Новый потоп - Ноэль Роже

— Ах, — промолвил Жан, — жить вместе с другими людьми — ведь это же земной рай!

Вечером, сидя у огня вместе с Максом, Губертом и госпожей Андело, Лаворель вдруг сказал:

— Я был с моим другом… Морисом Колоньи… на самых вершинах… около План-Нэвэ… Он погиб… Вот уже три дня…

Наступило молчание. Жан добавил вполголоса:

— Он покончил с собой…

— Лаворель, — сказал Макс едва слышно, — вы расскажете нам об этом потом… Идите отдыхать.

Но Жан покачал головой.

— Нет, — сказал он, — я больше не сплю… И вы мне сегодня так близки…

Госпожа Андело глядела на него с состраданием.

— Мы вышли вместе, как мы это часто делали. Морис и я, с веревкой, провизией, одеялами…

Это было в начале августа. Газеты пестрели сообщениями о катастрофах, ураганах, кораблекрушениях, землетрясениях… Но они не обратили на это никакого внимания.

— С неделю мы жили на бивуаке в скалах. Только взойдя на Желтый Зуб, мы увидели… Да, именно там, на этой головокружительной высоте, которая парит над зияющей пустотой, мы увидели прорвавшуюся воду, ползущую к деревням, и постепенно исчезающие города… Мы представляли себе беглецов, настигнутых волной… поглощенных одним ее взмахом… Я помню стадо овец, столпившееся на скалистом островке, падавших одна за другой, как дозревшие фрукты…

Он замолчал. Никто не шевельнулся. Ужасы прежних картин снова вставали перед ними.

Жан тихо продолжал:

— Мы хотели добраться до перевала. Мы были перевязаны веревкой и перебирались, вися на стене. С вершины оторвался камень… Толчок… Мне удалось удержаться на своей привязи. Морис крикнул: — Я ранен! Я подошел к нему по узкому карнизу. Берцовая кость была переломлена у него в двух местах. Я развернул свои обмотки, вытянул его ногу вдоль моей палки и перевязал как можно туже.

Вы представляете себе дальнейший спуск? Он тащит за собой ногу, я его несу, а иногда оставляю висеть на конце веревки… Да еще в том состоянии ошеломленности, в котором мы находились…

— Это ужасно, — прошептала госпожа Андело.

— Мы оставались там наверху… Сколько дней? Считайте сами… Морис не поправлялся. У меня почти ничего не было, чтобы его лечить!

— Как вы не умерли с голода? — воскликнул Макс.

— Мы были на краю гибели, — ответил Лаворель. — Запасы истощились… На второй день мы увидели заблудившуюся козу, которая, отстав от своего стада, не знаю каким образом забрела туда. Она спала посередине между нами. Я отнес Мориса под Восточную Вершину, у ледника План-Нэвэ. Огромная скала защищала нас от ветра. Утром коза спускалась в поисках мха для жвачки. И мы каждый раз боялись, что она не вернется; но она слишком плохо питалась, молоко ее делалось все более и более жидким. Морис беспрестанно повторял: — Оставь меня! — Ах! Какое мужество он выказал в своих страданиях! У него был сложный перелом… Мы приходили в отчаяние…

Голос Лавореля оборвался. Он докончил одним духом:

— Однажды вечером, в его последний вечер, он мне сказал: «Надо жить… Надо, чтобы ты жил… Непременно…» — Он, как всегда, пожал мне руку, и мы заснули друг возле друга. Мне показалось во сне, что он ходит. Когда я проснулся — я был один…

Наступило молчание. Жан добавил:

— Должно быть, он дотащился до перевала… Этот перевал возвышается совсем отвесной стеной, а внизу вода…

— Что же вы делали дальше? — спросил Макс.

— В течение двух дней я лежал неподвижно. Я не мог сделать ни шага… Потом я решил последовать желанию Мориса и спастись. Его воля служила мне приказом, который я все время ощущал… Надо было прежде всего обогнуть острый склон, прозванный Перстом, и следовать по краю до Верхней Вершины. Я бросил веревку… Как я перебрался через всю цепь опасных переходов, я не помню. Я шел в каком-то кошмаре… Даже коза не рискнула следовать за мной. Она остановилась у стены, за которую я цеплялся, и грустно блеяла. Потом она повернула назад и скрылась с моих глаз… А я… я заплакал.

Наступило молчание.

— Это неслыханно, — прошептал Губерт. — Что только может вытерпеть человек!

Жан ничего не ответил.

Они забыли подложить дров в потухающий огонь, и их охватил режущий холод осенней ночи. Подняв глаза, они увидели, как на небе, черном и холодном, как неподвижная вода, сверкали звезды.

