Режиссер в эротике - Михаил Веллер

И судьба вредоносного искусства была таким образом решена. Изготовление порнографии каралось законом как подрыв государственной нравственности, которая расценивалась как важнейший устой государственной же безопасности. Для пущей, очевидно, безопасности коллеги срисовали на память пару особенно затейливых поз.

Когда через двадцать минут (оцените плотность событий) Эви Киви прибежала за сумочкой, фотографий там уже не было. Она посмотрела на гардеробщика. Гардеробщик с удовольствием посмотрел на нее. И занавес первого действия опустился.

После непродолжительного антракта началось действие второе.

На улице Пагари, этой ээсти Лубянке, снимки изучили с великим вниманием и интересом, даже разбирая мелкие детали через лупу. И однозначно пожелали познакомиться с натурой поближе. Их тоже можно понять.

В квартире Отса зазвонил телефон. Вежливейший голос выразил восхищение творческими успехами певца. И пригласил зайти поболтать по мелкому, но неотложному вопросу. Есть в центре один домишко, гостя с радостью ждут. В двенадцать вас не затруднит?

А дело щекотливое. Пахнет скандалом. Фигура всесоюзного значения. Шум раздувать нельзя. Но и о каких-то принятых мерах наверх сообщить необходимо. И принимает Отса лично начальник Пятого управления.

Приглашает его к столу и щедрым жестом показывает на разложенные фотографии:

– Это вы?

Георг Отс злобно закуривает и отвечает:

– Как это к вам попало?!

Начальник подвигает ему пепельницу и говорит:

– Вы бы ими еще все кафе оклеили! Я понимаю, что артисты любят всенародную популярность, но можно же быть разборчивее в средствах. Следующий шаг, простите, это только надписи и рисунки в общественных туалетах.

– Ну, это, кажется, не общественный туалет, – возражает Отс с некоторой обидой за свой будуар на фотографиях. – Что же касается моего средства, – и поглаживает изображение Эви на самом сногсшибательном снимке, – то не понимаю, между нами, мужчинами, чем оно вам может не нравиться?

– Короче: вы признаете, что на этих фотографиях изображены вы?

– А вы что, сами не видите?

– Простите: в таком виде а'ля натюрель я вас не знаю.

– Хотите познакомиться? – мрачно басит Отс.

– Упаси меня Боже. Так это вы или… может быть… не вы?

– Подите вы знаете куда, – предлагает Отс. – Я совершеннолетний мужчина, и по закону имею право вступать в связь с совершеннолетней женщиной. Какие еще претензии?

– А если бы это попало… к журналистам!

– Да кто это опубликует?! Не смешите.

– Ага! Так вы признаете, что это… неприличные снимки?

– А зачем вы их вытащили из чужой сумки? Вы бы с меня еще штаны публично сняли и обвинили в оскорблении общественной нравственности.

Начальник заезжает с другой стороны:

– Вы бы не хотели, естественно, чтобы это попало к вашей жене?

– Почему? – пожимает плечами Отс. – Она это одобрит.

– Что она одобрит?!

– Не вмешивайтесь во взаимоотношения супругов, знаете…

Начальник дает перегазовку и заезжает с третьей стороны:

– Представьте, что это появилось в театре.

– Хм. Много вы понимаете в жизни театра.

– Но как вы такое могли?..

– Да пока еще могу, – не без удовольствия сообщает обвиняемый.

Такие парни свои права и возможности знают твердо. На них где сядешь, там и слезешь. Начальник слез.

Непосредственно вслед за чем влез на Эви Киви – хотя и не так, как ему мечталось бы, но лишь по долгу суровой и неблагодарной службы.

– Вам есть что терять, – пообещал он. – Вы понимаете, что можете вылететь с киностудии, из театра, и не найти себе работу даже в Магадане – если только работенку там не подберем вам мы?

Киви садится, поддернув юбку, ноги неимоверной длины и стройности закидывает одну на другую, грудь выпячивает, золотую гривку взбивает и отвечает холодно:

– Я что, не имею права спать с мужчиной, которого люблю? Или он оказался американским шпионом? Почему вы лезете в мою постель?

– За участие в изготовлении порнографии в качестве натурщицы – до пяти лет строгого режима, – глушит начальник. – Вы не Отс. И ответите по всей строгости.

По молодости лет она тяжко задумывается. Здесь слезу не из таких выбивали. И несчастная оправдывается:

– Я не виновата. Я… не хотела. Я… почти не знала. Я… в изготовлении… не при чем!

– Да? Бедная… А это кто?! А это откуда?!

– Это?.. Просто… есть один знакомый… у Георга… художник…

– Это – художник? Это не художник! Это кто?! Это вы!!!

