Иная вечность. Избранное - Ольга Нацаренус

…За левым плечом у тебя – старая стена из красного кирпича. Высокая, правильной кладки. За ней – Зло: пристально смотрящие чёрные глаза и чёрные крылья – ты видел… Ты знаешь – одно небрежное движение – и кирпичи рассыпаются так, будто сделаны из бумаги, будто нет между ними прочно связующего, удерживающего элемента. Многие, долгие дни потом приходят с печалью и раскаянием. Многие, долгие дни ты пытаешься строить стену заново – собираешь и ровно укладываешь кирпичи, под уверенными ударами гнилых клыков, отмахиваясь от властных, зловонных перьев…

…Справа – чудесное, лесное озеро – правильный овал на ладони думающего, понимающего Мира, не принадлежащего тебе никогда. Озеро – Зеркало. Ты встаёшь над ним на колени и с удовольствием различаешь на водной глади быстро бегущие облака, замерших в охоте стрекоз и ликующее Солнце. Его, разрезающие Пространство нити-лучи устремляются в покой вод, щедро одаривая колышущиеся водоросли, стебли кувшинок и играющих маленьких рыбок великой Радостью и Благословением. Там же ты видишь своё лицо. Изо дня в день, из года в год оно меняется, а в чертах рождаются непредсказуемые, посторонние мотивы, безукоризненно подчиняясь законам Мира, игнорируя твои желания и возмущение…

Озеро – большое светлое Око, смотрящее изнутри, из глубины строгой Действительности. Бережно обрамлённое по берегам зарослями высокого камыша и раскидистых ив, иногда, во владении Ночи, путём отражения, оно приобретает зрачок. Яркий, всепроникающий зрачок – Луну…

Нет в Мире существа, умеющего не впустить Око в свою плоть и Душу…

…За твоей спиной – Прошлое. Горы. Высокие, неподвижные беспорядочные нагромождения огромных камней, лишённые бесценных даров – Изменения и Развития. Фрагменты близкого и дорогого тебе бытия там замершие, холодные, и подобны неумелым мазкам акварели по мокрой бумаге. Нет чётких линий, хорошо различимых деталей, образов, и правильного распределения цвета. Окаменевшее осознание происшедшего, содеянного Навсегда, щедро используемое Памятью, выстраивающей прочный мост между Прошлым и Будущим…

…Тебе уже приходилось чувствовать над своей головой ладони Вечности? От них – Тепло и Свет, сильный и бесконечный. От них – Любовь. Когда-то, много лет назад, они бережно принесли тебя в Реальность, и, так же бережно заберут тебя в Вечность, когда завершатся дни, подаренные тебе в Мире. Не поднимай голову слишком высоко – свет Вечности обожжёт твою Душу. Не опускай голову слишком низко – утратишь возможность получать прикосновения ладоней Вечности…

…Вечность… У каждого Существа она Иная, неповторимая… Чудесными, изумрудными потоками Понимания, она пронизывает твой уникальный Мир, наполняя его Движением, Разумом и материнской Заботой…

…Ты берёшь Настоящее и выливаешь его в прохладу стакана… Настоящее смело исчезает в Прошлом, а для тебя остаётся лишь только призрачное, вечно поющее… Оно заставляет Сердце – биться, а Душу – любить… Или не любить…

Картина

Старая картина на стене. Золочёная пыльная рама, и от неё – вывязанные пауком нити, через всё полотно, к неразборчивой подписи автора в нижнем правому углу. Таинственное слияние грубого холста с гибким противоречием масляных красок. За видимым результатом воплощённого – идея, замысел, давно истлевшее пережитое…

Раннее утро, песчаный берег моря. Женщина, смотрящая вдаль, туда, где дикая природа волн касается свободной лазури неба. Холодное ещё, но уже яркое, дерзкое солнце. В его прямых, смелых лучах – завораживающая игра длиннокрылых альбатросов, и беспокойство.

Застывший на века взгляд. Застывшая печаль – беззвучное отражение, испытавшего когда-то нестерпимую боль, сердца. Недосказанное о радости, о счастье, и о восхитительном, конечно. Недосказанное о ранах, и о потерянном.

Печать непрекращающихся порывов ветра: край невесомой такни белого платья обнажил тонкие щиколотки, распущенные русые волосы разметались по худым плечам. В повороте головы – заметное напряжение. Неоконченное движение рук– как готовность к началу молитвы…

А за пределами сюжета – жизнь, живое, текущее беспорядочно и непредсказуемо. Текущее в постоянстве, бесконечно, бесконечно и независимо…

Листается настольный календарь, аисты хлопочут над гнёздами, забываются обиды и растраченное…

Крик становится смирением…

В распахнутое окно – запах надвигающейся грозы…

Усталость великодушно позволяет задуматься, осознать…

Затяжные осенние дожди смывают обиды и зовут, зовут кочующую по чужим постелям, память…

Сны объясняют происшедшее, обманывают, предупреждают о будущем…

Каждый шаг, каждый вздох порождают скромный человеческий путь, дорогу к себе, к пониманию…

Повсюду – ежемоментное чудо рождения новой реальности: в первом глотке воздуха, и в самом последнем…

Танец пёстрых бабочек среди изящных веток пышно цветущих яблонь…

Обрывки недописанных писем в мыслях…

Поцелуй – как болезненная необходимость настоящего…

Поезд, отходящий от серого перрона строго по расписанию…

Молчание далёких звёзд…

Давай, закроем глаза?..

