Семья - Владимир Рублев

— Странный ты человек... — нахмурился Валентин. — Ну что ж... Я еще раз обо всем подумаю... Подумай и ты.

И ушел в комнату Нины Павловны.

То, что он не стал продолжать разговор, лишь больнее задело ее. Он просто не хочет считаться с ее мнением, решила она и горько закусила губу. «Нет, нет и нет, — еще раз повторила она мысленно. — Ты никуда не пойдешь, если я этого не захочу...» Но сама чувствовала, что он может и пойти, и это бессилие горьким комком подступило к горлу.

А Валентин сидел в комнате Нины Павловны и чувствовал, что у него просто голова кружится: как говорить с нею, когда видишь полную отчужденность, нежелание даже немного вникнуть в его положение.

«Уступить? Но что я буду делать? Опять на побегушках, опять косые взгляды в редакции? Нужно поговорить с Иваном Павловичем, он лучше объяснит все Галине», — эта мысль показалась Валентину настолько успокоительной, что он повеселел и, закуривая, неожиданно вспомнил: вспыхнула шариком лампочка в темноте, это Иван Павлович обернулся, улыбаясь ему. Грохочет с гулким лязгом комбайн, и Семиухо мельком бросает на Валентина любопытный взгляд... Он и вправду молод, этот Клим Семиухо. О нем пишут много... А если... о нем написать стихотворение, да, да, впечатления еще свежи.

И Валентин уже ухватился за строчку «Словно танк, в бой ведет Семиухо, в бой за уголь тяжелый комбайн...»

Пришла Нина Павловна.

— Валентин, — ужинать, — тихо позвала Галина, открывая дверь комнаты.

— Некогда... После... — даже не обернулся Валентин. В комнате было накурено, легкий дымок потянулся через раскрытую дверь в кухню. Чувствуя на себе взгляд Галины, Валентин не мог скрыть раздражения, хмуро скомкал лист и посмотрел на нее:

— Извини, Галя, но сейчас мне не до ужина.

И снова перо заскрипело на бумаге. Пожав плечами, Галина закрыла дверь.

— Пишет? — перехватила ее недовольный взгляд Нина Павловна. — Ну и пусть пишет. Не мешай ему. Наш Саша, когда стихами занимался, целыми днями в саду пропадал.

Галина подумала, что мать оправдывает Валентина, и ей захотелось открыто возмутиться, высказать все, что накопилось на сердце. Но она тут же спохватилась: «Нельзя! Маме хватит и своих забот, к чему тревожить ее?»

А то тяжелое, что не было высказано, стало вдруг особенно резко ощущаться. Когда она и мать молча ушли из кухни и сели проверять тетради, Галина уже едва-едва сдерживала себя.

Она включила приемник. И лишь только послышались первые звуки печальной песни, Галина наклонила голову, сжала зубы, но удержаться уже не могла и разрыдалась...

— Что ты, Галя?! Дочка, ну что ты? — Нина Павловна подошла и стала гладить Галину по голове, а у самой по щекам катились слезы: она уже раньше заметила, что назревает ссора дочери с Валентином. Муж жену может не понять, но матери, с ее любящим, тревожным сердцем, не надо объяснять причину своих слез. Галина затихла под теплой материнской рукой, перестала всхлипывать, ей захотелось спать, спать, спать... Проснулась она еще до полуночи. Горел свет, слышался неторопливый разговор.

— Люди тянутся к знаниям, и это Валентин, очень чистое, благородное стремление, — говорила Нина Павловна. — Мы с Галиной помогли бы тебе, пока ты учишься. Я понимаю Галину не только как ее мать, она тебе плохого не пожелает. Почему бы, действительно, не пойти тебе в горный техникум?

— Эх, все,это не то, — со сдержанным раздражением сказал Валентин. — Опять же я буду словно на подачках.

— Какие же это подачки, — обиженно произнесла Нина Павловна. — Очень уж своеобразные понятия у тебя, Валентин, обо всем.

— Ну вот, я так и знал, — махнул рукой Валентин.

В комнате снова повисло беспокойное молчание. Слышно, как с сухим звоном отстукивают часы: тик-так, тик-так... так... так... Скрипнул стул. Это поднялся и бесшумно зашагал по комнате Валентин. Вот он подошел к кровати, остановился, Галина плотнее сомкнула веки, догадываясь: смотрит на нее.

— Да... — вздохнул Валентин и повернулся к матери, — человек обязан строить свое счастье сам, сам — наперекор всему! Но в чем заключается оно, человеческое счастье? Вы вот говорите — будешь техником. А разве в этом все необходимо, чтобы я был счастлив? Наоборот, чувствую — не то мне нужно. Я с большой охотой пошел бы к станку, в шахту, потому что там-то и есть настоящий труд. Я вот посмотрел сегодня на Клима Семиухо, и мне стыдно за себя стало: мой, пожалуй что, одногодок, а какие дела творит? А я... на побегушках или... за парту. Эх!

И опять — молчание.

— Тебе видней, Валентин... — разорвал тишину дрогнувший голос Нины Павловны. — Только не забывай и о Галине, о жене своей. Вам век жить, вам и думу думать, как говорится.

