Смерть на брудершафт - Борис Акунин

«На призыв мой тайный и страстный о, друг мой прекрасный, выйди на балкон», — самозабвенно выводил неведомый певец.

Пора было и другу прекрасному Рябцеву появиться. Его от самого дома вели четверо агентов. Один протелефонировал с Финляндского вокзала еще полтора часа назад, сказал, что садятся на пригородный. Куда подевались? Тут ехать всего сорок минут.

От нервов штабс-ротмистр все покачивался с каблука на носок и докачался, подвернул покалеченную ногу. Выматерился, но про себя — шуметь было нельзя. Мимо, в пяти шагах, по дорожке ходили люди. Правда, после десяти часов их стало меньше, разбрелись по своим дачам, чай пить, в лото играть, слушать граммофон. Пускай их поблаженствуют, недолго осталось. Скоро вся мирная жизнь полетит под насыпь, как сорвавшийся с рельсов пассажирский поезд…

Проклятый двойной перелом, память о неудачных скачках, сросся паршиво, с защемлением нерва, и доставлял Козловскому немало скверных минут. Что минут — вместе с коленом хрустнула и переломилась вся его складная, замечательно устроенная жизнь. Полк, золотые товарищи, эх, летние лагеря в Красном Селе, честная кавалерийская карьера…

После того, как медицинская комиссия приговорила лейб-кирасира к полному комиссованию, осталось только прибегнуть к средству, которое Козловский всегда презирал: попросить протекции у родственников. Дядя-сенатор употребил влияние, с кем-то там поговорил, утряс. Выбор предложили удручающий: либо военно-учетный архив — бумажки сортировать, либо контрразведочное отделение Огенквара.

Новая служба оказалась еще хуже, чем про нее рассказывали. Но штабс-ротмистр стиснул зубы и с тем же старанием, с которым в свое время учился вольтижировке и джигитовке, принялся осваивать науку тайной войны. Слава Богу, не дурак и не лентяй, за минувшие полгода постиг многое. А поначалу, смешно вспомнить, багровел, когда приходилось подавать руку осведомителям. Процедура, конечно, неприятная, однако необходимая. Куда ж в контрразведке без этих юрких, жадных до денег господ? А будешь выказывать им презрение — для дела вред. Публика это обидчивая и чрезвычайно мнительная.

Рябцев приехал без двадцати. Оказалось, химичил по дороге, с поезда на поезд перескакивал. Будто от Лучникова и его ребят можно оторваться.

Старший филер Лучников пристроился здесь же, в кустах. Он имел чин фельдфебеля и по субординации состоял у князя в подчинении, но на самом деле, если Козловский чему-то за эти месяцы и научился, то лишь благодаря этому флегматичному скуластому дядьке с обманчиво неторопливыми повадками.

Штабс-ротмистру стало поспокойней. Во-первых, Рябцев нашелся. Во-вторых, Пантелей Иваныч рядом.

— Хорошо бы, чтоб правда резидент, — шепнул Козловский. — Германской разведки. Австрийской — тоже неплохо.

— Кого Бог пошлет, того и возьмем, — философски ответил Лучников. — Объект на выборгском приедет. Больше не на чем — последний поезд.

Предатель Рябцев торчал на одном месте. Закурит папиросу — бросит. Закурит — бросит. Тоже и ему было нервно.

Штабс-ротмистр вновь принялся просчитывать возможные осложнения.

Что если с последнего питерского поезда сойдет слишком много народу, создастся толкучка, а контакт Рябцева с предполагаемым резидентом будет очень коротким? Передаст что-то на ходу, и дело с концом.

На этот случай есть Симанчук. Он скрючился над урной, в пяти шагах от Рябцева. Изображает нищего, выуживает из мусора окурки. Не проглядит.

А если, предположим, у них придумано по-другому? Не резидент выйдет, а, наоборот, поручик в вагон войдет.

Тут предусмотрены три «контролера». Вон они, в железнодорожной форме, сидят поодаль на скамейке, курят. Бригада старшего филера Павликова.

Один для правдоподобности крикнул на «нищего»: исчезни, голодрань. Другой урезонил: чего пристал к человеку, жалко, что ли.

Артисты, подумал князь с почтением. Того же Симанчука хоть в труппу к господину Станиславскому, на какую-нибудь роль из пьесы «На дне».

Загудел приближающийся поезд. Козловский усилием воли изгнал из организма всякое трепетание. Изготовился.

Из вагонов стала выходить публика, в основном отцы семейств, припозднившиеся в своих конторах или засидевшиеся в ресторанах. Немного. И ни один близко от Рябцева не прошел.

Ситуация была непросчитанная. Павликов, командир «контролеров» оглянулся на кусты, но делать нечего — вошли в вагон, уехали. Иначе было бы подозрительно. Уковылял и Симанчук.