Регент

Ослепительное пламя тяжёлого осеннего солнца пробивалось сквозь густую крону осин и клёнов, наполняя аллею восхитительным безумством красок. Смелые потоки свежего ветра непринуждённо подхватывали с влажной дорожки опавшие листья, поднимали их в воздух, играя и раскидывая беспорядочно по кружевным спинкам блестящих чугунных лавочек. Пурпурные, золотые, изумрудные волшебства этого маленького земного праздника, словно обезумевшие бабочки, вращаясь, ловили каждый короткий лучик, как отчаянный поцелуй уходящего надолго тепла. Стайка маленьких серых птичек, непослушных и гомонящих наперебой, рассыпалась по холодному ковру увядающей ныне травы, и затихла…

Где-то, в опустевшей гостиной, часы пробили полдень, и брошенный фрагмент её скупого бытия остался неизменным: немые, пыльные книги, сквозь мутное стекло дубового шкафа, исписанные нотными знаками листы мягкой белой бумаги по письменному столу, смятый клетчатый плед на диване, и кот, удобно устроившийся на широком подоконнике, между горшочками с геранью. Утром из этого нехитрого мира вышел человек. Наспех облачившись в серое сукно старого пальто, укутав тонкую шею объёмным шерстяным шарфом, он долго рассматривал начищенные до блеска ботинки, но надел совсем другие, не по сезону, из тонкой замши. Истинно желающий проявить заботу зонт, безупречно служивший хозяину так же и в качестве трости, остался стоять у ножки кабинетного рояля, демонстрируя выпавшую из чёрных складок ленточку с надписью «Вернуть регенту костёла св. Павла, пану Шикуль-скому».

Двери парадного закрылись за узкой, сутулой спиной, и через некоторое время, минуя бесцельное шатание по узеньким, грязным улицам, Юзеф Шикульский, волей неведомых сил, оказался в аллее городского парка… Утром он решил, что никогда более не вернётся к своей работе. Никогда! Решение это было безвозвратным, и исключало сомнения. Сегодня, впервые за последние восемнадцать лет, рассерженный будильник не стучал своими металлическими молоточками, призывая к утренней молитве. Впервые не был заварен крепкий чёрный кофе, и холодное лезвие бритвы не коснулось мягкого подбородка. Впервые за долгую, тёмную ночь Регент не увидел снов…

…Ах, какие же прекрасные сны рождались в его далёком детстве! Исполненные фантазий, сокровенных желаний, тайн и необъяснимых страхов. Цветные, вкусные, свободные по своей сути от железных ограничений и запретов!.. А ещё в том далёком детстве была мама – маленькая, худая женщина с несчастным, болезненным выражением лица, проводящая бессонные ночи за круглым, обеденным столом, бесконечно проверяя, и проверяя тетради учеников. Довольствуясь крошечным жалованием, принимая с великим смирением женское одиночество, и бегающих по полу крыс, она исправно посещала воскресные мессы, дарящие скорее не радость и облегчение, а немую серую грусть. В рваной, остывшей памяти Юзефа не осталось даже следов от её улыбки и смеха. Видимо потому, что эти явления были крайне редки и малозначительны. Зато он хорошо запомнил тепло её рук на своём колючем затылке, равно как и тепло, ощущаемое маленькой, детской ладонью, по дороге на занятия музыкой, или в костёл… Отчётливым фрагментом далёкой ныне действительности, в архивах памяти застыла ваза на старом комоде.

Дешёвая ваза толстого стекла из крупных граней. А в ней – неуклюжая, тяжёлая ветка облепихового дерева, с острыми зелёными листьями, венчающими ярко-рыжие шарики ягод…

…Тогда всё оборвалось внезапно. Изнемогающая от многодневной горячки женщина совсем напрасно пыталась уговорить опустившего глаза доктора: «Нельзя мне сейчас на тот свет… Сын…». Но ровно в положенный срок Юзеф увидел свою мать в последний раз, в засыпанном скромными полевыми цветами, гробу. Тонкие мёртвые пальцы неестественно удерживали длинную жёлтую свечу, а родное до стона лицо приобрело черты некой угловатости и возмущающего равнодушия. Подталкиваемый в спину родными, и случайными сочувствующими, Юзеф не смог подойти и поцеловать…