Сила земли - Милий Езерский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— К чему ссориться? — заговорил он, спокойно поглядывая на соперников. — Я защищаю Тукцию не потому, что она сестра моей жены. Я знаю — Тукция любит Сервия. И пусть любит. А ты, Маний, найдёшь себе другую девушку…
— Лучше Тукции!
— Лучше или хуже — твоё дело. А нам пора идти. Марий, наверное, гневается, что мы опаздываем в легион, надо спешить.
— А далеко ещё идти? — спросил Сервий.
— Ровно столько, сколько нужно, чтобы дойти до Рима, — усмехнулся Тит.
Сервий шёл сзади.
Мысли его возвратились к Тукции: он сравнивал её с самой Венерой, сошедшей с Олимпа[8] чтобы порадовать сердце бедняка.
«Если бы Деций согласился отдать за меня Тукцию, счастливее человека не было бы на свете!»
Сервий думал о своей Тукции, и путь не казался ему таким трудным.
Глава II
Центурион-примипил яростно взмахнул виноградной лозой:
— Что отстаёшь?
Удар пришёлся по плечу легионера, и, скользнув, лоза задела юношу, шагавшего рядом с ним.
— Что убавил шаг, красавец? — крикнул центурион юноше. — Винограда захотел?!
Румяное лицо юноши побледнело, голубые глаза потемнели, брови сдвинулись, движения стали резкими, порывистыми.
Центурия шла по Марсову полю ровным шагом, сверкая медными нагрудниками, иберийскими[9] мечами, вытянутыми копьями, шлемами, украшенными прямыми чёрными перьями.
Она надвигалась с тяжёлым топотом, отбивая шаг, грозно звеня оружием.
Центурион стоял, выжидая, когда эта живая стена приблизится и можно будет остановить её.
— Сто-о-ой!
Центурия замерла, только взметнулись чёрные перья.
Юноша облегчённо вздохнул, искоса взглянул на товарищей справа и слева, но те прямо смотрели перед собой.
Примипил обходил строй, опрашивая новых воинов — кто они, откуда родом. Это был Марий, центурион, отличившийся в Иберии. Ему приказано было проверить выучку всех воинов легиона. Несколько дней подряд он заставлял их шагать.
С виду Марий казался мрачным, суровым. Крючковатый нос и быстрые желтоватые глаза придавали его лицу выражение хищной птицы. Да и голос его был груб, повелителен и насмешлив.
Марий остановился перед юношей, оглядел его с ног до головы и спросил:
— Кто ты?
— Тиберий Семпроний Гракх! — гордо ответил юноша, подняв голову выше, чем полагалось.
На лице примипила изобразилось изумление, виноградная лоза дрогнула в руке.
— Клянусь Марсом, уж не родственник ли ты знаменитого консула Гракха, воевавшего в Иберии?
— Я сын его.
— И ты, нобиль[10], шагаешь рядом с деревенщиной! — вскричал Марий.
— Я должен пройти военную выучку — так приказал мой шурин, консул Сципион Эмилиан. Война требует хорошо обученных легионеров, — прибавил Тиберий, заметив впечатление, произведённое на центуриона.
— Слава Марсу! — воскликнул Марий, с уважением взглянув на юношу. — Вижу, не иссякла ещё римская доблесть! — И подумал: «Боги сегодня удерживали не раз мою руку, когда я кричал: «Эй ты, красавец, перемени ногу!» Или: «Что рубишь мечом, как мясник топором?»
Прислушиваясь к беседе Тиберия с примипилом, воины с удивлением поглядывали на своего товарища. Когда Марий, дав отдых центурии, удалился к жертвеннику Марса, где собирались военные трибуны[11] и центурионы-примипилы, Тиберий заговорил с легионерами:
— Вас удивляет, что я стал воином… Но я хочу научиться владеть мечом, копьём, быть выносливым. Не так ли, Тит?
Тит резко ответил:
— Нет, господин, ты большого дела не сделаешь: там, где нужны сила и выносливость, ты отстанешь от плебея.
— Время покажет, отстану ли я. — Тиберий был задет за живое.
Худощавый воин, получивший удар лозой, сказал, поблёскивая насмешливыми глазами навыкате:
— Тит считает себя первым в центурии, а мы с тобой, господин, самые плохие легионеры. Ясно? Куда нам до него!
— Что мелешь языком, Маний? — вспыхнул Тит, сжимая кулаки. — Если не перестанешь трещать, как торговка…
Но тут голос примипила прервал готовую начаться ссору:
— По местам, по местам!
И опять началось учение. Теперь легионеры, грозно выбросив вперёд копья, бежали с воинственным кличем. Тиберий не отставал от Тита, уверенно взмахивавшего мечом, и громко кричал, не замечая, что по лицу катится пот и дышать становится трудно.
