У стен Старого Танжера - Жозеф Кессель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Аллах не пожелал даровать нам эту милость, — вздохнув, ответил Башир. Он вздохнул еще раз, а потом, очнувшись, тихо сказал: — Неподалеку от лечебницы я встретил Сауда Рифа.
Произнося это имя, маленький горбун невольно вскинул голову. Его глаза и все лицо вдруг приняли суровое и дерзкое выражение, и в следующую минуту он с благоговением громко и как-то нараспев повторил:
— Сауд… Сауд… Сауд…
И, помолчав немного, воскликнул с неподдельным воодушевлением:
— О друзья мои, где мне найти слова, чтобы описать его? Временами здесь, среди ваших лотков, появляется кто-нибудь из этих удивительных людей, что спускаются с гор или приезжают с Дальнего Юга. Они еще беднее нас, но держатся с достоинством богачей. Они худощавы, как борзые собаки, которых долго держали впроголодь, и однако, они сильны, ловки и неутомимы. У них нет ни земли, ни скота, ни крыши над головой, подчас нет даже сандалий. Но они не дорожат ничем, кроме своего кинжала, всегда висящего на поясе, — потому что глаза их объемлют весь мир.
— Ты говоришь о тех вольных кочевниках, что бродят, словно тени, вокруг дуаров? — боязливо поинтересовался Фуад, почтенный крестьянин.
— Об этих бандитах, что всегда готовы перерезать горло всеми уважаемому торговцу? — воскликнул ростовщик Наххас.
— Они дерутся только на ножах и только насмерть, — проворчал Исмет, грузчик с крепкими ручищами.
И старец Хусейн, торговавший сурьмой, мягко заметил Баширу:
— В самом деле, сын мой, с твоей стороны неблагоразумно водить знакомство с такого рода людьми.
Башир нетерпеливо покачал головой, и его темные кудри заколыхались на ветру, дующем со стороны пролива.
— Конечно, конечно, каждый из вас по-своему прав! — воскликнул он. — Но я, не имеющий ни крохотного клочка земли, ни сколько-нибудь денег, ни даже камня, за которым я мог бы укрыться от ветра, ни семьи, где бы обо мне заботились, — с какой стати я должен быть осторожным и благоразумным? Аллах не дал мне иного блага, которое я мог бы потерять или которое мне нужно было бы защищать, кроме свободы. И потому я дружу с людьми, которые наводят на вас страх. Им нечего оберегать, и ничто не держит их на одном месте. От них веет запахами пыльных дорог и караванных троп, скал и песков. Ни перед кем они не опускают глаз, и в их сердцах нет места беспокойству и страху. Хоть одеты они в рубище, от них никогда не пахнет нуждой. Словом, они не похожи на других людей, потому что нет никого свободнее их.
Маленький горбун посмотрел куда-то поверх людских голов.
— И все они прямы как пики, — добавил он.
— Можно подумать, что ты знаешь целое племя этих лодырей, вооруженных до зубов, — проворчал грузчик Исмет, который был хоть и крепок и очень силен, однако кривоног и неуклюж.
И Селим, продавец амулетов, прятавший свой зоб за окладистой бородой, колко заметил:
— Да этот сочинитель сказок просто грезит наяву. Вы же знаете, что настоящих кочевников, которые раз в год появляются на Большом базаре, можно пересчитать по пальцам одной руки.
— Что верно, то верно, — отвечал Башир, — но разве вы не помните, что я сопровождал славного Абд аль-Меджида Шакрафа, когда тот тайно, переодевшись в лохмотья, покинул Танжер, и что я добрался с ним до границы с французским Марокко, до города с названием Эль-Ксар-эль-Кебир? И что в этом городе полным-полно бродяг, людей из Рифа, Сахары, с Атласа и из Суса? И что там, в этом городе, на огромном базаре можно встретить больше караванщиков с кинжалами за поясом, чем менял здесь, на улице Ювелиров?
— Ты нам рассказывал! Рассказывал! — послышались возбужденные голоса.
— Так вот, — продолжал Башир, — из всех этих свободных, гордых и бесстрашных людей никто не был так бесстрашен, горд и свободен, как Сауд Риф.
— О Башир, душа моя, — срывающимся голосом взмолилась Зельма, бесстыдная бедуинка, — опиши его внешность, да покрасноречивей, так, чтоб у меня дух захватило!
И Башир продолжил:
— Он высок и строен, как никто. У него крепкая грудь, тонкая талия, длинные ноги и на редкость легкая стремительная походка. Его черные, блестящие, непослушные волосы ниспадают до плеч, обрамляя тонкую, но крепкую шею. Я ничего не сказал про его широкий рот с плотно сжатыми губами и глаза, пронзительные и неподвижные. Да и нужно ли? Кто не знает Сауда, вряд ли оценит силу и красоту гордого свободного человека.
