Варвары - Мазин Александр Владимирович

– Я возле озера на них и набрел, – продолжал Нидада. – Только они меня не видели. Повезло. Там орешника много…

В орешнике сидел Нидада, когда голоса услышал.

Квеманов было пятеро. Беззаботно себя вели, пересмеивались. Нидада решил за квеманами проследить. Что станут делать? А квеманы хворост собирали, таскали на берег озера. Тут Нидада смекнул: не иначе, затевают квеманы свои нечистые игрища. Ведь солнцу на зиму пора поворачивать. Стало быть, будут квеманы на озере костры жечь и безобразничать. Про их мерзкие обычаи в селе много чего рассказывали…

Следил Нидада за квеманами – и вдруг его осенило: вот он, подвиг великий!

В ночь на солнцеворот тайно на игрища квеманские прийти. Это и само по себе – подвиг, а если еще пару квеманских голов добыть, так выйдет не просто подвиг, а великий подвиг.

Прикинул Нидада: дело это нетрудное.

На игрищах, известное дело, обопьются квеманы, начнут по лесу за девками своими гоняться, разбредутся в разные стороны. Так что можно одного-двух подкараулить и убить. Головы с убитых снять. А когда в воины посвящать станут, эти головы и предъявить. Такого подвига здесь отродясь никто не совершал. После такого сам Одохар, лично, в дружину позовет. Поэтому Нидада сразу о Книве подумал. Во-первых, Книва – друг. Во-вторых, Книве тоже к посвящению подвиг нужен. Опять-таки вдвоем и голов можно снять поболе.

– Весь лес квеманский кровью зальем. Всю избу завалим головами квеманскими, – возбужденно шептал Нидада.

– Там же духи болотные на игрищах будут, и боги квеманские. – Книва сложил пальцы защитным знаком.

– Ты их видел? – бросил Нидада презрительно.

– Я не видел. А Вутерих видел.

Вутерих в селе живет. Он прошлым летом болотного духа увидал. Потом болел долго.

– Вутерих говорит, он на тощего человечка похож. И нос у него острый и длинный.

Нидада фыркнул. Как болотный дух выглядит, все и без Вутериха знали. Старики о том не раз рассказывали. Фыркнул, но оглянулся украдкой и тоже сложил пальцы в защитный знак. Потом снова повернулся к Книве, зубами сверкнул в темноте:

– Трусишь? Тогда я один пойду.

Книва понял: он и в самом деле пойдет. И подвиг совершит, и станет дружинником. А он, Книва, так и останется в селе, на земле сидеть.

Книва коснулся рысьих когтей и заявил решительно:

– Я – с тобой!

– Завтра, – сказал Нидада с достоинством, и по голосу было слышно: обрадовался, что Книва с ним отправится.

– А сейчас я спать иду, – заявил Нидада, голосом подражая вождю Одохару. – И ты иди. Нам выспаться надо.

Глава вторая

Книва. Охотники за головами

Той ночью Книве показалось: славно задумал Нидада. Может, потому показалось, что очень хотелось Книве великий подвиг свершить. А может, духи недобрые разум помутили.

Утром он уж по-другому думал. Но отказаться не мог. Что он за воин будет, если слова не держит?

Утром Книва с Нидадой из села ушли. Как бы на охоту. Рогатины взяли, ножи, все, что требовалось.

Пока своими землями шли, Нидада болтал без умолку. То удалью хвастал, то принимался рассуждать, как лучше с квеманскими головами обойтись, чтоб сохраннее были. Засолить, закоптить или в меду спрятать. Склонялся к мысли, что лучше – закоптить. Тут Книва был с ним согласен. Соль надобно еще у Фретилы выпросить, а мед хоть и можно самим добыть, а потом как? Что за радость, если трофей в кувшине или в горшке лежит? Нет, такая добыча должна у всех на виду быть! Чтоб каждый доблесть Книвы увидеть мог.

Почти до полудня болтал Нидада, а после полудня они в дикий лес вошли, и Нидада умолк. И неудивительно. В диком лесу Ибба живет, волков пестует. Ибба раньше в селе жил, а потом в великий поход ушел. Сказывают, что до похода Ибба был как все. С прочими героями в богатырской избе жил, ярость тешил. Вернулся из похода только он один, остальные все полегли. А как вернулся – тут все и увидели: вутьей[1] стал Ибба. Такую ярость Ибба в себе принес, что не смог больше среди людей жить. В лес ушел. Давно это было.

