Гроб для Даниила Хармса - Тамара Ветрова

Даниил Хармс – это следует помнить, чтобы не впасть в распространенную ошибку, – никогда не путал вымысел с реальностью. Более того, он сторонился вымыслов, как несвежей пищи. Реальность была товарищем его будней. Она же хозяйничала и в его грезах. Потому, рассуждая о доме из сновидения, Хармс придерживался привычки держаться реалистического направления мыслей. Кирпичи для дома не могут быть из природы облаков, не могут дышать духами и туманами. Они должны быть сделаны из прочного материала (эту прочность еще предстояло рассчитать). Другое дело, пока этот материал принадлежит будущему… И ведь что важно: даже если ты изобретешь только 1 (один) такой кирпич – то, считай, чудесный дом уж у тебя в руках. Важен принцип делания непроницаемых кирпичей. В тетрадке у Ххоермса хранились первые расчеты.

3

Кое-кто находит, что я невелик ростом. Кто-то, наоборот, принимает меня за великана и трепещет, когда я иду по улице, выставляя вперед лаковые ботинки, чищенные коричневым кремом. Они не могут договориться меж собой и оттого лепятся вкруг меня, как мухи. Мельтешат даже перед лицом, которое с некоторых пор я стал называть челом. У меня есть на это причины. Лицо такой предмет, что даже дурак может похвалиться: я, мол, помыл лицо. Чело совсем не то. Чело ты не намылишь мочалкой, а будешь нести пред собой, как майский флаг. Мои знакомые (двое из них) уж подохли с зависти, увидя выражение моего чела. Один мелкий человечишка задрожал и крикнул: “Это настоящий Ибн-Фадлан!” – вот до чего я ухитрился поразить этих маловеров. Но я к тому же крепок и силен. Не хочу хвалиться, но кто видел меня обнаженным, знает, что я обладаю редкой способностию играть мускулами, придавая им различную форму. Иные мускулы становятся как гора Монблан. Я делаюсь подобен утесу-великану, играю своими мускулами, а сам накрыт, будто колпаком, невидимой музыкой. Эта музыка моих чресел. Потому что кто обладает челом, владеет и чреслами, это закон природы. Какая-то дамочка даже стала, как пробка, передо мной и слушала минут пятнадцать музыку моих чресел. Лицо ее заполыхало, как роза, но она так-таки не двинулась с места, покуда я не закончил. Тогда она опустила голову, схватила свою сумочку и побежала, стуча каблучками по мостовой. Таких случаев сколько угодно.

4

Даниил Хармс получил повестку на твердой картонке. Оформлен документ был по всей форме, внизу имелась печать. Повестка привела писателя в волнение. Он два или три раза молча пробежался по комнате, с горечью сознавая, что засунул куда-то великолепный кнут из воловьей кожи. В тумбочке кнута не было; ни за этажеркой, ни под кроватью. Быть может, подумал Хармс в отчаянии, кнут забрала Надежда Диаконовна. Она ползала по полу, как улитка, а на Хармса, едва только он пробовал вмешаться, только махала клетчатым платком. С женщинами, задумался писатель, так и бывает. Они держатся какой-то твердой линии, упрямо настаивают на своем. А пятки у них, горячась, думал Хармс, раскаленные, как огонь. Никакой нормальный человек не проживет с женщиной под одной крышей и двух дней. На нем образуются ожоги. Вот и у Хармса на правом боку образовался ожог, формой напоминающий западное побережье Африки. От этого ожога пахло мясом диких животных, что и неудивительно: в Африке именно водятся дикие животные, это не секрет. Хармс дважды убеждался в этом на собственном опыте (на собственной шкуре). Вообще, природа интересна более дилетантам. Занятой человек на нее не бросит и взгляда. Спокойно пройдет мимо буйно цветущей березы, глазом не моргнув.

Повестка напугала Хармса. Он подумал, что вот теперь придется отложить все дела и бежать к черту на кулички, потрясая глупой бумажкой. Притом еще вопрос – допустят ли писателя в нужный кабинет или что-либо потребуют взамен? Но пусть даже и потребуют; он вполне готов выложить это. Что – вот вопрос. Если потребуют (грубо говоря) какую-нибудь Жемчужину Нила? Как прикажете поступить? Короче, повестка была дополнительной заботой. Писатель в эту пору занимался исследовательской работой. Он изучал язык покойников (фонетику, если вы понимаете, что это за фокус). Так вот, хотите верьте – хотите нет, но Даниил Хармс высказал пару прелюбопытных идеек. Они выскочили из него, как бойкие белые шарики, и раскатились со звоном в разные стороны. Хармс внезапно понял, что покойники владеют языком, похожим на человеческую речь, но все-таки изрядно отличным от нас. Так, допустим, мы говорим “грядка”, а покойник скажет “ыгрка”. Это вольный пример, имеются, само собой, и другие, более убедительные. Для того чтобы закончить исследование, Хармсу надо было привести в порядок накопившиеся материалы. Тех уж скопилось немерено, они так и валились из рук. Писатель с воодушевлением заталкивал их в ящики стола, приговаривая на хохляцкий манер: “Геть! Геть!” – и хохотал, схватившись за тощие бока. Но нужны были и покойники, хоть один или два экземпляра. Без них он не мог довести открытие до финиша. Хармсу даже пришло в голову последовать примеру Микеланджело и добыть покойника простейшим способом. Вооружиться железной мясорубкой, выйти во двор и притаиться за помойкой. Организовать дозор таким образом, чтобы обеспечить результат. Когда тьма ночная ляжет на мертвый город, тут уж надо действовать. Ухватя мясорубку всей дланью, размахнуться и припечатать Андрона Ильича Куричкина, который, как обычно, по вечерам выходит подышать свежим воздухом и прогуливается за общественной помойкой. Получив мясорубкой в лоб, Андрон Ильич больше не будет прогуливаться, избавится от этой вредной привычки. Ну а писатель сцапает дурака соседа и втащит его на своих плечах по лестнице, стараясь оставаться незамеченным. Ведь Андрон Ильич теперь уж покойник, так что лучше втащить его в дом без лишних разговоров. А потом, отдышавшись, Ххоермс сразу намеревался приняться за исследования. По его расчетам, выходило, что, перейдя в ранг покойника, сосед сразу заговорит иначе, чем при жизни. Будучи живым, Андрон Ильич любил при встрече настойчиво произносить:

– Изжога и отрыжка не мучают ли вас, уважаемый Даниил Хармс?

А теперь, верил писатель, этот профан заговорит иначе. То есть, вероятно, он будет и далее толковать про отрыжку, но поменяется сам звук его речи, не будет больше так отвратителен. Но существовала и проблема. Бог не позволяет убивать – вот в чем проблема. Тем более Ххоермс – писатель. Более того, он – гений. Совместим ли его поступок (мясорубка) со статусом великого и прославленного человека? В мире, где имя Ххоермс не сходит с уст, где его шепчет, засыпая, всякая земная тварь, – и вдруг мясорубка?! пусть бы еще была не мясорубка, а была бы какая-нибудь простая терка для моркови. Либо кинжал византийского мастера. Оба предметы полезные, связаны с насущными делами человеческими – питанием и смертью в бою, на краю какого-нибудь утеса-великана… Мясорубка в этом отношении предмет так себе. Андрон Ильич, конечно же, мерзкий тип, но он все же не котлета. Даниил Хармс повертел в руках картонную повестку. Она требовала немедленных действий, надо было бежать по указанному адресу, побросав все свои дела. Ну, допустим, язык покойников может подождать, ничего с ними не сделается. Хармс еще запишет их речи, и кто знает, может статься, люди, прочитав сии записки, дрогнут и малодушно отступят. И скажут: ну нет, так жить, как жили мы прежде, нельзя. Это не жизнь, а тление. То есть нечто, быть может, откроется им в кромешной тьме. Покойники покойниками – но Хармса ждала другая, куда более важная работа. Тут уж точно медлить не следовало. Надо было в конце концов сосредоточиться, склонить голову и произвести наконец-то расчет. Хармс изобретал секрет непробиваемых кирпичей, из которых впоследствии намеревался выстроить собственный дом. Кирпичи не давались в руки изобретателю, хотя он уж вывел две теоремы, и по всему было видать, что скоро-скоро тайна природы отступит пред человеческой мыслью. Проклятая повестка отвлекала писателя от главной его заботы. Так (то есть именно при этих обстоятельствах) в голове сам собой сложился рассказ “Мерзавка”.

Мерзавка

Читатель нередко ждет от автора жгучей правды. То есть будто автор возьмет да и выложит, кто такая главная героиня, безымянная и таинственная. Но писатель – молчок. Как воды в рот набрал. Однако уж на второй странице становится ясно, что одна прыткая, как угорь, барышня вбегает (представьте себе) в залу и в минутном замешательстве вертит вкруг себя головой. А из-за тяжелых плюшевых штор несется грозный голос:

– Что финтишь? Мерзавка!

Девица в негодовании на грозный окрик приседает, но любопытство так-таки не покидает ее. Мелодичным, как свисток, голосом она отвечает:

– Анна Николавна!

Из-за шторы несется:

– Мерзавка!