Вокруг Гекубы - Александр Рыбошлыков

Внизу Лириной рукой приписано: «Душа его была привлечена собственным отражением в себе самом. Какая древняя баллада! Как далеко мы ушли от этого!»

По-моему, тут страшная заумь, но все же следует над этим подумать, иначе мне никогда не понять Лиры.

Однако отвлекся. Утешаю поэта, предлагаю объединить усилия. Прошу рассчитать варианты. Перестает плести корзину и делается умницей.

– Всю информацию, пожалуйста, – говорит. – Свет погас? Почему же раньше не сообщили? Минутку… Да, только так. Л. И. Офирель похищена обитателями камышей. Проверьте, на месте ли ее личное дело, а также «Большой корабельный слесарный набор».

– Это к чему? – спрашиваю.

– У меня все, – отвечает.

Остается три с половиной часа. Сейчас-то хорошо вспоминать, а тогда… Самое ужасное – ни личного дела, ни слесарного набора! Откуда она узнала? Неужто с помощью своих стихов? Но главное, что похитители – красавчики с полотен нашего живописца. Бедная Лира! В таких случаях принято писать: «Бр-р!»

За две минуты собрался в путь: болотные сапоги, накомарник – и спасательная экспедиция началась! Старику ни звука, погубит весь план, заставит проверять наличный инструмент по инструкции, то есть в алфавитном порядке. Отпочковываю капсулу типа «Внешний мир – благоприятная среда». Будет ей местечко в музее Бруча. И вот, по вечно синей воде скользит капсула, ходовые ворсинки повизгивают, стругая залив. До поселения обитателей шестьдесят миль. Ага, впереди тучи чаек и макушки жилищ! Прячу шлюпку в камышах, по пояс в воде бреду к плавням. Хорошо еще, что чайки помет не роняют – у них его нет. Из поэзии взяты.

Лиргород прячется в зарослях цикуты. Вот и обитатели. Все громче щебет. Когда они явились с картин этого маньяка, то ворковали и гукали. Мутируют, бедняги. Вижу много нищих. Тянут лапы, плавники, корешки. На севере, озаренная восходом, рдеет Монт-Офирель. Как-то там Думка? Потом надо будет проверить.

Проникаю в город. Силюсь не удивляться, но удается плохо. У них тут, оказывается, расцвет архитектуры! Когда успели – непонятно. Центр ансамбля – огромная плетеная шляпа, небрежно опрокинутая шутником-зодчим посреди сильно заболоченной поймы неспешно виляющего к заливу ручья. От земли к полям архитектурно-антикварной редкости поднимаются бесчисленные ступени, сплошь занятые белобрысыми худощавыми девами со спящими глазами. Девы заученными сомнамбулическими движениями передают по цепочке всевозможные посудины – птичьи черепа, ковши, ушата, полные, вероятно, воды. Верхняя данаида опрокидывает их в шляпу; и вода струйками выпирает изо всех щелей.

Среди лужи сооруженная из осоки палатка. Очередь стоит, дают какой-то напиток. Вот и зацепка. Становлюсь за старикашкой, вылепленным из большой перезревшей клубничины. Лысая голова торчит из воротника чашелистиков. За мной громоздится шеренга из таких же милашек, но двух похожих нет. Талант этот Джон. На востоке за мысом взлетает огненный шар, на «Конане» бьют склянки. Остается три часа. Очередь движется, и я решаюсь. Деликатно снимаю с плеча соседа жирного слизня, который уже выел немалую дыру, и спрашиваю, кивая в сторону шляпы:

– Дорогой друг, как здоровье госпожи? Что говорят?

Клубничник внезапно темнеет и кричит театральным голосом:

– Горе! Горе! Госпожа больше не живет в Хижине! Госпожу похитили!

Вот те раз! Неужто Дин успел? Только хотел расспросить подробнее, как мой собеседник неожиданно и бурно растекся лужей клубничного сиропа. Пример оказывается заразительным, очередь катастрофически редеет, я обнаруживаю, что стою в ней первым. За стойкой хозяйничает весьма необычный сладкоежка. Он, не слишком утруждая себя обслуживанием клиентов, без отдыха пожирает розовый подарочный торт. Отделив кусок опасной бритвой, отправляет ее в пасть, смачно разминает кусок языком и резко выхватывает лезвие изо рта. Продавец в черном жениховском фраке с хризантемой в петлице, а ниже пояса – гнутые ножки венского стула. Мне становится не по себе, но уйти я не осмеливаюсь. Выдергиваю из проходящего мимо засохшего жереха чешуйку с фрагментом боковой линии, протягиваю его стулу-жениху и получаю синий вспененный напиток в деревянной плошке.

– Пейте, не отходя от кассы, – зловеще шипит стул, размахивая бритвой.

Срываю с пояса флягу, переливаю синюху. Кажется, все удовлетворены.

– Где же искать Лиру? – забывшись, задаю вопрос вслух и мгновенно получаю ответ от случившегося поблизости лилового пузыря на воробьиных ножках:

– Госпожу увезли в Логово. Ее отнял Золотоплечий.

