Морской фермер - Джек Лондон

Не видя, смотрел он на них, рассеянно перебирая пальцами под козырьком фуражки жесткие белесые волосы. Все, что встречал его взор, было лишь фоном, на котором он видел созданную его воображением картину счастья, картину, которая рисовалась ему в долгие бессонные ночи на капитанском мостике во время снежных шквалов или тропических ливней, когда бурные волны окатывали палубу и подбрасывали старый "Триапсик", а мачты трещали под напором свирепого ветра. Ему виделась ферма с пристройками под соломенной кровлей и играющие на солнце дети, и хозяйка на крыльце; в хлеву мычат коровы, на дворе кудахчут куры, из конюшни доносится топанье копыт, а по соседству стоит отцовская ферма, а за ней широкая равнина и любезно возделанные огороженные поля, которые тянутся до гребня пологих холмов. Это была его сокровенная Мечта, его Романтика, его Приключение, желанная цель всех его стремлений, высокая награда за долгие годы труда в море, за прокладывание бесконечных борозд по зыбкой почве морских полей.

Этот моряк исколесил весь свет, но мечты его и желания были просты, еще проще, чем у какого-нибудь наивного деревенского домоседа. Отец его дожил до семидесяти одного года на острове Мак-Гилл, и не было случая, чтобы он оставил свой дом, свою постель, хотя бы на одну ночь. Вот это была идеальная жизнь, по мнению капитана Мак Эльрата. И он не понимал, как это люди могут по собственной воле бросить ферму ради моря. Он объездил весь мир и знал его так, как сельский башмачник, сидящий в своей лавчонке, знает свое село. Весь мир казался капитану Мак Эльрату огромным селом, где улицы - длиной в тысячу миль, а может, и того длиннее, где переулки огибают бурные мысы или ведут к тихим лагунам, где от перекрестков идут дороги в цветущие края южных морей или же в края вечных льдов, страшных айсбергов и штормов. А города, залитые огнями, казались ему лавками на этих огромных улицах, лавками, где совершалась купля и продажа, где можно пополнить запасы угля, выгрузиться или взять груз, прочесть прибывшие из Лондона приказы компании и следовать, согласно этим приказам, дальше и дальше по бесконечно длинным морским большакам, время от времени останавливаясь, чтобы сдать груз или принять новый и везти его туда, куда разрешат страховщики, туда, куда манят шиллинги и пенсы. Но как томительно скучны были все эти скитания! Если бы не погоня за хлебом насущным, такая жизнь казалась бы капитану и вовсе бессмысленной.

Последний раз капитан расстался с женой в Кардиффе, двадцать восемь месяцев тому назад; он повез уголь в Вальпарайзо, девять тысяч тонн груза. Судно сидело по ватерлинию. Из Вальпарайзо налегке в Австралию - шесть тысяч миль. Путь был трудный - штормы, топлива нехватило, еле дотянули. Потом покрыли еще семь тысяч миль до Орегона - опять с углем, а вслед за этим прошли еще больше - до берегов Японии и Китая; оттуда на Яву за сахаром, отвезли груз в Марсель, потом по Средиземному морю в Черное; оттуда снова с переполненным трюмом в Балтимор - везли хромовую руду; по дороге попали в шторм, опять израсходовали топливо, пришлось зайти на Бермуды; по срочному фрахту отправились в Норфольк в штате Виргиния, там нагрузились контрабандным углем и повезли его в Южную Африку. Потом попали в Японию, в военный порт Сасебо; оттуда в Австралию. Снова срочный фрахт и погрузка в Сиднее, в Мельбурне и в Аделаиде. Потом доставка груза на остров св. Маврикия и Лоренцо Маркез, в Дурбент, в бухту Алгоа и Капштадт. Потом на Цейлон за дальнейшими распоряжениями; из Цейлона в Рангун, где взяли груз риса и отправились в Рио-де-Жанейро; оттуда в Буэнос-Айрес за маисом, повезли его в Англию и на континент, зашли в Сан-Винсенту и уже там получили приказ следовать в Дублин. Два года и четыре месяца, восемьсот пятьдесят дней по судовому журналу, курсировали они по бесконечным морским дорогам, и вот теперь, наконец, возвращаются домой в Дублин. До чего же он устал!

К "Триапсику" пришвартовался маленький катер; поднялся шум, звон, скрип, скрежет; - и по команде "малый вперед" старого, потрепанного морского бродягу, направляя и подталкивая, медленно протиснули в док Ринг энд Бейзен. С кормы и с носа бросили концы, а на берегу уже собрались встречающие - те счастливцы, что всегда живут на суше.

- Стоп машина, - скомандовал капитан густым басом. Третий помощник повернул ручку машинного телеграфа. Второй помощник подал команду: "Спустить трап!". И когда трап был спущен, добавил: "Ну вот, все в порядке".

