Цитадель один (СИ) - Гулин Алексей

Он скрылся во внутренней комнате, а я пожал плечами и вышел. Этот малосодержательный диалог вывел меня из равновесия гораздо больше, чем тайны Безымянного или само присутствие Симоды в Цитадели. Что он хотел этим сказать? И, главное, для чего? Был один хороший, но неприятный способ узнать чуть больше — сходить к Безымянному. Но это слишком уж попахивало доносом и слишком играло на руку Симоде. Нельзя сказать, что бы он был прав, но какое-то рациональное зерно в его словах было. Ему нужен был бой, чистый и незамутненный, в котором на одной стороне были бы свои, а на другой — враги. Я же жил не в черно-белом мире и не собирался идти напролом. Из раздумий меня вывел звонок телефона. Звонил Безымянный.

— С тобой все в порядке? — взволнованно спросил он.

— Все. Симода меня не съел.

— Это хорошо, — сейчас Безымянный не был расположен к шуткам, — он непредсказуем и очень опасен. Правда, причинив тебе вред, он бы точно подписал себе смертный приговор. Ты не зайдешь ко мне?

— Конечно.

Я сидел в кресле, а Безымянный, встав со своего привычного места, смешивал какие-то соки. Наконец, он добавил туда рома и протянул мне:

— Вот это мой специальный рецепт. Очень хорошо помогает после трудных ситуаций.

— Не было никаких трудных ситуаций, — я пожал плечами, — мы просто поговорили.

— А откуда я знаю, какая моча и в каком горшке ударит Рюсэю в голову?

Он решительным жестом вытащил из нагрудного кармана телефон, такой же как у меня, и набрал номер.

— Рюсэй, — такого жесткого и холодного голоса я еще не слышал, — за Артема Соколова ты мне ответишь жизнью. И я не шучу. На этот раз Совет узнает, когда все будет кончено. Я выдам тебя Сопротивлению. Ты обвинял меня в недостатке решимости? Так вот, стоит только волосу с головы Артема упасть по твоей вине, и я тебя сразу же уничтожу. И не надейся погибнуть в бою: и не таких, как ты, живыми брали.

Он выключил телефон и повернулся ко мне.

— Артем, этот предмет важен для тебя?

Я покачал головой.

— Он не рассказал ничего, что бы я не мог прочитать сам. А о ведении партизанской войны, что для меня важнее всего, я знаю намного больше его.

— Он сегодня же покинет Цитадель, и больше я его близко сюда не подпущу.

Я видел Безымянного разным: веселым, собранным, сдержанным, иронизирующим, даже растерянным. Но в такой холодной ярости я его еще не видел. Я поставил бокал на стол.

— Я никак не могу понять причины столь резкой Вашей реакции. Мы просто говорили. Он не угрожал мне, не сделал никаких попыток повредить мне физически.

— Мне лучше знать, в чем заключается вред, который он уже нанес тебе, — резко ответил Безымянный. — А еще больший ущерб он мог бы причинить, не останови я его вовремя.

— Вы хотите сказать, что простые разговоры с ним могут как-нибудь повлиять на меня? Могу заверить: у меня нет ничего общего с ним.

— Это хорошо. Я не могу допустить, чтобы этот мясник устраивал психологические атаки на моих учеников. Не затем я вложил в тебя столько времени и сил.

Я хмыкнул:

— «Мясник»… У вас, остальных, конечно, столько голов не наберется, но жизней вы тоже немало положили?

— Надо же, какие новости! Ну, и сколько же человек я положил?

— А сколько кочевников предпочли умереть, но не жить так, как Вы им приказали?

— Ах, вот ты о чем… У них ведь был выбор, не забывай. Ты можешь твердить, что это «плохой» выбор, но он был. Просто стоящие на низком уровне развития не могут сделать иной выбор: любой другой, а не жизнь или смерть, слишком сложен для них. Времена, когда вождь племени выбирался молчаливым консенсусом, когда люди добровольно подчинялись лучшим, давно прошли. Человек, находящийся в паутине нелепых обрядов и традиций не может сделать выбор осознанно. За него это делают прежние поколения. А вот выбор между жизнью и смертью — он понятен каждому. Вот пусть они и привыкают, что надо думать головой, а не «выбирать сердцем».

— И мы опять уперлись в проблему, что где-то существует некто, кто знает решение всех проблем и заставляет принимать эти решения под страхом смерти, — небрежно бросил я.

