Круговая подтяжка - Ирина Степановская

Он не хотел иметь детей пока в принципе – и оказалось, что сразу две женщины беременны от него. Кстати, обе уверяли, что предохраняются! Куда катится мир? Но если Аллу он все-таки надеялся, как всегда, уговорить подождать с рождением ребенка, то ситуация с Райкой выглядела намного хуже. Чем дальше он обдумывал их разговор, тем отчетливее понимал, что он оказался у Райки в руках. Если она правда все записала на диктофон, дело могло считаться решенным. Отдай Райка пленку Алле, та просто выгонит его. И с большой долей вероятности обе женщины родят от него по ребенку.

Тут Дорна передернуло. Что за тенденция прослеживается в последнее время – рожать детей «для себя»? Что значит – «для себя»? Это эгоистично, это негуманно по отношению и к ребенку, и к его отцу. Еще ничего, если роль отца берет на себя банк спермы; в конце концов, есть идиоты, что отдают туда свои гены, свою плоть. Но когда вот так – от живого мужчины, который может потом каким-нибудь образом узнать, что у него есть ребенок, что он отец, а он уже не может влиять ни на воспитание, ни на содержание этого ребенка.

Откровенно говоря, его всегда изумляло, как это монархи или просто какие-нибудь аристократы – он почему-то с детства обращал внимание на такие факты – вполне равнодушно относились к своим побочным детям, обрекая их на лишения, как будто это были дети не от них. Его это всегда возмущало. Дорн даже представлял себя часто на месте этого жалкого бастарда. Сколько унижений, сколько тягот тот должен был бы перенести! Как это было несправедливо! Теперь же мир кинулся в другую крайность. Отец не нужен, эмансипированная женщина может вырастить ребенка сама. Неправда это, неправда! Ребенок, растущий только с матерью, все равно психологически обделен. И он, Дорн, не варвар, когда говорит, что не хочет иметь детей. Он просто не хочет сейчас! Он помнит, как ему самому приходилось в детстве… Нет, лучше с детьми подождать… А потом, когда он встанет на ноги, у его детей не будет тех унижений, с которыми пришлось столкнуться в детстве ему самому.

Он помнил, как он сам вставал ни свет ни заря, чтобы по холоду и сырости тащиться в детский сад, который ненавидел и в который его, больного или здорового, волокла его мать, потому что ей самой нужно было идти на работу… Он помнил, как родился его младший брат, и все эти детские визги и писки, боли в животе после кормления, пеленки, которые ему, Владику, приходилось гладить, так как памперсов тогда еще и в помине не было, въелись ему в печенки. А когда брату исполнилось пять лет, он из ревности исполосовал ножницами новую водолазку, которую Владику купили к первому сентября в седьмом классе, и еще купили новый рюкзак и всякие ручки и тетрадки, а брату по бедности не купили… И теперь он клялся себе, что у его ребенка будет не детский сад, а няня с двумя языками, и его ребенок не будет говорить своей матери, что он уже вырос из какой-то вещи, чтобы поскорее отдать ее младшему брату И Владик рассказывал это Алле и искренне обещал ей, что все еще у них будет – и пара прелестных детей, и лучшая детская мебель, и игрушки, и фрукты, и все лето на даче, и лучшие учителя, и учеба за границей. И Алла плакала и не верила ему, но, жалея его, потом все-таки соглашалась на очередной аборт. А теперь он должен сказать ей: «Знаешь, дорогая, я вот однажды так глупо попался, и теперь другая девчонка собирается родить мне ребенка!» Нет, по отношению к Алле он не должен был так поступать.

С другой стороны, хоть Алла и была хорошей женой, верным другом, но она уже не давала ему всей той нежности, ради которой он, собственно, и женился на ней. Конечно, женаты они были уже не один год, но уж слишком часто в последнее время она ложилась спать, поворачиваясь к нему спиной. Он не настаивал, понимал – хозяйство, работа, она устает… Но он-то молодой мужик! Здоровый, в самом соку… Не может же он теперь постоянно зависеть от возможностей жены! И если она отказывает ему в близости, не принуждать же ее насильно, в конце концов! Он же цивилизованный человек! И он ее любит. Но и воздержание для мужчины совсем не полезно. Ни к чему сознательно ограничивать свою плоть – это ведет к раздражительности и неврозам… Вон, на Востоке – все соразмерно: пока одна жена беременна, другая кормит, а третья уже снова готова к усладам. Так что же лучше: муж – постоянно неудовлетворенный невротик или довольный жизнью мужчина, который хоть и заводит связи на стороне, но не причиняет ими вреда ни себе, ни жене?

Владик не видел в своей небольшой интрижке с Райкой ничего из ряда вон выходящего. Он мог бы завести параллельно и еще пару интрижек, например, с Мышкой и с кем-то еще, и в этом тоже не было бы чего-то удивительного или особенного.