Спуск трапа был самой последней задачей, а слова "все в порядке" означали, что команда теперь свободна и можно сойти на берег. Путешествие кончено. Матросы бросились по заржавленной палубе к заранее упакованным вещам. Все жадно вдыхали запах земли, вдыхал его и сам капитан, и, бросив лоцману прощальное "счастливо", он спустился в свою каюту. По трапу уже поднимались инспектор, таможенные чиновники, конторские служащие и грузчики. Вскоре с делами было покончено, в каюте остался только агент компании, с которым надо было идти в контору.

- Жене сообщили? - спросил капитан вместо приветствия.

- Телеграфировали, как только узнали, что вы возвращаетесь.

- Наверное, она приедет с утренним поездом, - вслух подумал капитан и пошел вымыться и переодеться.

С порога он последний раз окинул взглядом свою каюту, где на стене висели фотографии жены и ребенка - сына, которого он никогда не видел. Потом вошел в столовую, стены которой были отделаны кленом и кедром. Здесь за длинным столом, рассчитанным на десять человек, он всегда обедал в одиночестве в течение всего томительного плавания. Смех и споры кают-компании были чужды ему. Молчаливый и угрюмый, сидел он за столом, и бесшумно прислуживавший ему китаец-стюард только подчеркивал его молчаливость. Внезапно с болью в сердце осознал он свое одиночество за эти два с лишним года. Ни с кем не делил он своих тревог и сомнений. Младшие помощники слишком молоды и беспечны, а старший глуп, как пень, так что какие уж тут советчики. Один лишь спутник не разлучался с ним ни на минуту, спутник этот - служебный долг. Вместе сидели они за столом, вместе стояли на капитанском мостике, вместе жили в каюте и делили одну постель.

- Ну, теперь-то мы распрощаемся, - сказал капитан своему мрачному спутнику. - Хоть на время.

Он сошел на берег и, пропустив мимо себя последнего матроса, отправился в контору, где после обычных долгих формальностей сдал дела. Ему предложили выпить виски, но он спросил себе содовой воды с молоком.

- Не такой уж я праведник, а все же пива и виски в рот не беру.

После полудня, покончив с раздачей жалованья команде, капитан поспешил в одно из отделений конторы, где его ожидала жена.

Первый взгляд его был обращен на жену, хотя ему очень хотелось разглядеть ребенка, сидящего подле нее в кресле. После долгого объятия он отстранил ее от себя, жадно вглядываясь в ее черты и поражаясь тому, что время не изменило их.

"Какой он любящий муж", - сказала бы о нем жена. "Какой суровый и желчный человек", - сказали бы подчиненные.

- Ну, как ты, Энни? - спросил он и снова прижал ее к себе.

И опять отстранил ее, эту женщину, которая десять лет была его женой и которую он так мало знал. Ведь в сущности она была ему почти чужой. Более чужой, чем его китаец-стюард, чем его помощники; ведь с ними он встречался каждый день, восемьсот пятьдесят дней долгого плавания. Вот уже десять лет, как они женаты, а провели вместе не более девяти недель, можно считать - медовый месяц. И в каждый свой приезд капитан как бы снова знакомился с женой. Такова участь всех, кто уходит бороздить морские просторы. Мало видят они своих жен и почти вовсе не знают своих детей. Рассказывал же главный механик на пароходе, как однажды его не пустили в собственный дом; приехал он домой, а четырехлетний сынишка, никогда не видевший отца, запер перед его носом дверь.

- Вот какой у нас сынок, - сказал капитан и неуверенно протянул руку, собираясь потрепать мальчика по щеке. Но мальчик отстранился и боязливо прижался к матери.

- Господи, - воскликнула она, - ведь он родного отца не знает!

- Да и отец его не знает. Я б его и не отличил среди других ребятишек, хотя, по-моему, у него в точности твой нос.

- А глаза твои, правда, Дональд? Это твой папа, малыш. Будь умником, поцелуй же его скорее.

Но ребенок крепче прижался к матери, посмотрел на капитана еще более испуганно и недоверчиво и чуть было не расплакался, когда тот попытался взять его на руки. У капитана сжалось сердце, и, скрывая огорчение, он выпрямился и достал из кармана часы.

- Пора ехать, Энни, - сказал он, - а то опоздаем на поезд.

В поезде он сначала сидел молча, то глядя на жену и ребенка, засыпающего у нее на коленях, то в окно на засеянные поля и покрытые травой холмы, смутно различимые сквозь сетку моросящего дождя. В купе, кроме них, никого не было; ребенок вскоре уснул, жена уложила его на диван и тепло укутала. И когда иссякли расспросы о здоровье всех родственников и знакомых и обсуждены были все события и новости на острове Мак-Гилл, включая погоду, цены на землю и хлеб, и больше не о чем стало говорить, кроме как о самих себе, капитан Мак Эльрат приступил к рассказу о своих кругосветных странствованиях, который он приготовил для жены. Но это не был рассказ о диковинках дальних стран, о прекрасных краях или о таинственных городах Востока.