Верь мне - М. Брик

— Отлично сработали, — сказал Леви, — настолько, что вся школа думает, что она спалила их, подкуривая сигарету.

— Мы не обижаемся, — сказала Нора, — нужно уметь прощать всех вокруг, — положила руку мне на спину.

— Так это вы, — я отпила сок из трубочки, — обижаете Арнольда?

— Арнольда? — вспоминая мальчиков, которых они когда-либо обежали, спрашивал у самого себя главный. — Того самого, что лезет под мяч? — посмеялся.

— Вышибала, — близнецы рассмеялись.

— Это твой брат? — спросила Нора.

— Нет, — тогда мне стало стыдно, — один мой хороший маленький друг, — сжала губы.

— Он сам под мяч лезет, — сказала Джульетта. — Болван.

— Мы можем его больше не трогать, если он так важен для твоего паззла, — сказал Леви, доедая свой обед в виде сырных палочек.

— Паззла? — не поняла я.

— Метафора, — сказал один из близнецов.

— Баскетболисты знают метафоры? — сыграла удивление я. — А я уж думала, что вам все мозги отбили, — однояйцевые рассмеялись.

— Заодно и школу посещают, — подметила Нора.

— Элиза, — обратилась ко мне Джульетта, — завтра у Леви День рождения — и мы собираемся в нашем театральном зале, а наша пара друзей не может прийти.

— Составишь компанию? — спросила смазливый Леви, откусывая очередную палочку.

За всей красивой обложкой и ненавистной критикой скрывалось что-то похожее на дружбу: похотливые усмешки со стороны походили на радостный смех, те самые махи руками теперь казались проявлением любви, а вся компания переставала быть «никчёмной», как и я сама в своих глазах. Эти взгляды то ли зависти, то ли озлобленного сожаления моих старых друзей, направленные на меня, сидящую на тем столиком, как мне казалось, теперь съедали меня так же, как люди в коридорах.

— «Составишь компанию?», — рассказывала я Вильгельму, с которым мы направлялись играть в баскетбол каждый первый вторник месяца до наступления и после конца зимы. — А я отвечаю: «Хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах».

Мы проезжали по тем самым дорогам вечером вокруг жилых домов, по которым ещё днём разъезжали машины, в поисках нашей излюбленной площадки для того, чтобы мой друг в очередной раз учил меня закидывать мяч в корзинку.

— Думаешь, они поняли? — посмеивался Вильгельм, чьи колени были укрыты пледом, дабы не замёрзли.

— Один из них использовал метафору, — я забежала на бордюр, желая пройтись прямо по нему, пока мой товарищ ехал рядом.

— Это не показатель ума, — убирал свои отросшие волосы с лица, развевающиеся по осеннему ветру, — а вот ты глупая.

— Почему? — чуть не упала я.

— Может, друзья и не бьют, но они также и не бросают друг друга при первой возможности.

— Считаешь меня плохой подругой?

— Ещё нет, — уставал крутить руками колёса, — но если пойдёшь с ними, то — да.

Проезжая по колёсам, короткие брюки Вильгельма, купленные на него тринадцатилетнего, обмокали в грязной воде, затем она стекала в его маловатые ботинки, а бывало, что капли достигали и подбородка, на котором виднелась юношеская щетина. Только куртка была ему на вырост и вселяла надежды на хоть какую— то старость, в которую он не верил.

«Повторить чей-то успех» звучало так же, как и «стать другим человеком и пройтись по протоптанной дорожке». Для Вильгельма это было трагедией: он был лучшим среди лучших инвалидов— баскетболистов, но никогда бы и близко не смог подъехать к званию того самого, на кого ровнялся, потому, что делал это на коляске.

— Всегда ты так, — сказала я, наконец перейдя на дорогу.

— Как?

— Против того, чтобы я любила кого-то больше, — мы заехали на территорию площадки с кольцом.

— Больше, чем меня?

Кто-то хотел стать поваром, кто-то — машинистом поезда, кому-то предначертано быть бизнесменом — мы все на кого-то ровняемся: вдохновляемся, беря пример из мультфильма в детстве, развиваемся, прося маму отдать нас на полюбившийся вами кружок, и разочаровываемся, когда остаёмся обманутыми. У доставшего между ног мяч Вильгельма тоже наверняка были планы, помимо баскетбола, в котором он также был «разочарован», но умалчивал о них: может, потому, что они были чересчур глупыми и дотягивали до старости, или потому, что в них ходила вечная я и невечный он.

— Просто «больше», — сказала я, схватив мяч, который мне Вильгельм бросил.

— Ты о том, что мы стали реже разговаривать из-за твоих друзей, или о том, что некоторые наши воскресенья срываются из-за них? — наблюдал за тем, как я кидаю мяч — я промахнулась. — Неправильно держишь руки, — метнулся за ним.

— Ты не один такой на свете, Вильгельм, — недовольно сказала я. — Я стараюсь быть с тобой, но не могу разорваться, — схватила брошенный мне мяч.

— Все вы так, — шмыгнул носом он, образно показывая, как мне стоит его бросить, — недодрузья, убегающие от человека при виде кресла, — я попала в кольцо, из-за чего Вильгельм захлопал улыбнувшись, — родители, считающие, как мне лучше жить, и бросающие, когда им вздумается: я же их не догоню.

Иметь отца, как у моего друга, было тем, что многие не ценят и считают за что-то неблизкое и наигранное, но он жил, работал и возвращался ради Вильгельма.

— Ты о своём папе? — побежала я за мячом.

— Не называй его так, — грубо ответил мне он.

— Это потому, что его семя не участвовало в твоём оплодотворении? — посмеялась, снова обыграв кольцо.

— Ты ничего не знаешь, — строго ответил Вильгельм.

Тогда на пару пар секунд я стала тем самым критиком, судящим людей по двадцатисекундному ролику, о чём вскоре пожалела.

— А может, это ты ничего не знаешь? — отвлеклась от мяча.

— Не нужно лезть в мою семью, Элиза, пока у тебя в своей бардак! — крикнул он, оглушив меня на пару секунд.

— Только мой отец ушёл от меня, и я молчу, а ты со своим любящим живёшь в одном доме и медленно его убиваешь, — остановилась я. — А того самого человека, который убежал от тебя, ты называешь «папой».

— Я думал, что тебе не нужно быть на моём месте, чтобы меня понять, — отчаянно сказал Вильгельм.

— А я думаю, что тебе нужно больше, чем одна подруга, за которую ты держишься, чтобы отпустить меня, — сказала я.

В шахматах у Вильгельма было всегда одно правило: если он проигрывал или выигрывал, то делал это без лишнего пафоса и банальной фразы «а как же так?». И сейчас, когда мы оба остались в глупом и проигрышном положении, он один молча укатился в сторону дома, пока я всё так же стояла с дрожащими коленями посреди вечернего поля рядом с фонарями, вокруг которого летали мотыльки.

После неудачной прогулки, забежав домой и ринувшись в постель, я залегла