Незримая паутина: ОГПУ - НКВД против белой эмиграции - Борис Прянишников

Но уговоры не действовали. Отчеканивая каждое слово, побледневший и взволнованный Савинков продолжал стоять на своем:

— Моя поездка в Россию решена. Оставаться за границей я не могу. Я должен ехать. Я не могу не ехать!

Бурцев развел руками и смолк, понимая тщету своих уговоров. Выпрямившись и приняв боевую позу, Савинков продолжал:

— Я еду в Россию, чтобы в борьбе с большевиками умереть. Знаю, что в случае ареста меня ждет расстрел. — И с гневом и с презрением в голосе он воскликнул: — Я покажу сидящим здесь, за границей, Чернову, Лебедеву, Зензинову и прочим, как надо умирать за Россию! Во времена царизма они проповедовали террор. А теперь не то что террор, но даже вообще отреклись от революционной борьбы с большевиками. Своим судом и своей смертью я буду протестовать против большевиков. Мой протест услышат все!

Тяжкая исповедь кончилась. От Бурцева Савинков вышел с облегченной душой. Несколько дней спустя он еще раз зашел к Бурцеву, чтобы проститься. С сожалением Бурцев взирал на Савинкова. Надежды на новую встречу у него не было.

В начале августа 1924 года Савинков, чета Деренталей, Фомичев и Мухин вместе выехали из Парижа, проехали через Германию, на два дня задержались в Варшаве. Повидавшись с Философовым и Шевченко и обсудив текущие дела, Савинков и его спутники выехали в Вильно. Мухин первым ночью пересек границу через «окно», чтобы проложить путь всей группе. Вернувшись в Вильно, на следующую ночь Мухин перевел Савинкова и его спутников в условленном с Крикманом месте.

В тарантасе Мухин доставил Савинкова и его спутников в Минск. Здесь они все были арестованы. Чекисты торжествовали победу. Савинков попал в их цепкие и жестокие руки.

В Москве с Белорусского вокзала арестованных перевезли на Лубянку. Со всем присущим ГПУ пристрастием, физическими и душевными муками, чекисты допрашивали Савинкова. 29 августа военная коллегия Верховного суда СССР вынесла ему смертный приговор. Но, принимая во внимание сознание Савинковым своей вины и «полное отречение от целей и методов контрреволюционного и антисоветского движения», суд постановил ходатайствовать перед Президиумом ЦИК СССР о смягчении приговора. Удивительно скорым было проявление милости! В тот же день, после заявления Савинкова о «готовности служить трудовому народу под руководством установленной октябрьской революцией власти», Президиум постановил заменить смертную казнь лишением свободы на десять лет.

Савинков капитулировал. Чекисты выставили его на посмешище перед всем миром. Но жизнь ему даровали ненадолго. Они принудили узника писать за границу своим бывшим соратникам послания в духе признания своей вины перед судом. Пером Савинкова они психологически громили эмигрантов, внося смущение в их умы. Его былые друзья не знали, чему верить и чему не верить. Всеобщим было возмущение его «изменой». Столь же сомневались в добровольности его такого падения.

В Варшаве 16 сентября молодая женщина вручила Философову письмо Савинкова о признании и поддержке русским народом советской власти. Савинков звал Философова и былых соратников последовать его примеру и вернуться в Россию под власть большевиков. За этим письмом последовали другие — к лидерам эсеров и даже Сидни Рейли. Смятение в эмиграции было немалое — продиктованные чекистами письма били в цель, подрывая волю к борьбе.

Савинкову разрешили писать дневник. К нему в камеру перевели Любовь Деренталь. Соединились они «по обоюдному согласию».

7 мая 1925 года, спустя месяц после освобождения Любови Деренталь из лубянской тюрьмы, от подъезда Лубянки отошла автомашина. В ней уселись чекисты Пузицкий, Сперанский, Сыроежкин и узник Савинков. Машина направилась в Царицыно, где на известной читателю даче чекисты разыгрывали трагикомедию заседаний савинковского подполья. Показали Савинкову «зал заседаний». Вечером вернулись на Лубянку и ввели в кабинет Пилляра на пятом этаже. Окно с очень низким подоконником было открыто: «Маяча по кабинету, Савинков делал поворот у этого окна. Вот он еще раз приблизился к открытому окну, но не повернул обратно, а посмотрел вниз. И вдруг, словно пополам сломившись, стал переползать через порожек окна. Никто из чекистов не успел подбежать»…

В советских газетах было напечатано официальное сообщение:

«7 мая Борис Савинков покончил с собой самоубийством. В этот день утром Савинков обратился к т. Дзержинскому с письмом относительно своего освобождения. Получив от администрации тюрьмы предварительный ответ о малой вероятности пересмотра приговора Верховного Суда, Б. Савинков, воспользовавшись отсутствием оконной решетки в комнате, где он находился по возвращении с прогулки, выбросился из окна пятого этажа и разбился насмерть. Вызванные врачи в присутствии прокурора республики констатировали моментальную смерть».