Ему было досадно, что он так глупо попался!

И срок уже большой. Он, признаться, никак не понимал свою роль в этом абсурде. Они никогда не говорили с Раисой о детях. Подразумевалось само собой, что ничего такого не должно быть. И вдруг это идиотское заявление, что она будет рожать! Нет, этого никак допустить было нельзя!

Но вдруг как-то сама собой представилась Дорну уютная комнатка, где на крючке в стиле ретро висит очаровательная колыбель, в которой весь в кружевах спит здоровый, упитанный младенец. А рядом с колыбелью широкая кровать, на которой полулежит в розовом пеньюаре Раиса, чуть пополневшая, но такая розовощекая, грудастая… кровь с молоком! Она протягивает к нему полные, тугие руки, и кружевные рукава пеньюара спадают с них к самым плечам…

Дорн ощутил беспокойство и встряхнул головой.

А что, если Райка еще расскажет Маше про беременность? А Райка расскажет. Чего ей бояться? Уволить ее, как беременную, не смогут… Даже если он и открестится от всего, все равно эти разговоры не пойдут ему на пользу. Ох, как нехорошо все складывается…. Если Райка все-таки встретится с Аллой и все ей расскажет, то и Алла не простит его. И куда он тогда пойдет из их маленькой, но уютной, Аллиными руками обустроенной квартирки? К родителям? Даже младший брат, который теперь уже учился в университете, ушел оттуда. Не с этой же шантажисткой Райкой навеки соединять судьбу? Она, конечно, в определенном плане ему очень по вкусу, но не такой же он дурак… Да и нет у нее ничего. Сама вон у него денег просит. Нет, что угодно, только не с ней. Надо что-нибудь срочно придумать, как-нибудь выкрутиться, но как?…

– Владик, ты еще здесь? – Мышка вошла и остановилась у самой двери. – Мне пожаловалась Генриетта Львовна, что ты не приходил к ней два дня. Мы не можем так обращаться с больными, Владик!

Дорн повернулся к Маше и посмотрел на нее с каким-то новым выражением лица, как будто видел в первый раз в жизни. «Слава богу, хоть эта не может сказать, что она от меня беременна. А может, наоборот, посильнее приударить за этой мышью? Любящая женщина многое прощает. В том числе и беременность другой женщины…» Но он не мог пока ни на что решиться.

– Я зайду, зайду к этой бабке, Маша. Вот освобожусь и зайду. А ты иди домой. Мне надо еще здесь побыть. – Дорн сел к своему компьютеру и сделал вид, что изучает какой-то документ. Маше захотелось подойти к нему и погладить по русым, легким, свободно рассыпающимся по голове волосам, такой у него был расстроенный, неприкаянный вид. Но она не решилась. Что-то подсказывало ей, что Владику сейчас не до нее. Маша повернулась и вышла из ординаторской.

Дорн рассеянно поменял заставку на экране, это было его ежедневное развлечение. Он не терпел однообразия. Саванну со львами он менял на домик со светящимися окнами, домик – на бутылку с ружьем, бутылку на атомный взрыв, взрыв на замок с летучими мышами, мышей на флаг, флаг на автомобильные гонки… Сейчас Владик поставил чистое бирюзовое поле, как символ ненайденного решения.

…Конечно, Мышку соблазнить он смог бы легко. Он всегда мог добиться того, что хотел, одной только лаской – и у матери, и у преподавательниц, и у девочек в классе. Ласковое словечко, проникновенный взгляд прямо в глаза, поцелуй в щечку – этому Владик научился давно. И давно этим пользовался. Все шоколадки, кассеты, фильмы, контрольные, конспекты – все богатства, которыми владели девчонки в классе, были его, стоило ему захотеть. Но по большому счету, разве он сделал кому-нибудь что-нибудь плохое? Учительнице в коридоре после уроков, когда никто не видит, он мог запросто руку поцеловать. До сих пор смешно вспоминать, как русичка однажды от этого чуть в обморок не упала. А ему эта ласка ничего не стоила, и с женщинами всегда было общаться проще, чем с мужиками. Потому что с женщинами он всегда знал, чего он хочет, и всегда этого добивался. Они его хвалили, они ему доверяли. То, что зависело от него, он сделал – выучился, получил специальность. В диагностике он разбирается не хуже многих. И почему он должен равнодушно смотреть, как богатые люди спускают огромные суммы на дурацкие развлечения, в то время как их собственная жизнь, если они заболевают, стоит гроши, если судить по деньгам, которые они платят за лечение? Пусть платят ему за то, что он знает, что с ними происходит. Его голова дорогого стоит. Между прочим, отец у Маши богач. И если бы он, Дорн, развелся с Аллой и женился на Маше, заручившись деньгами тестя, то мог бы проворачивать такие дела! Но не собирается он на ней жениться. Во всяком случае, пока. Мышка – она и есть Мышка. Размаха в делах у нее никакого!