Навеки твой. Бастион. Неизвестный партнер - Гюннар Столесен

– Сольвейг пришла к нам работать года три–четыре назад, и я сперва не обращал на нее внимания. Она окончила художественную школу и работала внештатно: заголовки, разработка анонсов и подобная ерунда. Славная, милая, с ней просто приятно было быть рядом, работать вместе, пока вдруг не обнаружишь, что влюблен в нее по уши, или, проснувшись утром, почувствуешь, что любишь ее больше, чем когда–либо кого–либо любил. Но не осмелишься сказать ей это, потому что женат. И она замужем. И у тебя ребенок. И у нее два. И ты понимаешь, что сел в поезд слишком рано, вышел не на той станции и что теперь уже поздно, слишком поздно. Ведь так?

Конечно, так. Я это тоже иногда ощущал. Только мой поезд давно от меня ушел, а я так и не вышел ни на какой станции. Я был вышвырнут на повороте, головой вперед.

Юнас пошарил рукой в воздухе, будто искал ее. А может, он хотел нарисовать, создать перед глазами ее образ.

– Ты бы… Она из тех, о которых думаешь, что в нее все должны быть влюблены. Первое, самое первое, на что обращаешь внимание, – ее волосы. Они не каштановые – можно сказать, что они каштановые, но они еще и рыжеватые, хотя и не рыжие, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Я понимал, что он имеет в виду. Я ее видел.

– Ее волосы просто светятся, и кажется, что свет исходит…

– Изнутри, – помог я.

– Именно. Изнутри. И все ее тепло тоже изнутри, и потому–то не сразу замечаешь, как дьявольски она хороша. Всегда в прекрасном настроении, приветливая и мягкая, даже в спорах. И нам так повезло, то есть мне повезло, что мы много работали вместе.

– А кем ты там работаешь?

– Теперь моя должность называется «консультант по Маркетингу». Раньше, когда все в конторе назывались шефами, я тоже был «шеф». Я занимаюсь договорами и контрактами, проведением кампаний и связанными с этим экономическими вопросами. А она практически осуществляет рекламу, то есть воплощает идеи в эскизах. Она очень способная. У нее свой особый почерк и замечательно развито чувство графического выражения. В заголовке, в иллюстрации или просто в рисунке она может воплотить основной смысл, даже углубить его, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Я понимал не все, что он имел в виду, и кое–что мне приходилось домысливать. К тому же я видел ее.

– Так месяцами и ходил вокруг да около, облизываясь, как кот у горячей каши, борясь со своим тайным влечением, со своей влюбленностью, пока однажды… Мы работали, а я только что пообедал с клиентом, и мы распили бутылку вина. Мне было легко и хорошо, как обычно бывает после вина – словно порхаешь, правда?

– Да–да.

– И тут я почувствовал, что мы так близки друг другу, здесь, в этой конторе, разделенные лишь письменным столом. Я осторожно сказал: «Знаешь, Сольвейг, мне кажется, я влюблен в тебя, но, может быть, не очень сильно». Это я добавил на всякий случай, чтобы она не приняла мои слова как оскорбление. А она смотрела на меня внимательно и изучающе, как это делают некоторые женщины, если говоришь им такие вещи, – они по твоему лицу хотят отгадать, ложь это или правда. И Сольвейг сказала: «Правда?» – голос у нее был такой нежный. А потом, когда мне пора было уходить, я легонько обнял ее, и она прижалась ко мне, и я дотронулся губами до ее затылка, почувствовал запах ее волос. Мгновенно наши губы встретились, и она не отвернулась, а я, ничего не соображая, выскочил из кабинета, даже не закрыв за собой дверь.

Наклонив голову набок, он с удивлением смотрел на свою пустую кружку.

– А потом… потом почти целый год ничего не было. Честно, Варьг, я пытался забыть об этом. Я думал про себя: ты в нее влюблен, но она ничего не испытывает по отношению к тебе. Да и с чего бы? Она счастлива со своим мужем, у них двое детей; да и сам я женат, и у меня тоже есть сын. Но я, конечно, не знал, что она уже тогда (не мог я вообразить себе это в самом фантастическом сне), что такая женщина, как С–с–сольвейг, может испытывать ко мне какие–то чувства, но это было правдой. А потом наступила осень, похожая на долгий холостой ход на пути к желанной цели. И я все ясней и ясней понимал, что Сольвейг появилась в моей жизни, чтобы остаться навсегда хотя бы в моих мыслях. Я никого не видел, кроме нее, – только ее одну. Я стал хуже работать, появилась рассеянность, но я справлялся с повседневной рутиной. И вдруг произошла неприятность – из–за меня чуть было не потеряли клиента. Но мне было все равно, лишь бы она всегда была рядом. Мы продолжали работать вместе. За все это время мы ни разу не говорили о том, что произошло, о чем я тебе рассказал. Мы стали очень близкими друзьями. У меня никогда не было такого хорошего близкого друга ни среди мужчин, ни среди женщин.

Я подлил ему пива из своей кружки, и он с благодарностью посмотрел на меня откуда–то издалека, с противоположного берега Атлантики.