Весть о гибели Савинкова была принята за границей с недоверием. Былые друзья сомневались, чтобы жадный до жизни Савинков решился на такой шаг.

О судьбе Зекунова, Шешени и Фомичева известно анналам ГПУ. Чем вознаградили их большевики за предательство — пулей в затылок или дарованием свободы?

А Павловский погиб геройски. Его вызвали на очередной допрос к заместителю начальника КРО ОГПУ Пилляру. В тюремном коридоре Павловский выхватил у дежурного наган из расстегнутой кобуры, выстрелом в голову уложил его и побежал по коридору к выходу из тюрьмы. Выскочившего на выстрел из бокового коридора охранника он сбил с ног. Третьего охранника, пытавшегося перегородить коридор сдвижной решетчатой дверью, он сразил выстрелом в живот. Но четвертый охранник, стоявший в конце коридора, прицелился в Павловского и выстрелил. Убитый наповал, Павловский повис на решетчатой двери, ухватившись за нее руками.

В ходе следствия чекисты вдруг установили, что супруги Дикгоф-Дерентали интересовали их «в весьма малой степени». В апреле 1925 года чета была выпущена на свободу. Оба очень быстро и хорошо устроились в Москве. Любовь Ефимовна стала сотрудницей «Женского журнала». Александр Аркадьевич поступил на службу в ВОКС. Затем, в сотрудничестве с народным артистом Яроном, Деренталь перевел на русский язык несколько оперетт и прилично на этом заработал.

Много лет спустя Любовь Деренталь беседовала с писателем Ардаматским. Она рассказала, что в день своей гибели Савинков был в очень хорошем настроении. Как обычно, утром она навестила его в камере. Вместе обсуждали фасоны платья и шляпки, которые она собиралась купить. Узнав о трагическом конце Савинкова, она воскликнула: «Вы убили его!»

Заманив Савинкова в Россию, унизив его позорной капитуляцией, большевики вознаградили Деренталей за верную службу.

Преуспевшие чекисты получили награды от советского правительства.

После передачи охоты за Савинковым Федорову-Мухину, Опперпут прекратил свои вылазки в Польшу. Был якобы арестован за участие в савинковской организации на западе России, посажен в тюрьму, ему якобы угрожал расстрел. В тюрьме написал книгу «Народный Союз Защиты Родины и Свободы», в которой отказывался от борьбы с советской властью и призывал подпольных савинковцев последовать своему примеру.

Весной 1922 года Опперпут, сменив фамилию на Стауница, стал деятельным членом руководства МОЦР — Монархического Объединения Центральной России.

«Трест»

Сидя в своих кабинетах, Дзержинский и его помощники в коллегии ОГПУ вдруг «обнаружили», что на советской территории действует многочисленная, разветвленная и глубоко законспирированная контрреволюционная организация монархистов.

Использовав поездку Якушева за границу и установление им связи с монархически настроенными эмигрантами, чекисты приступили к дальнейшим действиям.

Для большей солидности чекисты привлекли к возглавлению МОЦР имена, хорошо известные в среде монархической и военной эмиграции. Главой МОЦР был назван генерал-лейтенант царской армии, профессор советской военной академии, автор научных трудов о Первой мировой войне, Андрей Медардович Зайончковский. Непосредственное и большое участие в делах МОЦР принимал генерального штаба генерал-лейтенант Николай Михайлович Потапов, поднаторевший в делах разведки. Селянинов-Опперпут-Стауниц-Касаткин ведал финансами МОЦР, исполняя обязанности секретаря, шифровал письма с указаниями представителям МОЦР за границей.

Пущей важности ради эмигрантам называли имена «единомышленников» Якушева. На верхах МОЦР были: черниговский помещик камергер Ртищев, балтийский барон Остен-Сакен, нефтепромышленник Мирзоев, тайный советник Путилов и иные. Некоторые входили в Политсовет МОЦР.