— Тяжело тебе, господин, — тихо говорил Тит, поглядывая с состраданием на уставшего Тиберия. — Не по силам взял работу…
— Ничего, Тит, справлюсь. Ты привык к военной службе, а я только начинаю. Да и учиться уже недолго — скоро будет присяга.
Тиберий отошёл и не спускал глаз с воина, который, в стороне от центурии, приближался, прикрываясь щитом, к изображению неприятельского воина и наносил ему удары мечом по всем правилам фехтовального искусства, а потом принялся метать дротики и камни из пращи.
— Это наш Сервий, — улыбнулся Тит. — Мы пришли вместе с ним из деревни, и тоска по девушке, кажется, покинула его… Взгляни, господин, как он меток: ни один дротик не миновал цели!
— Да, это будет хороший легионер, — согласился Тиберий. — Меткость его изумительна.
В торжественный день присяги военный трибун Лелий громко произнёс наизусть перед выстроенным легионом формулу присяги. Легионеры повторяли: «Также и я». Это была клятва верности и послушания полководцу. Затем военный трибун, приказав занести имена молодых воинов в список легиона, заставил их поклясться, что они явятся на другой день утром на Марсово поле.
Глава III
Тиберий принадлежал к знатному плебейскому роду Семпрониев. Отец его Семпроний Гракх прославился тем, что устраивал блестящие игры для народа; он воевал в Иберии и там заключил с племенами, враждовавшими с Римом, выгодный для обеих сторон договор. Вернувшись в Рим, он отпраздновал блестящий триумф, был избран консулом.
Глубокая любовь к родине и борьба против нобилей, испорченные нравы которых вызывали омерзение честных людей, привлекли на сторону Тиберия Семпрония лучших мужей республики. Историк Полибий горячо почитал его за приверженность к народу. Даже сварливый Катон Цензор должен был преклониться перед честностью и любовью к отечеству Семпрония Гракха.
Женившись на Корнелии, младшей, двадцатилетней дочери Сципиона Африканского[12], и получив в приданое пятьдесят талантов[13], Тиберий Семпроний вскоре отправился в поход в Азию. Там он получил известие от Корнелии о рождении первенца, который был назван Тиберием.
Корнелия сама воспитывала сына, наблюдала за его играми. Ни один из родственников и друзей отца не вмешивался в воспитание мальчика. А между тем в доме Гракхов бывало много образованных людей. Особенно запомнился Тиберию Катон Цензор, крепкий, бодрый, приземистый старик, о котором говорили, что он в короткое время изучил греческий язык якобы для того, «чтобы не отставать от образованного общества», а на самом деле потому, что греческий язык был необходим для его литературных работ.
После смерти отца в доме Гракхов был постоянный траур. За пять лет из двенадцати детей умерли все, кроме двух мальчиков — Тиберия и Гая, и девочки Семпронии. Однако несчастья, сыпавшиеся на Корнелию, не сломили её.
Она любила детей глубокой материнской любовью. На сыновей возлагала она огромные надежды. «Они — моё украшение», — говаривала она друзьям, и в её взгляде сверкала гордость.
Сыновья получили блестящее образование. Их заставляли учить наизусть законы «Двенадцати таблиц»[14], читать «Одиссею», переведённую на родной язык первым римским поэтом Ливием Андроником[15], а для того, чтобы сыновья овладели греческим языком, в дом были приняты изгнанники Диофан из Митилены и Гай Блоссий из Кум; Диофан был красноречивым оратором, преподавал риторику, Блоссий — философию и историю. Корнелия беседовала с сыновьями по-латыни, а не по-гречески. «Родной язык надо знать лучше чужого, — говорила она, — ибо мы римляне, а вам надо трудиться на благо отечества». Она любила вести разговор о счастье, славе и почёте, о великой деятельности отца своего Сципиона Африканского: «Ваш дед знаменит геройскими подвигами перед отечеством; он был дорог гражданам как гражданин и воинам как полководец. Он заслужил бессмертную славу». И, помолчав, замечала: «Семья Гракхов тоже знаменита славными деяниями… Вы не раз видели восковые маски предков, выставленные в атриуме[16], и, конечно, знаете восковую маску незабвенного вашего отца». Грусть слышалась в её словах. Впечатлительный Тиберий вспоминал мужественное лицо отца и, вытирая украдкой слёзы, опускал голову. Корнелия делала вид, что не замечает волнения сына, и продолжала: «Дети наследуют от предков и отцов добродетель и доблесть. И вы, сыновья, должны стать великими героями. Первым, конечно, ты, Тиберий, впишешь славное имя Гракхов в историю Рима… А потом наступит и твоё время, дитя», — гладила она растрёпанные волосы маленького Гая, который больше оглядывался по сторонам, чем слушал мать, придумывая, как бы убежать от неё. И Корнелия, чувствуя, что речи её не доходят ещё до сердца Гая, отпускала его.