– Это фотограф… случайно… был в гостях. Мы выпили. И он… нам… на память… Сугубо интимно… просто.

– Просто?! Это не просто! Это десять лет!! Возьмите платок! Я верю, что вы не виноваты! Фамилию фотографа! Быстро! Если это не вы изготавливали фотографии, мы должны убедиться, что там нет целой подпольной фабрики!

Вот так Калью Суура, известного фотохудожника и призера разных международных выставок, выдернули прямо из ателье. Его сунули в машину, скатили в подвал, посадили под лампу и вчинили допрос с первой степенью психического воздействия. Как нетрудно заметить, чем ниже спускалось следствие, тем эффективнее применялись меры. Есть такой закон природы.

– Как?! Когда?! За сколько?! Подумай о детях!.. Мигает он под яркой лампой, режущей глаза, и открещивается:

– Вы знаете, – говорит, – я вообще-то почти не при чем. Я только кнопку нажимал. Я, понимаете, художник. Я все рассматриваю только как фотонатуру.

– Она что, вдруг сама к тебе в кадр влезла, эта фотонатура?!

– Нет, она влезла в кадр не сама.

– Не сама все-таки… А кто ее туда впихнул?! Папа Римский?!

– Нет, Римский Папа ее туда не впихивал.

– Кто!!!

– У нас был художественный постановщик… он руководил, так сказать… замыслом.

– Ах, постановщик. И чем же он руководил? Ну!!!

– Он ставил композиции, добивался пластической выразительности поз.

– Наши поздравления. Позы выразительные. Что есть, то есть. И как же зовут этого великого хореографа? Рудольф Нуриев?

И бедолага-фотограф, страдая от своего предательства, сдает художественного руководителя. Просит закурить и выдавливает:

– Его зовут Эйно Баскин.

Баскин. Комитетчики переглядываются. Вот так. Где ни копни поглубже – вылезает когтистая лапа мирового сионизма.

Баскин слыл тогда молодым талантливым режиссером и с трудом пробивался наверх – явствующая из фамилии принадлежность к проклятому сионизму сильно мешала. В тот злосчастный вечер они у Отса дома напились, и пришедшая в голову затея, не нося политического умысла, представилась развлечением изысканным и веселым.

– Так, – давят и колют Баскина. – Значит, это вы – организатор преступной группы?

– Какой группы?..

– Сознаваться будем?

– Конечно! Но в чем?..

– А вы сами не знаете?!

– Н-не знаю…

– Перестань валять дурака, Баскин! Облегчи душу, рассказывай! Суд учитывает чистосердечное раскаяние.

– Я готов рассказать, но объясните, в чем каяться?

– Тебе же хуже. Нам все известно. – И раскладывают перед ним фотографии, причем трех штук уже не хватает, делись куда-то.

– Позвольте, – натурально изумляется Баскин, – и это все?!

– Тебе мало? Прокурор добавит. Вообще-то здесь, кажется, еще что-то было…

– Да вы шутите. Это искусство!

– Это – искусство?! – И комитетчики сказали много выразительных слов насчет того, чем они это считают.

Но эстетически эрудированный Баскин не давал сбить себя с защитной позиции.

– Искусство, – упорствовал он. – Есть целый отдельный жанр – эротическое искусство. Так и называется.

– Так и называется, вот как?!

– Это целое направление, течение, можно сказать, традиционное в мировом искусстве, начиная с Древнего Египта и Индии.

– Вы не в Древнем Египте, гражданин Баскин! И если вы такой знаток географии, то вам стоит подумать совсем о других местах.

– Да в Европе проводятся международные конференции по эротическому искусству. Люди защищают диссертации, написаны библиотеки литературы. Какая же это порнография, упаси Боже! Да я бы никогда близко не подошел к этой мерзости! ужас! Рубенс! Тициан!..

Следователи озадачились. Из энциклопедии вычитали, что эротическое искусство в принципе существует. Но применительно к конкретной советской действительности – это проблема темная, обходилась неодобрительным молчанием.

И не в силах провести грань между эротикой и порнографией, решили провести экспертизу. Поскольку фотография – искусство изобразительное, следовало пригласить специалиста по изобразительному искусству. Не художника, а критика, аналитика, искусствоведа – специалиста, тек сказать, по этике и эстетике изображений. Выбор остановили на маститом авторитете – профессоре Бернштейне, преподававшем эстетику в Академии художеств Эстонии.

Свою роль сыграло и сочетание фамилий Баскин и Бернштейн. Оно придавало ситуации дополнительную веселую пикантность.

Звонят на кафедру, звонят домой: