Исследование о торговле на украинских ярмарках И. Аксакова - Николай Добролюбов

Нельзя не пожалеть о том, что ведомости, доставляемые полициями или ярмарочными комитетами об оборотах каждой ярмарки в министерство внутренних дел, составляются так небрежно и исполнены таких грубых ошибок. В каждом ярмарочном пункте пишут их на свой лад и образец, и оттого почти невозможно им сделать общего свода: в иной ведомости показываются отдельно сукна, шелковые и шерстяные материи, в другой все эти три товара соединены в одну категорию, в третьей вовсе не упомянут иной крупный товар, а означены мелкие товары, привоз которых не достигает цифры и одной тысячи рублей серебром. В иной год, по забывчивости или, лучше сказать, по весьма естественному равнодушию квартального надзирателя, вовсе пропущены некоторые товары, тогда как они были на ярмарке, да и в ведомостях прежних лет показывались. Или же в нынешнем году вдруг придет ему в голову поправить ошибки прежних лет и включить товары, действительно привозимые, но в прежних ведомостях пропущенные. Квартальный надзиратель забыл или вспомнил, а статистики ломают себе голову и выводят заключения, что «возникло требование на товар, которого прежде не привозилось», или в «торговле замечается упадок», и т. п. ошибочные выводы.

Без всякого сомнения, и данные, находящиеся в книге г. Аксакова, не вполне еще верны. Его встретило в его изысканиях то же препятствие, которое было главною помехою и при собирании официальных сведений, – именно, неприязненное расположение к подобным сведениям, образовавшееся в самом торговом сословии. Конечно, г. Аксаков употребил, с своей стороны, столько стараний и рвения, он приступил к делу с таким знанием и такой любовию, какими не отличался, разумеется, ни один из официальных составителей ярмарочных ведомостей. Но и его встретили такие затруднения, которые заставили его сознаться, что у нас в настоящее время «люди, чуждые по образу жизни торговому быту, едва ли могут обнять все условия, все частности торговли с безошибочной верностью». Исчисляя эти затруднения, г. Аксаков говорит: «Отсутствие гласности, необходимость лжи, опасность правды, духовная разобщенность народа с сословием так называемым образованным, – весь этот печальный порядок вещей, естественно породивший в торговом классе скрытность, невежество, подозрительность, недоверчивость к лицам дворянского или чиновнического сословия, – полагал нам неимоверные преграды, заставил нас испытать много тягостных ощущений» (стр. 49). Впрочем, г. Аксаков нашел нескольких просвещенных и добросовестных торговцев, которые и сами собирали и сообщали автору статистические сведения для его труда и к тому же побуждали прочих своих собратий; г. Аксаков исчисляет их имена: это всё большею частию значительнейшие фабриканты и торговцы украинских ярмарок.

Как забавный образчик того, какие иногда бывают последствия утайки торговцами точных сведений, мы сообщим здесь историю перевода Ильинской ярмарки из Ромна в Полтаву.

