На земле московской - Вера Алексеевна Щербакова

— Уходи, сейчас же уходи! — в гневе закричала Нина, сверля взглядом сутуловатую спину Данилы в черном пиджаке. — Много на себя берете с Катериной…

Последнюю фразу она докричала, когда Седова уже не было в комнате, он опрометью выскочил в коридор, простучал по лестнице.

— Вот и все! — прислушиваясь, вслух сказала Нина, сама не зная, радоваться ей или плакать.

Виктор Лунин примчался чуть позднее в приподнятом настроении. Хмурый Данила Седов попался ему навстречу, едва ответив на приветствие.

«От Ниночки, очевидно, не солоно хлебавши», — подумал Виктор, охваченный радостным предчувствием.

Нина сидела на диване в унылой позе, подперев рукой подбородок, в сереньком платье из фланели, но в красивых, на высоких каблуках, туфлях.

— С сестрой плохо? — как можно участливее спросил Виктор.

Нина отрицательно помотала головой, совсем как девочка, что ему очень нравилось в ней.

— Ну, тогда, значит… Я видел Седова, он шел от тебя… — Лунин осекся, не договорив, не позволяя себе открыто торжествовать над соперником.

Нина опустила глаза, не произносила ни слова. Он схватил ее за руки, она казалась ему бесконечно прекрасной и милой. Но нет, он все же не станет торопиться, не станет пользоваться ее растерянностью: пусть подумает, пусть взвесит.

Так он лицемерил, в душе твердо зная, что Нина выбрала его, а не Седова!

Он подсел к девушке на диван и, жалуясь на вечную занятость в комитете комсомола, принялся рассказывать ей, как он проводил сегодня семинар пропагандистов и как все остались довольны им.

Слушая его, Нина оживилась, машинально припудрила носик перед зеркалом. В уме Виктора она не сомневалась, и в его способностях к работе — тоже. Ведь с тех пор, как Лунина избрали в состав комитета комсомола, по заводу ходило много добрых разговоров о делах комитета. И все эти успехи она приписывала Виктору. Нина восхищалась его умением говорить перед большой аудиторией, его находчивостью и смелостью.

Виктор собрался уходить, они стояли у двери один против другого, и Нине сделалось вдруг неловко от его нерешительности и колебаний. Румянец выступил на ее щеках; еще слишком свежо было воспоминание о том, другом, навсегда закрывшим за собой эту дверь!

Лунин, как будто что-то поняв в надменно сверкнувшем Нинином взгляде из-под насупленных шелковистых бровей, переменил намерения и заговорил: подкупающая страстность зазвучала в его голосе:

— Ниночка, я боюсь, я не знаю, как ты ответишь на мое предложение… каждый день собираюсь сказать тебе и все не хватает духу: я не могу без тебя, Нина! Пусть война, пусть ужасы кругом — все равно любовь должна жить. И никто не осудит нас!

Она, вздохнув, медленно повторила за ним:

— И никто не осудит нас!

Виктор положил руки на плечи Нины и неотрывно смотрел на нее. В эти секунды он не столько любил ее, сколько упивался своей победой; вот захотел и добился, что первая по красоте девушка на заводе, известная всем Нина Полякова, станет его женой. А сколько влюбленных сохло по ней, как бы сох и он, не будь Виктором Луниным! Энергичным, самоуверенным!

Виктор ушел, а Нина, лежа в холодной постели, — утром не успела истопить печку, вечером по правилам светомаскировки нельзя было, — вдруг всплакнула. Не день, а будто целый год прожила она сегодня: одного прогнала, другому дала согласие выйти за него замуж, ни с кем не посоветовавшись. Да и с кем ей было советоваться? Единственная тетка давно умерла, двоюродная сестра далеко в госпитале между жизнью и смертью, ей не до земных дел. Из подруг самая близкая Катя Ермолова, но она против Виктора, она за Седова.

Нина подоткнула вокруг себя одеяло, оставив щелочку для носа.

«И чем покорил Катю этот сутуловатый Данила? — в раздражении думала она. — Люблю Виктора и выхожу за него. Всех не переслушаешь. То-то любая девчонка на заводе готова бежать за ним вприпрыжку…»

Катя вернулась домой в первом часу и, как ни старалась ходить на цыпочках, включив ночничок, все равно разбудила Нину.

— У своих побывала? — спросила Нина, позевывая. — Живы-здоровы. Как Слава? Посылают на фронт?

— Какой фронт, не дорос еще! Потрезвонили, говорит, и на том конец. Сердит, расстроен. Ну, да ничего, успокоится, — отвечала Катя и в голосе ее слышались нотки раздражения.

— А у меня новость, — вырвалось у Нины, хотя момент был совсем не подходящий: разговор может затянуться, а завтра вставать чуть свет.

Катя равнодушно посмотрела на подругу и ничего не прочитала на ее лице. Очередные, должно быть, дурачества с двумя поклонниками: тешится девица в свое удовольствие! И, встав к Нине спиной, принялась раздеваться.

— Ну, рассказывай, что там у тебя?

— Нет, ничего я тебе не скажу… — Голос Нины прозвучал печально и резко. Катя обернулась: блестящие, устремленные в потолок глаза девушки заливали слезы. Вытащив руку, Нина прикладывала к глазам прядки волос, пытаясь осушить их, как делала, бывало, в детстве. И этот жест, давно знакомый Кате, вызвал в душе молодой женщины чувство, близкое к раскаянию.

— Ниночка, успокойся, прошу тебя! — Катя присела к ней на кровать и, наклонившись, обняла за плечи через одеяло, сама готовая заплакать. — Скажи мне свою новость!

— Я замуж вы-хожу… — приподнимаясь на постели и вновь падая на подушку, в голос заревела Нина.

Катя зашагала по комнате, как она делала это всегда в волнении.

— Ну и выходи. Радоваться нужно, что нашелся любитель на такую плаксу!

Тихо всхлипывая, Нина чуть слышно спросила:

— А знаешь, за кого выхожу? — Ее настороженные, пытливые глаза следовали за Катей от окна к двери, от двери к окну.

Катя не тотчас ответила. Над крышей их жилища будто прокатывались далекие раскаты грома, которые обычно в цехе, за шумом станков, бывают не слышны. Вот шарахнет шальная бомба в их ветхую, давно протекающую крышу и разом покончит с ними…

Грохотанье умчалось дальше, и в комнате стало слышно, как старается друг-будильник, что несет у них с Ниной бессменную вахту. Нина поговаривала, что надо отметить его заслуги перед жильцами специально учрежденной медалью! Выдумщица она веселая, возьмет и сочинит что-нибудь!

Нина вздохнула:

— Катюша, я не понимаю тебя… Чего же раздумывать? За Виктора Лунина выхожу. Знаю, ты не особенно одобряешь, но…

Катя не дала ей договорить, бросилась к ней, сжала в объятиях. Худая, а сильная. И нос больно приплюснула.

— Ага, — чуть высвободившись, торжествующе проговорила Нина, — больше, стало быть, не хлопочешь за своего протеже?..

Катя отстранилась, посмотрела на подругу сверху вниз снисходительно-ласковыми глазами, словно старшая сестра на младшую, улыбнулась.

— Бог с ним, с Данилой, погорюет и другую девушку найдет. Я рада за тебя.