— Я не дам вам спать одному сегодня, старина, — сказал Губерт, хватая Лавореля за плечи. — Вы разделите со мной мой матрац…

— Как вы его любили, вашего друга! — прошептала госпожа Андело.

Жан ответил.

— Как брата…

Что-то в его интонации заставило их замолчать. Они встали, окружая Жана Лавореля. Его высокая фигура ярко освещалась отблеском горящих угольев. Он поднял голову и воскликнул:

— Там наверху — люди. Надо идти им на помощь! Завтра же… Хорошо?

— Вы еще слишком измучены, — тихо проговорил Макс. — Это очень длинный переход. Подождем день или два…

— Тогда послезавтра, — ответил Жан.

Жан, Макс и пастух шли с самой зари. Поднявшись на Шо д’Антемоз, они спустились по другому его склону, чтобы обогнуть массив Южного Зуба. Над ними возвышались сплошные стены. Надо было взбираться на каждый уступ и двигаться по отвесным краям, которые терялись в зияющей бездне. У их ног спокойным морем расстилалась долина Иллиэц, пересеченная длинными правильными бороздами.

Они перешли наконец Суасский хребет, опирающийся на последнюю вершину, «Крепость», и представляющий собой редут из скал, возвышающихся к самому небу. Достигнув вершины, они сделали привал. Взоры их обратились к долине, где тесные потоки мелких камней казались окаменевшими реками. Они увидели узкий ледник, висевший над выступами «Крепости», а ниже — голубое озеро, которое трепетно блестело, как живое око на неподвижном лике лунного пейзажа. Лучи солнца угасли на склонах. Воздух приобрел ту холодную ясность, которая предшествует сумеркам.

— Игнац!.. Ты их не видишь? — спрашивал Макс, склонясь над пропастью.

Пастух качал головой… Набравшись духу, он изо всех сил испустил крик, который когда-то собирал его баранов, рассеянных у подножия Белых Зубов. Это была пронзительная и меланхолическая модуляция, бесконечная призывная песнь. Эхо подхватило ее и разбросало во все стороны. По всему массиву гор слышался только этот человеческий голос, который спрашивал, настаивал…

Игнац, задыхаясь, остановился. И из долины послышался в ответ подобный же призыв, ослабленный расстоянием и постепенно замиравший вдали.

— Один из здешних! — воскликнул пастух.

Он повторил свой клич. И оба голоса, окрепнув, шли друг к другу в трепетном ожидании встречи…

Почти тотчас же на белой земле показались три темные фигуры. Они, казалось, ползли среди скал, взбираясь на Суасский хребет.

— Скорей! — крикнул Жан.

Они начали сбегать по склону и подошли к пологому склону долины. Обе группы приближались друг к другу. Чей-то голос внезапно крикнул по-французски:

— Добро пожаловать!

Один из людей опередил своих двух спутников и бросился к ним с распростертыми руками.

Маленького роста, плечистый, с длинной седеющей бородой и растрепанными серебристыми волосами, он был в разодранном пиджаке, с розеткой Почетного Легиона в петлице. Он был бледен, как полотно, и его истощенное лицо было искажено волнением.

— Ах! Господа, господа, — повторял он, пожимая руки Максу и доктору Лаворелю. — Господа…

Потом, обернувшись к белокурому пастуху, проговорил:

— Спасибо!.. Спасибо!..

Целый поток вопросов полился из его уст: Откуда они? Спасся ли кроме них еще кто-нибудь?..

Его два спутника присоединились к группе: лысый человек, рваная одежда которого болталась на исхудавшем теле, и рыжий рослый горец с могучими плечами, худой и крепкий, которого Игнац весело окликнул:

— А, это ты, Жоррис Эмиль?!

— Это ты, Игнац? — ответил Жоррис.

И невольным движением он прижал юношу к своей широкой груди.

Остальные с удивлением смотрели друг на друга. Спасшиеся на Суасском хребте оглядывали людей Сюзанфа и изумлялись меховой одежде, огрубелой коже, энергичной походке дикарей. Они сами были истощены и в лохмотьях. Вся внешность их говорила о лишениях и страшной нужде. Лысый человек повернулся к Жану Лаворелю, стараясь улыбнуться, и вдруг опустился на колени и заплакал, закрыв лицо руками.

Человек с орденом в петлице мог еще говорить.

— Разрешите представиться и представить вам своих товарищей.

Старая формула, произнесенная этим взлохмаченным стариком, у которого из-под рваных брюк виднелись голые колени, странно прозвучала в этой пустыне.

— Фриц Шмидели, из Базеля, страстный ботаник, жалеющий растения еще больше, чем людей… Наш проводник из Шампери — Эмиль Жоррис, которому мы обязаны тем, что осталось от нашей жизни.