Это бы ладно, в кустах и с той стороны, под перроном, людей оставалось достаточно. Но где же резидент?

И Рябцев тоже выглядел обескураженным. Завертелся на месте, зазвенел ножнами сабли. Выражение лица было не разглядеть. Ночной темноты по июльскому времени здешним широтам не полагалось, но небо закрылось тяжелыми, низкими тучами, и вечер получился сумеречный, почти осенний.

Стало совсем тихо.

«Мирно спит за крепкой стеною, объят тишиною, весь наш городок», — душевно выводил где-то в ночи неведомый певец — второй раз, на бис.

— Ишь заливается, чисто кот-мурлыка на крыше. (сейчас все кошки к ему так и сбегутся, — как ни в чем не бывало прокомментировал Лучников. И тем же топом прибавил. — А вот и он, лапушка. Дождалися.

С путей на перрон ловко вскарабкался человек в темном костюме и шляпе-котелке.

Рябцев к нему так и кинулся. Начался разговор, но голоса приглушенные — не разобрать.

— Жди команды, — шепнул Козловский и осторожно подобрался ближе.

Из-за края платформы высунулся медленно-медленно. Напротив стояла скамейка, закрывала обзор, так что видно было только ноги: начищенные сапоги Рябцева и резидентовы штиблеты с гамашами. — …Шутите? — хихикнул поручик. — Там триста листов большого формата. Месяц копировал, а потом еще неделю частями из секретной зоны выносил. Нет, всю папку сразу не вытащу, на пропускном могут остановить. Погубить хотите?

Голос с сильным акцентом сказал:

— Захочу погубить — погублю. От вас самого зависит. Папка мне нужна целиком. И немедленно.

Козловский только головой покачал. Ну, немцы. Могли бы найти резидента, кто по-русски чисто говорит. Ни во что нас не ставят. Ладно, дайте срок.

Рябцев обиженно засопел.

— Коли нужна, выносите сами. А меня увольте.

— Как же я попаду в штаб?

— Не в штаб, не в штаб. — Поручик снова захихикал. — Я все продумал. Сами войдете, сами найдете, сами возьмете. Ха, стихами заговорил. Вот схемка. — Зашелестела бумага, мигнул луч фонарика. — Тайник обозначен крестиком. Смешно, правда?

— Не пойму. Где это?

Штабс-ротмистру тоже хотелось знать. Он приподнялся на цыпочки, чтоб заглянуть поверх чертовой скамейки, да вот незадача — слишком навалился грудью, скрежетнул пуговицей по пруту решетки.

Звук был не то чтобы громкий. Рябцев на него даже не повернулся. Зато незнакомец в котелке, ни мгновения не мешкая, без единого слова сиганул с платформы на рельсы и исчез.

Выругавшись, Козловский дунул в свисток.

И началось!

З атрещали кусты, загрохотали ступеньки, ночь наполнилась топотом, кряхтением, возгласами. На перрон с двух сторон, перепрыгнув через ограду, выскочили филеры, схватили окоченевшего Рябцева под руки.

А и шустрый резидент убежал недалеко. Из-под платформы ему под ноги метнулась проворная фигура, еще одна припечатала сверху.

Рраз — и поставили голубчика на ноги, подтащили к краю.

Подоспевший Лучников ахнул, увидев, что у арестованного отчаянно работают челюсти, густая черная борода так и колышется. Пантелей Иванович присел на корточки и попробовал пальцами разжать шпиону зубы, но тот судорожно сглотнул. Слопал листок, сволочь.

Козловский, как и подобает начальнику, вышел на перрон не торопясь, так что и хромоты было почти незаметно. Внушительно оправил длинные усы. Что перед тем перекрестился и произнес благодарственную Господу молитву, никто из подчиненных не видел.

Все было отлично.

Арестованного, взятого на платформе, крепко держали под белы руки.

Внизу, над кромкой перрона, торчали три физиономии: одна перекошенная, бородатая, и две усатые, довольные. Молодцы ребята, четко сработали.

Резиденту было объявлено официальным тоном:

— Я — штабс-ротмистр князь Козловский. Если имеете дипломатический статус, объявите о том немедля. Если вы офицер, назовите имя и чин. Иначе мы поступим с вами, как поступают со шпионом в военное время. Сами знаете, ждать осталось недолго. Немец заорал:

— Какой такой князь козлов! Что такой «шпион»?! Я честни дачник!

— Ну как угодно. Вам же хуже. Сюда его.

Пока «честного дачника» втаскивали наверх, Лучников виновато доложил:

— Виноват, ваше благородие, не доглядели. Сожрал он бумажку.

Но князя это не опечалило. Ничего. Если надо, Рябцев другую нарисует. А еще лучше — сам отведет к тайнику и объяснит, что за папка такая.