Из сельских Иббу никто не видел ни разу после того, как он в лес ушел. Зато следы примечали не раз.

Нидаду с Книвой Ибба через свой лес без помех пропустил, хотя дважды, среди буреломов, взгляд вутьи ощущался. Понял, видать, Ибба, зачем во владения его вторглись. Радовался небось, что кровь прольется.

Нидада все правильно рассчитал. К озеру вышли в срок, затаились. Что-что, а затаиться они умели. Охотники как-никак, дело привычное. И на время Книве даже казаться стало, что и впрямь дело привычное: что рысь на рогатину взять, что квемана дикого…

Квеманы появились, когда уж смеркаться стало.

Книва, завидев их, даже дышать перестал. За свои четырнадцать зим он прежде лишь одного живого квемана видел. Его охотники в лесу поймали, недалеко от села. Вынюхивал, должно быть. Тот квеман от рассвета до рассвета перед ликами богов смерть принимал.

Книва тогда мал еще был, сидел на плече у своего отца Фретилы и смотрел, как умирал квеман. Долго умирал и кричал громко. В тот год засуха началась, если бы не жертва, зерно бы в полях сгорело. Но Тивас-бог принял квемана и дал дождь.

«Это оттого, – назидательно сказал потом Фретила, – что квеман был правильный».

– Правильный квеман, – пробормотал, сам того не замечая, Книва.

– Тихо ты! – яростно прошипел Нидада и толкнул Книву локтем.

Мошкары в прибрежных зарослях, где хоронились Книва с Нидадой, оказалось видимо-невидимо. А как стемнело, так и вовсе невмоготу стало.

Не любят квеманы света дня. Оттого и веселятся всегда по ночам, когда злые духи по миру бродят. В селе говорят: квеманы со злыми духами заодно и под них рядятся. Когда в бой идут, черные одежды на себя надевают. У них и щиты черные, и лица они сажей вымазывают.

Однако нынче квеманы в белые одежды обрядились. И без оружия были. Шли не таясь. Знали: на своих землях. Духи ночные пронзительными голосами в чаще кричали – квеманов приветствовали.

Книва даже про мошкару забыл. Сидел, потел, тискал древко рогатины. Страшно! Кажется: весь лес квеманами полон, вот сейчас раздвинутся кусты и встанут вокруг квеманы тесной толпой. И такая слабость навалилась вдруг на Книву, что возникни рядом квеманы – он дался бы им без всякого сопротивления.

Рядом судорожно вздохнул Нидада. Как всхлипнул.

«Небось тоже перетрусил», – подумал Книва, и от этой мысли ему сразу стало легче.

И злость пришла: на дурака Нидаду и на себя, что этого дурака послушался. А со злостью пришла ярость – холодная, как ключевая вода. Пришла – и вымыла все лишнее: мысли дурные, страхи. Тени перестали казаться личинами злых духов, а все звуки обрели правильный смысл, понятный охотнику. Книва даже усмехнулся, когда вспомнил свой недавний страх, будто окружили их квеманы. Он потянул носом воздух: медленно, принюхиваясь, как Фретила, отец, учил. Точно. Не было рядом квеманов. Далеко они были, не ближе полета стрелы. Огни жгли: от костров сырым дымом несло. Один только Нидада рядом сидел, пыхтел и потел. Трусил.

Хотел ему Книва обидное что-нибудь сказать, но передумал.

Дымом еще гуще потянуло. Книва слух напряг: что там квеманы затевают?

А они вдруг заголосили, завизжали на разные голоса, затопотали. Книва над кустарником осторожно приподнялся: интересно же. Нидада, снизу, зашипел злобно, но Книва только отмахнулся.

Ничего особенного он не разглядел, понял только, что квеманы от костров к озеру двинулись.

Над озером висел туман. Берега тонули в белесой мгле. Сквозь мглу мутно светили костры.

Внезапно кто-то жалобно закричал. Затем все стихло. И услышал Книва тонкий девичий плач. Звук по воде хорошо идет. Казалось, совсем рядом девочка плачет. Затем резкий голос раздался. Мужской. И глухой хрусткий удар. А затем – плеск. И сразу все вместе завопили квеманы. Заухали, завизжали, зарычали по-звериному.

Книве сразу ясно стало, что произошло. Принесли квеманы жертву озерному божеству. Рабыню или девку из своих. В селе говорят: они так всегда делают. А потом блуду предаются. Это они, нелюди, так солнцеворот празднуют. Не то что настоящие люди: днем ярким, с плясками да потехами воинскими.