Эликсир для президента - Олег Айрашин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как же. Пульпу1 разделить не получается, на твёрдое и жидкое.
– Получается, да паршиво. Сутками фильтруется, падла, – Джокер щёлкнул зажигалкой. – А продукт у нас дорогой, и его ждут. Европий, тербий, неодим – тоннаж на Материк сдадим. Понимаешь, о чём я?
– Редкие земли.
– Точно. Смотри, чем тут мы занимаемся. Поднимаем руду, дробим, измельчаем, растворяем.
– Только не растворяем, а выщелачиваем, – поправил Гуталиныч. – Неполное растворение. В результате получается эта самая пульпа.
– Вот она-то и фильтруется еле-еле, – вставил Пухлый. – Как сопля.
Джокер пыхнул ему дымом в лицо:
– Заткнись, твой номер теперь шестнадцатый. За пять лет ни хрена не сделал.
– Фильтрация – проблема серьёзная, – вступился я. – Отделить твёрдое от жидкого бывает очень даже сложно.
Пухлый утвердительно покивал.
– И что на меня вышли, правильно. Для вас это вопрос непрофильный, нельзя ж быть семи пядей во лбу. А что уже пробовали? – я взглянул на Пухлого.
– Да много чего. Реагенты разные добавляли, да всё без толку. Вот бы фильтр-прессы2 поставить, – Пухлый не успел увернуться: Джокер влепил ему увесистый щелбан.
– Ты что, Джокер, а если б в глаз? – растянул губы Уругвай.
– Долго ты будешь сношаться со своими фильтр-прессами? – Джокер презрительно взглянул на Пухлого, потиравшего лоб. – На наши объёмы их полсотни надо, не меньше. И каждый на два ляма потянет.
– Так ведь окупятся…
– Ага, – Гуталиныч размял папиросу-беломорину, – лет через сорок. А европия на год осталось.
И правда, на фиг Пухлому дались эти фильтр-прессы? Неужто откат? Подожди, как это – на год? Ладно, потом.
– А что насчёт сжимаемости осадка, оценивали? – спросил я.
– Проверяли, коэффициент ноль-девять, – стул под Пухлым заскрипел.
– Почти единица? Получается, чем выше давление, тем больше сопротивление осадка. Тогда фильтр-пресс вообще без пользы.
– И что предлагаешь, Доцент? – настороженно спросил Пухлый.
– А хватит уже теории. Давайте-ка испытаем, прямо сейчас.
Задержав на секунду взгляд на Джокере, достаю из сумки ежедневник и пробирку с чёрной жидкостью. Реагент, моё ноу-хау – суспензия мелкодисперсного магнетита в водном растворе флокулянта3.
– Мы договаривались насчёт посуды и пульпы. Как, приготовили? – спросил я.
– Гуталиныч, – вежливо приказал Джокер.
Цыганистый через Пухлого передал мне стеклянную банку с бурой жижей.
– Ничего не получится, всё уже пробовали, – руки у Пухлого дрожат. – У тебя там что, фильтр лабораторный? – косится на сумку.
– Кое-что покруче, – выудил электробритву и тонкий металлический стержень с припаянным на конце пропеллером – миниатюрную мешалку.
– Я гляжу, Доцент, ты запасливый.
– Это мой хлеб, Пухлый. Стакан дай. Не этот, химический. И колбу.
Наливаю в тонкостенный стакан пульпу, сантиметра на три. К оси вращения бритвенного лезвия привинчиваю стержень с пропеллером – мешалка в сборе; опускаю лопасть в стакан с бурой жижей.
– Как, похоже на ваш реактор?
– Наши поразмеристей будут, – усмехается Гуталиныч. – Разиков этак в сто.
– Не меняет сути.
Включаю бритву, месиво внутри стакана раскручивается, и я медленно вливаю туда чёрную жидкость из пробирки. Ничего не происходит. Пока и не должно. Ставлю стакан поверх ежедневника, на свободную от магнита часть.
– Ждём-с.
Минута, другая. Пухлый оживился:
– А я что говорил? Дурить нас приехал, Доцент? Тебе тридцать штук за что выписали? Чтобы ты посуду пачкал?
– Ещё не вечер, – взбалтываю бурую грязь, рассматриваю на свет. Теперь пульпа состоит из объёмистых хлопьев, невидимых для остальных.
Пора.
– Трах-тибидох-бах-бах, – ставлю стакан на ежедневник. Точно по центру, поверх скрытого магнита. Господи, благослови!
Секунда. Две. Три. Поехали.
Пульпа расслаивается на глазах. Желтоватый прозрачный раствор занимает верхнюю половину слоя, вот уже две трети, и ещё, и ещё… А на дне стакана густеет осадок. Номер удался!
Осторожно сливаю прозрачную жидкость в колбу.
– Я правильно понимаю: европий и его братья – они здесь?
– Точно, – говорит Гуталиныч. – Целевой продукт – жидкая часть.
– А тут – отходы? – поворачиваю стакан с прилипшим ко дну плотным осадком.
– Хвосты, – нехотя отвечает Пухлый.