— Угу. А еще тебя возмущает то, что маленьким детям тираны-родители не дают спички и не разрешают им совать гвозди в розетку. Ты думаешь, что во младенчестве пребывают только примитивные племена? Если бы! Людям, вполне образованным, дали идею демократии. И во что они ее превратили?

Безымянный сел на своего любимого конька, и его надо было остановить, а то он мог говорить о недостатках государственных систем слишком долго. В очередной раз все мои доводы скользнули по нему, не задев его самого. Если Симода сравнивал его с болотом, то в моем воображении представал рыцарь, закованный в турнирные доспехи, которого я безуспешно пытался поразить тоненькой рапирой.

— Скажите, а где-нибудь вы терпели поражение в борьбе с традициями?

Как всегда, Безымянный ответил честно.

— Да. Есть такой остров — Мадагаскар. И живущие на нем верят, что духи их предков живут среди них и следят за ними. Многочисленные табу регулируют всю их жизнь, и бороться с ними обычными способами нельзя. Но мы нашли другой способ.

От этих слов дохнуло холодом. Я понял, что на моих глазах вот-вот совершится насилие над целым народом. А помешать я ему не смогу.

— Мы готовим масштабную программу переселения людей в другое место, — продолжал Безымянный. Когда эти люди окажутся вдали от мест захоронения предков, им придется менять все. Они не смогут взять с собой все свои суеверия.

— Но куда же можно переселить миллионы людей?! — воскликнул я.

— В Австралии полно пустынь. Их нужно только достаточно оросить. Это нам под силу. На Мадагаскаре издревле выращивали рис и пасли крупный рогатый скот. Им придется перейти на пшеницу и овец. И не пройдет и десяти лет, как их жизнь всерьез улучшится. И они тоже, как страшную сказку, будут рассказывать о временах суеверий.

— Но ведь они занимаются сельским хозяйством, да еще таким сложным! Почему их надо заставлять жить по-другому?

— Потому, что их традиции мешают им развиваться. Я уже упоминал о табу. Под него может попасть что угодно: возделывание плодородных земель, добыча полезных ископаемых, ношение определенных предметов одежды. Одна только боязнь лемуров и хамелеонов чего стоит! И отменить их практически невозможно, кроме, разве что, самых простых. Мы поможем им избавиться от этого груза и их потомки еще будут нам благодарны.

Безымянный откинулся на спинку дивана и смотрел на меня с чувством превосходства. А я в очередной раз был растерян. Как можно убедить верующего в том, что Бога нет? Как можно убедить Безымянного в том, что ничье мнение нельзя игнорировать и надо убеждать, а не заставлять? И тут у меня промелькнула неожиданная мысль: а не честнее ли просто убить несогласного с тобой, чем заставлять его жить так, как он не хочет? Может Симода поступил гуманнее с жителями Атланты, чем Безымянный с кочевниками? Но время ответа на этот вопрос для меня тогда еще не пришло.

Глава 8. На побывку!

Вот уже год, как я не был дома. Скучать мне не приходилось, но без связи с домом было трудно. Несколько раз я разговаривал по телефону с мамой, но спросить о своей группе я, по понятным причинам, не мог. Боязнь за них все сильнее и сильнее мучила меня, когда Безымянный неожиданно предложил мне отправиться домой на три дня.

— По нашим правилам, курсант до окончания обучения должен жить в Цитадели, — сказал он мне голосом, полным ехидства, — но тебе же надо отчитываться перед своим руководством. Походи по городу, пообщайся с оставшимися там, а затем возвращайся, если захочешь.

Надо отдать ему должное, как воспитателю ему цены не было! Я уже научился немного его понимать, и его план был мне совершенно ясен. Я должен был убедиться, что на родине все хорошо, а потом вновь вернуться в Цитадель — уже добровольно. Я, действительно, собирался вернуться. Я, на самом деле, стал гораздо умнее за этот год. С моими знаниями наш отряд мог бы действовать намного эффективнее. Что бы ни думал Безымянный о себе, переубедить меня он не смог. Я по-прежнему считал, что от гнета нужно освободиться — даже если этот гнет установлен «ради нашего же блага», как любят говорить тираны всех мастей. Но еще два-три года обучения позволят мне стать еще опаснее — и я не собирался от этого отказываться.