хочешь быть Дураковым? - милостиво улыбаясь, спросил опекун.

- Чем прикажете, ваше сиятельство, тем и будем, только нам известно, что Дураковы там еще в списках будут. Хоть на выборку писарей спросите.

- Так точно, - повинуясь вопросительному взгляду опекуна, ответил один из писарей. - Под литерой "добро" значится семнадцать Дураковых, среди них есть даже Ипат. А предстоящий Ипат отличается от этого Дуракова Ипата малым, а именно той же самой буквой "добро"...

- Добро! И пусть называется с добром!

Писаря взялись за перья.

- Что же вы медлите?

Дьячок встал, набрал воздуха и ответил:

- Не могу, ваше сиятельство, сан и звание не позволяют.

- Почему так?

- Могу ли я, во-первых, записывать в метрическую книгу о бракосочетании, если венчание еще не совершено?

- Но оно совершится. Сегодня же.

- Как же оно может совершиться сегодня же, если брачащихся близко к пятисот пар? Отец настоятель мне воспретил писать метрики, доколе венчание не совершится в самом деле.

- С настоятелем я поговорю. Мы будем венчать всех сразу.

- Как же это так венчать всех сразу, ваше сиятельство?

- Да так. Церковь наша может вместить пятьсот пар. Вот сразу и поведете их вокруг аналоя.

- Ваше сиятельство! Это ведь не покос, а таинство! И где мы возьмем тысячу венцов?

- А это уже не ваша забота. Пишите, что вам говорят, - сказал опекун, нахмурив брови.

- Не могу, ваше сиятельство! Во-вторых, не могу!

- Что же еще "во-вторых"?

- Во-вторых, ваше сиятельство, в святцах нет православного имени Лейла. По моему крайнему разумению, это имя поганое, магометанское, и его никак нельзя написать в метрику. В это дело непременно вступится архиерей.

Упорство дьячка удивило опекуна. На его виске надулась жилка. Однако, храня все тот же важный и открытый вид, опекун не стал спорить с дьячком и обратился к нареченному жениху:

- Любезный, а не приходилось еще тебе на конюшне парывать духовных особ?

- Нет, не доводилось, ваше сиятельство. Купцов действительно парывали!

- Сегодня я надеюсь доставить тебе это удовольствие, - приятно улыбаясь дьячку, промолвил опекун.

- Ваше сиятельство! - взмолился дьячок. - В-третьих! Позвольте мне спросить ее, в-третьих! Дева! Открой Христа ради одно только свое имя...

Девушка взглянула на Друцкого; тот, подавая ей какую-то надежду, покачал головой. Девушка, улыбаясь сквозь слезы, выпрямилась и ответила:

- Забейте - не скажу!

- Тогда, ваше сиятельство, я полагаюсь на милость и заступничество вашего сиятельства - я же человек семейный.

Дьячок, перекрестясь, раскрыл книгу и обмакнул перо в чернильницу. Писаря тоже заскрипели перьями, записывая первую пару. Дьячок прицелился пером, перебрал святцы, вспомнил имя Леонилы-мученицы, празднуемой 16 января, тщательно вывел в графе "Леонила" и потом якобы нечаянно капнул, ахнув, на буквы "о" и "н" чернилами. Присыпав кляксу песочком, дьячок успокоился и заскрипел пером дальше.

Опекун спросил Дурдакова:

- А ты, любезный, не боишься получить такую непокорную жену?

- Ничего, объездим, - ответил Дурдаков.

- Ступайте. Совет вам да любовь!

Лейла растерянно взглянула по очереди в лица комиссионеров.

Генерал, осклабясь, закатил влажные глаза. Опекун посмотрел равнодушно и сурово. Третий комиссионер, Друцкой, опять сказал глазами:

"Успокойтесь! Я ваш друг и помогу вам!"

Лейла, поверив взгляду Друцкого, поклонилась комиссионерам церемонно и пошла за своим нареченным мужем. Надзиратель в военном сюртуке указал им дорогу, откуда по лестнице можно было им выйти только на маленький отдельный двор, кругом застроенный. На двор все двери и ворота были закрыты. Только стояли широко распахнутые железные двери церкви. Из церкви веяло прохладой.

Лейла упала на каменные ступени паперти и, прислонясь к столбу, горько зарыдала. Ипат приблизился к Лейле и пытался ее утешить:

- Ау, милая, слезами горю не поможешь. Не плачь! Не надо! Буду тебя любить и лелеять. Пушинки не дам упасть с моей лебедушки белой... Королевой будешь жить...

- Не бывать этому! - выкрикнула Лейла. - Я не хочу быть мужичкой!

- Я не мужик, а царский сын!

Лейла горько рассмеялась и больше ничего не отвечала на все уговоры жениха.

Тем временем комиссия в круглом зале продолжала свою работу.

К первой паре на дворе вскоре присоединилась вторая, потом третья, четвертая, и скоро набралось на дворе множество людей - двор сделался им тесен. У большей части невест были заплаканы глаза. Большинство женихов было угрюмо. Кое-где слышались рыдания, в другом месте бранились. Кто-то попробовал запеть песню и оборвался.

Шум и слезы в толпе усилились, когда отворились наружу со двора ворота и в них въехала со звоном и дребезгом большая ломовая телега с огромной пестрой сверкающей грудой груза. Телегу окружили с любопытством и увидали, что груз в ней - брачные венцы, старинные расписные, лубяные и золоченые, с крупными стекляшками, и в виде греческих диадем, и в виде княжеских шапок, и в виде немецких королевских корон. Вся эта груда хлама ярко и жарко горела в свете послеполуденного солнца.

Служители церкви начали разгружать телегу и переносить вещи в церковь. Прошел туда седой, согбенный поп. На паперти появился один из писарей с тетрадью в руках и начал выкрикивать имена. Толпа сгрудилась к церкви.

Ипат не отходил от Лейлы. Она была безутешна. Напрасно она вслушивалась в называемые писарем имена и, не слыша своего имени и прозвания Дурдакова, загорелась робкой надеждой, что участь ее изменилась: там, в комнате присутствия, за нее, наверное, заступился тот молодой офицер, и в списке вымарали ее имя. Ипат также был взволнован, не слыша оглашения имени своего и Лейлы. Вот писарь уже готовится свернуть тетрадь. Ипат отрывается от Лейлы, пробивается в толпе к писарю. Тут на паперть, расступаясь, народ пропускает опекуна, генерала и поручика Друцкого. Они входят в церковь, и за ними с криком валом валит толпа женихов и невест...

Ипат, увлеченный людской лавой, тщетно выбивается и ищет Лейлу. Вся толпа уже в церкви, но паперть пуста. Ипат кидается в церковь и шныряет суматошливо в шумной толпе, слушающей какое-то наставление опекуна с церковного амвона; по правую руку опекуна стоит старенький поп, по левую генерал; третьего комиссионера с ними не видно.