Уругвай смотрит на него неподвижным взглядом.
Добавляю в стакан с осадком воду из графина, взбалтываю – содержимое летит в окно.
– И на кой тогда фильтр-пресс? Тут можно вообще не фильтровать, просто отстаивать. Для этого любая ёмкость сгодится, с верхним сливом.
Джокер перевёл помрачневший взор на Пухлого.
– Та-ак. Выходит, ты пять лет у нас хлеб даром ел?
– Джокер, ты не так понял…
Тот снова вглядывается в меня:
– Это нам подходит. А что за хрень ты в стакан-то вливал? В чём суть?
– Нанотехнологии. А подробные рекомендации вышлю после окончательного расчёта.
– Доцент, шепни сейчас, в чём фишка-то? Мы заплатим налом.
– Джокер, давай не будем нарушать соглашение.
– Ну, будь по-твоему.
– Ты что творишь, Доцент, – сдавленный голос еле слышен. – Ты даже…
– Чего бухтишь, Пухлый? – голос Уругвая глухой, как из коробки. – Громче говори, нам тоже интересно.
Пухлый судорожно налил из графина, кадык жадно задвигался.
– Молчишь, учёный? Ладно, можно успех отметить, – Джокер нажал клавишу на телефонном аппарате.
В кабинете стало тихо-тихо, только лёгкие шаги шелестят за дверью.
Сначала показался алюминиевый поднос, а потом… потом в ушах моих серебром зазвенели колокольчики. Исчез табачный дух, комнату заполнил аромат цветущих яблонь… Ангел, с небес на миг сошедший. Принцесса из детской сказки. Что-то диковинное в изгибах рук, ног, спины, и в походке, и в лёгких движениях. Девичье лицо с бездонными глазами лучится нездешней улыбкой; даже не лицо – просветлённый лик Мадонны.
Головы осторожно повернулись к ней. Но грубые мужики не раздевали её глазами, нет, лишь любовались редкостным зрелищем. На высокой груди овальный бейджик… Где же?.. Ах да, в поезде. Но тут на овале много, очень много нолей. Три, шесть, девять, двенадцать нуликов. Триллион, стало быть. Триллион – чего?
Она поставила поднос на столешницу.
– Спасибо, Алёнушка, – негромко сказал Джокер, – иди, иди, мы тут сами…
Он дождался, пока дверь закроется.
На подносе поллитровка и тарелка с бутербродами: сыр и копчёная колбаса.
– Гуталиныч, дай-ка сюда, – Джокер перехватил бутылку и почему-то замешкался.
Один стакан оказался наполнен доверху, Джокер протянул его… Пухлому. Тот побелел и медленно, неохотно принял напиток дрожащими пальцами.
Едва закусили – заскрипела дверь. В проёме стоял громила в странной форме без рукавов. От переливчатых чёрно-красных полосок зарябило в глазах. А, это ж янычар – внутренняя полиция Зоны.
Переливчатый вопросительно взглянул на Уругвая, тот кивнул на Пухлого.
Пухлый невидящим взглядом упёрся в пустой стакан, тяжело поднялся, его шатало, – и побрёл к выходу. Он сгорбился, осел; в дверях обернулся – короткий взгляд мне в глаза. Следом удалился янычар.
– Закругляемся, – сказал Джокер. – Нам с Доцентом кое-что перетереть надо. Гуталиныч…
– Слушаю, Джокер, – цыганистый задержался в дверях.
– Опытный запускай… А десятый приглуши.
Ещё минута, и мы остались вдвоём. Чего ещё-то от меня нужно? Сказал ведь: утром деньги – вечером стулья.
Глава 3. Правильное место
Джокер приоткрыл сейф, я с трудом удержался от искушения заглянуть внутрь.
– Доцент, – Джокер достал бумажный пакет, – благое дело достойно награды.
– Благодарствую, Джокер. Но гонорар я хочу получить на Материке. Сейчас технологию передать не могу.
– Не бери в голову, это премиальные. Так принято, – он двинул пакет по столешнице. – Не обижай отселенцев.
И на фига мне здешние фантики?
– Раз принято, не откажусь.
– До поезда целый час, и есть разговор. Погутарим?
Дверца сейфа вновь распахнулась, на свет появился коньяк. Разлив по стаканам, Джокер помолчал.
– Вот скажи, Доцент, сколько ты на Материке имеешь?
– А ты с какой целью интересуешься?
– Давай, – мы выпили.
– Ты понял вопрос, – он закусил сыром. – Не хочешь – не отвечай.
– Ладно, какие тут секреты. Шестьсот рашенбаксов, плюс подработки, типа вот этой.
– Не очень тебя там ценят. Конечно, у вас там правят молодые. Пришли на готовое, всё поделили и рисуют прогресс.
– А здесь?
– На Зоне? Всё по-честному. Каждый стоит, сколько он стоит.
– Плюс доплата за вредность, да?
– Обязательно. Пойми, Доцент, здесь не одни лишь злодеи. Тут не скрывают дела и мысли, это на Материке все лакированные.
