Морские повести - Николай Панов

Нет, не так легко было сделать последнюю отметину ка трубке!

И вот он полз над самым обрывом гранитного перевала, распластавшись, как кошка на карнизе многоэтажного дома.

Он знал: обогнешь вон ту трехгранную скалу, и откроется спуск в низину, куда ведет автодорога. Он полз над самой пропастью, где туман лип к камням, точно составлял их плотное продолжение… Вдруг рука скользнула по влажной скале, потеряла опору… Боцман застыл на месте.

За поворотом тропка резко обрывалась. Топорщились острые кристаллические грани. Не было сомнений: перевал здесь искусственно разрушен, саперы уничтожили чуть видную оленью тропу через вершину.

Агеев лежал, собираясь с мыслями. Значит, проникнуть дальше нельзя. А именно туда нужно проникнуть: недаром немцы закрыли дорогу. Он вытянул шею. В головокружительном провале клубился рыжий рассвет. Подул ветер, сперва приятно обдувая лицо, затем пробирая дрожью.

Агеев облегченно вздохнул. Терпеливо ждал, расслабив под сырым ветром усталое тело, щурясь на солнце, заблестевшее сквозь туман.

Он знал старую морскую примету: если ветер дует по солнцу, будет тихая погода, а повернет свежун против солнца, значит начнет дуть сильнее, может прогнать туман. И как раз ветер повернул навстречу косым солнечным лучам.

И точно — туман рвался на полосы, уходил облаками. Солнышко крепче грело спину. Только мерзла грудь: насквозь просырел протертый ватник.

Агеев оглянулся. Если бы податься хоть немного за поворот, краем глаза взглянуть на запретный район! Продвинулся вперед еще немного, одна рука свешивалась, не находя опоры, всем телом чувствовал огромный ветреный провал внизу…

Дальше, Сергей, дальше! Может быть, удастся проползти по краю обрыва, снова выбраться на тропу. Верхняя половина его тела свешивалась над провалом, там снова скоплялся туман, казалось — небо опрокинулось, висит под ногами скопленьем грозовых облаков.

Продвинулся еще — и из-под руки покатился камень, Агеев заскользил с обрыва, пытаясь ухватиться за торчащие из расселин шипы…

…На Чайкином клюве этот день тянулся невыносимо долго.

— Видимость — ноль, товарищ командир, — уже в который раз докладывал Фролов, — до горизонта рукой достать можно…

— Идите отдыхайте, — приказал, наконец, Медведев. Он сидел на скале, у входа в расселину, ведущую вниз, к водопаду, положив автомат на колени, всматриваясь в зыбкую стену тумана.

— Да я уже отдыхал, товарищ командир, дальше некуда. Как отстоял ночью вахту, улегся в кубрике, только недавно глаза протер. Минуток пятьсот проспал.

— Идите, спите еще. Вам за всю войну отоспаться нужно. Ложитесь на койку, там удобней.

— А вы, товарищ командир? Пошли бы, поспали сами. Больше всех нас на вахте стоите.

— Ничего, захочу спать, сгоню тебя с койки, — улыбнулся Медведев через силу.

Фролов знал — спорить с командиром не приходится. Медленно пошел в землянку. Кульбин возился у гудящего примуса.

— Ну, кок, что на обед приготовишь?

Как всегда, Кульбин не был расположен к болтовне.

— Что там с видимостью?

— Видимость — ноль… Давай, помогу тебе. А ты ложись, отдохни. На этой койке, думаю, особенно сладко спится.

Кульбин задумчиво взглянул на него.

— Тебя только подпусти к еде, ты такого наворочаешь! Ложись, спи. Нужно будет, я тебя сгоню.

— Ладно, я только глаза заведу…

Фролов лег, укрылся ватником и тотчас заснул крепким сном.

В полдень Кульбин вышел из кубрика с двумя манерками в руках. Туман стоял попрежнему. Согреваясь, Медведев прохаживался за скалой.

— Проба, товарищ командир.

Старший лейтенант повернул к нему утомленное, заострившееся лицо.

— Что сегодня сочинил? На первое — суп из морских червей, на второе — гвозди в томате?

Кульбин глядел с упреком. Ко всякому выполняемому делу он относился с предельной серьезностью. Теперь, когда он стал, по совместительству, завхозом и коком отряда, болезненно переживал шутки над своей кулинарией.

— На первое — суп из консервов, на второе — концентрат гречневая каша, — веско сказал Кульбин, — прошу взять пробу.

Старый флотский обычай — перед каждой едой приносить пробу старшему помощнику или командиру корабля. И здесь положительный Кульбин не отступал от корабельного распорядка.

— Ну, давай! Много наварил?

— Хватит… Это для вас, товарищ старший лейтенант.

Медведев зачерпнул ложкой суп. Вдруг почувствовал сильный голод. Вычерпал с полбачка.

— Отличный супец, Василий Степанович! Будто вы в нем целого барана сварили…

Из другой манерки съел несколько ложек каши. Положил ложку, вытер губы.

— И каша адмиральская! Вы, Василий Степанович, в жизни не пропадете. Если инженером не станете, как демобилизуетесь, можете шеф-поваром в ресторан пойти.

— Нет, инженером интересней, товарищ командир.

Такой разговор уже бывал у них не раз и не два. Но сегодня Медведев шутил рассеянно, по привычке…

— Идите обедайте, — сказал он, укутываясь в плащ-палатку.

Кульбин не уходил.

— Агееву бы вернуться пора…

— Давно пора, — отвел глаза Медведев. — Говорил, обязательно до полудня обернется.

— Так я оставлю расход… — Хотел сказать что-то другое, но осекся, звякнул котелком о котелок.

— Конечно, оставьте… — Медведев помолчал. — Пока особенно беспокоиться нечего, старшина — опытный разведчик.

— Я, товарищ старший лейтенант, в Сергея Агеева верю. Да ведь туман: мог на засаду нарваться… — Оба помолчали. — Разрешите итти?

— Идите.

Кульбин будто растворился в облаках тумана. Медведев снова сел на скалу…

Он то сидел, то прохаживался напряженно, нетерпеливо. Один раз даже спустился по ущелью вниз, почти до самого водопада… потом снова сидел на скале.

И вот расплывчатая высокая фигура возникла со стороны ущелья, подошла вплотную.

Медведев вскочил. Разведчик подходил своим обычным скользящим, упругим шагом. Остановившись, приложил к подшлемнику согнутую горсточкой кисть.

— Старшина первой статьи Агеев прибыл из разведки.

Медведев схватил его за плечи, радостно потряс. Что-то необычное было в лице старшины: широкие губы, десны, два ряда ровных зубов — в лиловатой синеве, будто в чернилах.

— Черникой питались, старшина? — Медведев медлил с вопросом о результатах разведки, будто боялся ответа.

— Так точно, товарищ командир, — голос разведчика звучал четко и весело, разве чуть глуше обычного. — Черники, голубики кругом — гибель. Как лег в одном месте, так, кажется, на всю жизнь наелся.