– Но в один прекрасный день…

– Ну?

– В один прекрасный день мы работали поздно, сверхурочно, выполняли срочное задание. Мы остались одни во всем бюро. Закончив работу, сидели, разговаривали. Точнее, она сидела, а я стоял напротив у стола. Перед каждым – чашка с остывшим кофе. Я уже не помню, о чем мы говорили – так, о том о сем. Я помню только одно – что я напряженно думал: сейчас, именно сейчас, Юнас, ты должен сказать ей все. Это был подходящий момент, но я не мог себя заставить, я не мог составить предложение, не находил ни слов, ни названия тем чувствам, которые меня раздирали, потому что она сидела рядом. И тут… Она закурила и сказала: «Я редко курю. Меня это раскрепощает». И я повторил – «раскрепощает» – и потянулся к ней и погладил ее по щеке. Взгляд ее потеплел, а глаза потемнели. Она в свою очередь протянула руку и тоже погладила меня по щеке тыльной стороной ладони. Я обмяк. Все во мне как будто растворилось, я наклонился через стол и взял ее лицо в ладони и, почувствовав нежность ее кожи, зарылся лицом в ее волосы, в эти удивительно мягкие волосы, а потом губами дотронулся до мочки уха, потянулся к ее щеке, к уголку рта и почувствовал, как дрожат ее губы. И я застонал, Варьг. Меня захлестнула такая волна нежности, что я стонал, как старик. «Сольвейг, – сказал я, – девочка моя хорошая, Сольвейг». Она смотрела на меня своими большими ясными глазами. «Ты правда так думаешь, Юнас?» – сказала она. «Если бы ты только могла себе представить – я бы и сам не поверил, – я уже не помню, когда я испытывал что–либо подобное, Сольвейг». Я поцеловал ее несколько раз в ухо, в щеку, в губы, но в губы по–настоящему не получилось – она отвернулась, а я спросил: «Скажи, я хоть немножно тебе нравлюсь?» – «Я очень люблю тебя, Юнас», – ответила она. А я еще поцеловал ее. Она сказала: «Как хорошо, что ты есть, Юнас». Я сдвинул со лба ее волосы и сказал: «Знаешь, то, что я чувствую по отношению к тебе, – не просто желание, это и что–то совсем другое. Очень романтическое. Как будто я помолодел и мне опять шестнадцать. Мне хочется сделать для тебя что–нибудь очень хорошее. Я хочу поцеловать тебя в губы». И я смотрел на ее рот, мягкие губы – небольшие, полураскрытые, эти легкоранимые желанные губы, ты понимаешь, что я имею в виду, Варьг?

Я понимал, что он имел в виду. У меня даже слезы навернулись на глаза.

– Она ласково, как мне показалось, улыбнулась мне, – продолжал он, – и сказала: «Я тоже, я говорю много глупостей, я импульсивна, слишком импульсивна, и мне просто необходимо быть мягкой и нежной с кем–то». Она держала мои руки в своих, Варьг, и смотрела на меня, открыто, всем лицом, и казалось, что лицо это заполнило всю комнату, что это какое–то сверхъестественное явление, а не прекрасное человеческое лицо, обрамленное чудесными волосами: маленький нос, темно–синие, почти черные глаза, дрожащие губы, мягкие округлые щеки, твердый подбородок… Сольвейг, Сольвейг. И я знал тогда, как и теперь знаю, что люблю ее, что я буду любить ее всегда, что бы ни случилось. Я не могу не любить ее.

Он огляделся, будто искал в зале других, кого он мог бы полюбить, с кем он мог бы разделить переполнявшие его чувства, с кем он мог бы сидеть и часами разговаривать. Но он не нашел никого. Единственное, что оказалось под рукой, – сыщик, не из дорогих, но и не из дешевых. Слушатель.

– Но тут мы услыхали шаги по коридору. Мы отпрянули друг от друга, на ощупь схватили кофейные чашки и поднесли их ко рту. Когда дверь распахнулась и кто–то вошел, мы уже сидели на приличном расстоянии друг от друга.

Я ждал конца рассказа и спросил:

– Кто же вошел?

– Ее муж.

На улице смеркалось, и кельнер потерял всякую надежду остановить нас. Он принес еще пару кружек. Я уже с трудом находил в баре дорогу до туалета и обратно.

– Я тебе рассказывал о ее муже? – спросил Юнас Андресен.

– Не помню, – ответил я, но, по–моему, это было еще до того, как я перестал помнить, что происходит.

– Рейдар Мангер, но не из Мангера. Он из южной Норвегии. Я думаю, из Кристиансанна. Университетский стипендиат – боже правый, какие слова придумывают, а, Варьг? Специалист по американской литературе. Из тех бледнолицых, которые до глубокой ночи сидят и пишут свою докторскую диссертацию о Хемингуэе и падают в обморок при виде живой форели. Но он симпатичный. Он мне всегда нравился, хоть я немного и преувеличиваю, говоря «всегда». Не так уж часто я с ним встречался, и слово «нравился» имеет различные оттенки. Ты же понимаешь…