«Век жить... Целый век», — подумала Галина, и в ее воображении слово «век» вытянулось вдруг во что-то неясное, огромное, которому трудно представить конец. И в этом «веке» живут они с Валентином, живут, по-видимому, очень долго, потому что сам-то век ведь тоже огромен.

Хотелось думать и думать, но сон незаметно подкрался к Галине, сковал мысли, и она снова уснула.

Когда Галина ушла в школу, Валентин еще спал.

Город просыпался. Жизнь пока кипела еще только в той стороне, где курились синей дымкой терриконы шахт и стоял завод врубовых машин. Из-за кирпичной заводской стены раздавался резкий металлический скрежет, гулкие удары железа да редкие покрикиванья маневровой «кукушки».

Небольшие, похожие на скатанные клочья белой ваты редкие облака были окрашены в бледно-розовый цвет.

«Какое сегодня хорошее утро, — оглядываясь, подумала Галина, — день, будет, вероятно, погожий». Мысли ее незаметно перенеслись к школьным делам: сегодня контрольная работа по арифметике.

«Хотя бы все прошло хорошо, — вздохнула Галина и, поймав себя на том, что боится за ребят, мысленно рассмеялась. — Обещала быть спокойной, а не выдерживаю обещания... Буду спокойной».

— Галина Васильевна! Здравствуйте! Вижу из окна, что вы идете, и думаю, почему так рано в школу?

Галина смутилась. Она никак не ожидала встретить в этот ранний час Бурнакова.

— Благодарю случай за эту встречу, — широко улыбался Борис Владимирович, подходя к Галине, а в мыслях его промелькнуло: «Кто-то заставил бы меня стоять битый час, ожидать тебя, если бы не знал, что уж сегодня-то мы будем самыми ранними и самыми одинокими попутчиками».

— А вы почему рано? — скосила на него глаза Галина, с любопытством отмечая, как свежо, почти юно выглядит сейчас Борис Владимирович. «А ему, кажется, уже за тридцать», — подумала она.

— Ассистент... — шутливо вздохнул Бурнаков. — И представьте себе, напросился к вам в класс... Глафира Петровна на вас все еще в обиде, ну я и решил быть вашим вечным заступником... А то она прислала бы кого-нибудь из «чернокнижников», лишняя морока была бы...

Галина рассмеялась:

— Каких «чернокнижников»? Строгих ассистентов?

— Да, да... Тех, которые даже в своей фамилии, когда расписываются, ищут ошибки.

Борис Владимирович остер на язык. А сегодня он был определенно в ударе, и Галина созналась себе, что Бурнаков — очень интересный собеседник.

— Да, кстати, — спохватился возле школы Бурнаков. — Познакомился с вашим... внештатным корреспондентом. Он не устроился еще на работу? Нет? Трудно, конечно, имея большие стремления и не владея дипломными корочками, выбрать работу более или менее сносную... К слову сказать, я просил редактора газеты Алексея Ильича, чтобы он устроил Валентина, но тот, знаете, воздерживается. Им люди опытные нужны.

Удар был нанесен метко. Под сомнение ставились вообще возможности Валентина.

— Пойти ему простым рабочим, — продолжал Борис Владимирович, наблюдая, как румянец заливает лицо Галины, — или переписчиком бумаг — занятие нелестное.

— Давайте... не будем об этом... — отвернулась Галина.

Бурнаков замолчал, но вдруг воскликнул:

— Ба, забыл! Он случайно фотографию сестренки одного армейского товарища оставил в редакции, попрошу вернуть, а то понадобится зачем-нибудь...

Борис Владимирович протянул ей фотографию, и Галине ничего не оставалось делать, как взять ее. И это фото, словно раскаленный уголек, жгло ей ладонь, пока она не сунула его в портфель... Интересно, что это за «сестра армейского товарища»? Валентин рассказывал, что они приехали в Шахтинск с каким-то Ефимом Горлянкиным... Значит, это его сестра? Но как фотография попала к Валентину? Впрочем, догадаться не очень трудно...

Дыхание Валентина слышится рядом. Ровное, спокойное посапывание раздражает Галину, которая никак не может уснуть.

«Вот почему он стал такой равнодушный, — закусив губу, думает она. — Вспоминает, конечно, сестру этого Горлянкина... А сам молчит, но разве трудно понять, что не только я в душе у него? Это и ребенок разгадает...»

Ей вспоминаются продолжительные, с утра до вечера, отлучки Валентина из дома, мелькает мысль, что и это — не случайно, а для того, чтобы реже и меньше видеть ее, Галинку... Да и вечерами, когда Валентин дома, он больше уединяется, разговаривает с нею как-то рассеянно, неохотно, и — чуть выпадет момент — садится за стол и пишет, пишет что-нибудь для редакции... Иногда, не дождавшись его, она ложится спать одна, обиженная, но достаточно гордая, чтобы не позвать его к себе... А он, кажется ей, и не замечает ее обиды, как не видит и того, что ей так хочется услышать от него ласковое, нежное слово, чтобы на сердце вновь стало безоблачно и спокойно...