В Ромне, уездном городе Полтавской губернии, издавна существовали четыре ярмарки, из которых три были оптовые. По-видимому, это должно было способствовать обогащению и украшению города и усилению населения. Но малороссийские обитатели Ромна не воспользовались своим положением, и г. Аксаков в этой беспечности и равнодушии находит отличительную черту малороссийского населения. По его замечанию, в великорусских купцах гораздо более развито стремление получше устроиться. Чисто малороссийские города представляют, по его словам, вообще весьма печальный вид. Кролевец, где ежегодно бывает богатая ярмарка, в течение уже 200 лет кажется жалкой деревней в сравнении, например, с Нежином и Путивлем, которые отстоят от Кролевца всего на 50 верст, но из которых первый обстроен греками, а второй – город великорусский… Так и Ромен: он несравненно хуже, чем, например, Сумы, хотя его ярмарки в десять раз превосходят сумские. В Ромне всего 15 каменных домов и 76 капиталов, включая и еврейские; а в Сумах 97 каменных домов, кроме лавок, и 69 купеческих капиталов. Все это г. Аксаков приписывает тому, что Сумы – город великорусский, а Ромен – уже чисто малорусский. В Ромне, между прочим, с 1802 года заведен был особый сбор для устройства каменных рядов. Сбор этот составлялся посредством вычетов из суммы, платимой иногородными купцами владельцу за наем лавок. Капитала набралось уже до 300 000 рублей серебром; но к постройке всё не приступали. Роменцы находили для себя выгодным получать доход за старые дощатые лавки; а новый гостиный двор, по их предположениям, мог быть обращен в пользу города. И не только строить новых лавок, – они и старых-то поправлять не хотели, а знали только – возвышали наемную плату. Доходило до того, что они брали с крестьян деньги за то, чтоб пустить их в сарай днем, во время дождя. В то же время – как размеры торговли на ярмарках, так и доходы жителей показывались постоянно в уменьшенном виде. О размере этих уменьшений можно судить по следующей заметке г. Аксакова. В 1854 году жители получили дохода с ярмарки, по официальным сведениям, 11 000 руб. сер. Но им принадлежит около 350 лавок; если бы средним числом положить по 60 руб. (а краснорядские лавки платят по 100 руб. и дороже), то выйдет с лишком 20 000, кроме найма квартир и пр. Все подобные обстоятельства были на виду у высшего местного начальства, когда оно задумало перевести Ильинскую ярмарку из Ромна в Полтаву, с целью оживить этот город, дать ему доходы и возможность обстроиться. Услышав об этом намерении, роменцы взволновались: упустить из рук верный и без всяких хлопот получаемый доход не хотелось и им. Поднялись голоса, утверждавшие, что для ярмарки нельзя найти места лучше Ромна, что тут и обычай, и старые предания, и центральное положение Ромна, между Курском и Харьковом, Сумами и Кролевцем, – все благоприятствует торговле. Но им возразили официальными ведомостями, показавшими, что Ильинская ярмарка падает в Ромне, что доходы жителей ничтожны и т. д. «Таким образом, – замечает г. Аксаков, – и жители и купцы были наказаны за свою привычку утаивать истину в показаниях об оборотах торговли и о доходах» (стр. 98). Ярмарка была переведена в 1852 году, и капитал, собранный в Ромне, решили передать в Полтаву на постройку гостиного двора. Роменцы вступились за свою собственность, и половину капитала уступили им, но другую, к их крайнему огорчению, все-таки перевели в Полтаву.

Сначала опасались за будущность Полтавской ярмарки, и местное начальство старалось всеми мерами ей покровительствовать. В числе этих мер особенно замечательна одна, о которой г. Аксаков говорит следующее (стр. 115):

Заботливость местного высшего начальства доходила до того, что, желая присвоить Полтавской ярмарке общий характер возникновения ярмарок – какую-нибудь религиозную причину народного сборища, оно вспомнило про чудотворный образ в селе Горбаневке, в 5 верстах от Полтавы, и распорядилось об установлении ежегодного хода для перенесения иконы из Горбаневки в Полтаву на все время Ильинской ярмарки. Малороссия не в такой степени любит церковные процессии, как Великая Русь: крестные ходы в ней редки и, несмотря на все усилия начальства, несмотря на утвержденный церемониал с конными жандармами и гарнизонными солдатами, ему не удалось сообщить крестному ходу той торжественности, того искреннего религиозного характера, которым запечатлены все подобные, сами собою создавшиеся, явления религиозной жизни народа на Великой Руси.

Ярмарка, однако же, удалась блистательно. По официальным ведомостям оказалось даже, что она превосходит количеством своих оборотов самую сильную из украинских ярмарок – Крещенскую. Г-н Аксаков признает это, однако же, несправедливым и приписывает такой результат официальных сведений единственно тщательности при их собирании. «Дело в том, – говорит он (стр. 60), – что Полтавская ярмарка, как новая и возбуждавшая сильные прения, была подвергнута более внимательному наблюдению; описание ее было поручено не полиции, а особому заслуженному чиновнику, издавна занимающемуся статистикой Полтавской губернии, тогда как ведомости о Харьковских ярмарках (и о Крещенской в том числе), не возбуждавшие любопытства публики, продолжали составляться по прежним формам».

Впрочем, и обороты Крещенской ярмарки в 1854 году вдруг увеличились в официальных отчетах на три мильона против предыдущего года (13 вместо 10). Между тем, по общему отзыву торговцев, ярмарка 1853 года была лучше, чем в 1854 году, когда, по случаю начавшейся войны, «цены на многие товары упали и вообще торговля на некоторое время смутилась». Поэтому насчет внезапного увеличения оборотов Крещенской ярмарки г. Аксаков излагает следующее весьма основательное мнение: «Мы думаем даже, что это мнимое усиление оборотов Крещенской ярмарки 1854 года произошло оттого, что мы в 1854 году обратились с просьбою к местному начальству и к ярмарочному комитету о составлении более тщательных ведомостей и сообщили чиновникам полиции, обязанным составлять ведомости, некоторые указания и советы».