Теперь все становится ясным. У бедолаг переразвит инстинкт, повелевающий захватывать в плен людей, и теперь они принялись красть Лиру друг у друга!

– Этого я так не оставлю! – говорю. – Госпожу надо вернуть. До логова как ехать?

Пузырь раздувается и скрипит складками брюха:

– Я подвезу, мне по дороге.

Сажусь на любезного пузыря, и летим. Из него извергается струя фиолетового дыма, и реактивная тяга ведет нас на бреющем над камышами. Вот и Логово. Всюду разноцветные монстры. Иные, завидев нас, дудят в длиннющие дудки. В воздухе парение обитателей. Урчание, гудки, посвисты отовсюду, щелканье целлулоидное. Словом, их нравы.

– Куда тебе? – спрашивает пилот, а сам уже полупустой, обвис весь. – Вон госпожу повели. Туда хочешь?

Хочу ли я? Из последних сил долетаем и садимся. Из-за ширмы трехметровых стеблей выходит она. Кто это с ней? – Не может быть! – Модест фон Брюгель собственной персоной!

38 альта (выходной).

Продолжаю восстанавливать события. Сейчас уже нет времени писать подробно. Модест оказался восстановлен кистью художника, хотя весь замысел принадлежал Клэр. Она заказала портрет, Джон, простофиля, выполнил, а мы оживили всех оптом. Просмотрели. На это и был расчет. Нарисован, подлец, мастерски, и такой же вредный. Взять бы растворитель да стереть его долой! Но сдержался, надо экономить. Должны быть и другие способы, не может живописец-романтик не усилить какую-нибудь слабость натуры. Выхожу перед ними и громовым голосом:

– Смир-рна!

Мерзавец выкатил глаза и столбом стоит. Лира – как подкошенная.

– Кру-гом! – выполнил и это с блеском.

– Шагом – арш! – Чудо случилось – зомби, выкидывая ноги, ринулся в болото. Исчез в зарослях, слышно только чавканье сапог и треск стеблей: Раз-два! Раз-два!

Обитатели сообразили, что кумир у них уплывает, и двинулись было на меня. Между прочим, у них там сабли имелись и копье, одно на всех. Делать нечего, достал флакон и побрызгал растворителем на одного, особо назойливого. Симпатичный парнишка, вроде вешалки, а на ней халат дырявый. Зашипел парнишка, по хламиде разводы акварельные пошли. Увидали храбрецы действие эликсира и отступились. Они же нарисованные, им пятновыводитель страшнее пожара.

Пленницу переправил в шлюпку. Остается два часа, надо проверить Думку – детище родное. Тут навстречу обитатель, здоровый, как цеппелин. Брюхо вскрыто и полно икры. Нанял его. Цеппелин еще ничего не знает и за флягу синюхи готов куда угодно. Сговорились и поехали. Оказывается, самозваный дирижабль летать не может, а скачет как лягушка. Вцепился в холку и терплю. Так наше путешествие вдвое больше продлится, а времени вовсе не осталось. Добрались до гор. Знакомые места, на снегу – следы дромадеров. Будка караульщика. Верный Адриян сидит с ружьем между колен и смотрит, как у замка возится фигура. В пальцах жужжат напильники. На снегу коробка «Большого набора». Вот оно! Между прочим, сам виноват, не сказал часовому, что надо не только следить, но и не пускать тех, кто без ключа. Подхожу к взломщику и не хуже старика, по инструкции:

– Руки вверх! Ни с места!

Оборачивается – Ида! Я остолбенел, а она мне с ходу такое выкладывает, что писать неловко. Я, мол, давно только о тебе и думаю, и зачем тебе Лирка, цаца разэтакая! Я, разумеется, остаюсь тверд и верен Лире, но бдительность на мгновение потерял. А она – зубилом! Все же успел среагировать, провожу харимадзе и сразу же шикагава. Готова. Хрипит. Зря я так резко.

– Прощайте, Ида. Вы проиграли. Не надейтесь на помощь, ваш сообщник шагает сейчас в противоположном направлении по непроходимым трясинам и появится здесь, обогнув Гекубу, через 1450 дней.

Забираю инструмент, объясняю сторожу его обязанности. Адриян кивает головой, вскидывает стволы и лупит в воздух. Раскалывается слух. Трещит снежный наст, и оползень уносит Иду Клэр в долину. Вместе с ней исчезает и драгоценное личное дело. Как бы я хотел когда-нибудь прочесть этот документ! Кстати, зачем он Иде? Эхо достигает отдаленных пределов и пугает милую Лиру. Цеппелин, перебирая лапками, карабкается ко мне, мы отправляемся в обратный путь. Только бы успеть! Через семнадцать минут…»

На этом обрываются записки Стойко П. Бруча, хранящиеся в Массачусетском филиале музея. Мемуары же, написанные семьдесят три года спустя, изобилуют подробностями, которые заставляют усомниться в их подлинности.