Ему незнакомо чувство жалости. Даже ко мне он ничего подобного не испытывал. Именно это его качество сразу привязало меня к нему. Друзья, которых я себе заводил, — не важно, были ли они правоверными или неверными, — все поначалу жалели меня, принимали из милосердия, как нищего, да к тому же урода с двумя горбами. Все — кроме Сауда. К калекам он питает отвращение и скорее отхватит кинжалом протянутую руку, чем бросит в нее милостыню. Поверьте, нищета и увечье нисколько не разжалобили Сауда, когда он впервые проявил ко мне некоторую благосклонность.
В тот день я находился за прилавком, на котором Абд аль-Меджид Шакраф разложил свой товар. Вы, должно быть, помните, друзья мои, что этот, некогда богатый, человек, чтобы как-то существовать, пытался торговать дешевыми берберскими и мавританскими украшениями на одном убогом базарчике в Эль-Ксар-эль-Кебире. Стоя рядом с ним, я зазывал покупателей, что было мочи нахваливая наш товар, как вдруг у меня горло сдавило на полуслове: я увидал Сауда…
Никогда прежде я не встречал его, но с первого же взгляда я приметил в нем все то, что так привлекает меня в людях. Он остановился в двух шагах от прилавка и уставился на нас немигающими глазами. Вам, разумеется, знакомы повадки этих странных людей, время от времени появляющихся в торговых рядах и на базарах. Они могут часами стоять возле лавки как вкопанные, положив ладонь на рукоятку кинжала и вперив в торговца неподвижный взгляд.
При этих словах Фуад, боязливый крестьянин, принялся делать знаки, заклинающие судьбу.
— Да не явятся они раньше, чем через двенадцать и двенадцатью двенадцать лун! — воскликнул он. — При одной лишь мысли о них у меня стынет кровь в жилах.
— А я как завижу кого-нибудь из них, тут же убираю свои весы, — сказал ростовщик Наххас.
— А я начинаю греметь всеми своими амулетами, — промолвил Селим.
И Башир продолжил:
— Если в центре Танжера вас, о друзья мои, охраняемых многочисленной недремлющей полицией, страшат люди, подобные Сауду, то представьте, что чувствовал славный Абд аль-Меджид Шакраф, находясь в гуще базарной толпы в Эль-Ксар-эль-Кебире, этом вольном городе, и испытывая на себе взгляд здоровенного вооруженного кинжалом рифа? Несчастный, он не смел высунуть из-под прилавка голову и делал вид, что осматривает свой товар, в то время как все тело его дрожало, а с носа стекали крупные капли пота. Что до меня, то я не испытывал ни малейшего страха. Я не ставлю это себе в заслугу; просто я не мог оторвать взгляд от Сауда, который, хоть и был одет так же бедно, как я, казался мне принцем. Несколько минут он пристально смотрел на меня, но я не отвел взгляд. Тогда он провел левой рукой — той, что была свободна, — по вещицам, лежавшим в лотке, и взял два самых больших браслета. Я тронул за локоть Абд аль-Меджида Шакрафа — тот лишь задрожал сильнее прежнего.
Тогда я любезно сказал:
«Каждое из этих украшений стоит восемьсот испанских песет, но для тебя, рифский воин, мы снизим цену на четверть».
«Я не торгуюсь — я беру», — ответил Сауд.
«Ты этого не сделаешь», — возразил я.
Он поинтересовался:
«И кто же захочет мне помешать?»
И услышал в ответ:
«Я — если понадобится».
Тут я вытащил из-за пазухи рогатку, с которой никогда не расстаюсь, и вложил в нее большой круглый камень. Угоди он в висок со столь близкого расстояния, даже Сауду не поздоровилось бы. Но я был готов выстрелить — пусть Аллах лишит меня зрения, если я лгу.
Не знаю, какой дух снизошел на меня в ту минуту и избавил меня от страха. Скорее всего, это был дух самого Сауда.
Риф рассмеялся, вернее сказать, молча чуть разомкнул губы, обнажив края блестящих, крепких и острых, как у гиены, зубов. «Не знаю, что находится у тебя в этих двух котомках, — произнес Сауд, указывая на мои горбы, — но смелости тебе не занимать». Он выпустил из рук украшения и удалился, ступая гордо, словно наследник престола.
«Что ты натворил, что натворил? — застонал Абд аль-Меджид Шакраф. — Для тебя два браслета дороже жизни? Вот он вернется и перережет нам горло!»
И Сауд действительно вернулся. «Покажи, как ты стреляешь из рогатки», — велел он мне. Я вышел вместе с ним с базара и, моля про себя Аллаха о метком глазе и твердой руке, прицелился в маленькую птичку, стремительно летящую на большой высоте. Птичка упала к моим ногам. Сауд вновь засмеялся на свой, особый манер и сказал: «Если б ты рос у нас и с раннего детства взял в руки ружье, ты уже был бы опасным человеком». Я почувствовал, как заколотилось у меня сердце. «Ружье?! — воскликнул я. — Но я никогда в жизни не держал его в руках!» — «У нас в дуарах каждый имеет свое собственное ружье, — сказал Сауд, — и даже мальчишки твоих лет. Но тем, кто хочет быть свободным, оружия все равно никогда не хватает».
