Гольф с моджахедами - Валериан Скворцов

Ефим специализировался на проникновении в финансовые структуры, отмывающие преступные или коррупционные деньги, а также на анализе стратегической информации, касающейся теневой экономики, то есть почти половины реальной экономики России. Он работал с тщательно и заранее подготовленными подходами к цели и имел под рукой две-три группы профессионалов, спаянных субординацией правительственных чиновников - а кем ещё могли быть его агенты?

Эта беспроигрышная, с моей завистливой точки зрения, деятельность постепенно, в особенности к 2000 году, отвадила Ефима от оперативной работы, резко изменившейся со времен, когда он заканчивал высшую школу имени Андропова, или как там она называется. Поднявшись по служебной лестнице и сконцентрировав в своих руках информацию массовой убойной силы, он считал, что знание - все, а полевая работа - если и не второсортная деятельность, то во всяком случае занятие не из тех, где требуется высокий профессионализм. То есть не отличал толстопятого вертухая от невидимки. Пока он так считал, командование Шлайна провело пять реорганизаций вперемежку с чистками, и после каждой его спецконтора теряла боеспособность наполовину, потому что возникавший вакуум всасывал очередную порцию суетливых дилетантов из провинции. Я бы предположил, что не только их. Возможны ведь варианты и поопаснее.

Впрочем, иметь суждение об этом мне не полагалось. В официальном смысле ни нашего знакомства, ни тем более делового взаимодействия не существовало. Как не существовали Бэзил Шемякин и Ефим Шлайн в одном и том же пространстве или даже в одном и том же времени. Некто - скажем так, по собственному капризу - время от времени нанимал некоего другого для доверительных поручений, оплачивая подряд сугубо от себя лично. Что же касается учреждения, которое Ефим, возможно, представлял - возможность только и допускалась, к тому же расплывчатым полунамеком, - то оно находилось на иной планете, если вообще, как говорится, имело место быть.

Переехав в Москву и оформив на улице Королева в управлении по делам частных сыскных и охранных предприятий российскую, как я её по-прежнему называл, "лицензию практикующего юриста", я получал заказы Ефима. И, собственно, на гонорары за их выполнение и существовал. Однако последние полгода контакт Шлайном не возобновлялся. Так что дома, в России, меня ждала полнейшая неизвестность. Но по мелочам, я полагал, работа непременно найдется...

Я наугад вынул из картонного ящика пять номеров отцовских журналов на память. Остальное свалил в пластиковый мешок для мусора, который стащил к мусоропроводу. Домработница Ари, прислуживавшая ещё нам с Наташей, отворачивая лицо, принесла пива. Пожилая тайка явно разводила сырость, вспоминая прошлое, и всхлипнула даже, положив передо мной на подносике надписанную для Наташи открытку.

Не знаю, читал ли покойный отец нееловскую пропаганду. Из сшитой нитками тетрадки под названием "Досуг московского кадета", словно отжеванный чуингам, тянулась липучая скукота. Вычитал и про себя: "Безликие, бесцветные и чем старше, тем резче опустошенные бегут от всего, даже от церкви, скучно и лениво смотрят, когда на заре и при звуке труб и пении "Коль славен" поднимается русский флаг, избегают всякой беседы с кем бы то ни было, иногда только, понукаемые, вяло и тоскливо играют на спортивной поляне. Но при разговоре о деньгах глаза оживают... Они же маленькие "ничто". Не французы и не русские".

Пожалуй, верно. Полнейшей дурой в пансионате на шанхайской Бабблингвелл-роуд выглядела Анна Власьевна, которая, цепляя на ходу парты широченными бедрами, заставляла писать под диктовку явную чушь: "Стоит милый у ворот, широко разинув рот, а народ не разберет, где ворота, а где рот..." Поди переведи такое на английский или французский, на котором все и говорили вокруг. Впрочем, иногда переводили. Песня "Разлука ты, разлука" начиналась по-французски со слова "сепарасьон"... Предмет Анны Власьевны назвался "родная речь".

Но выражение "маленькие ничто" покоробило. Не сделался я таким. Отец с мамой не позволили, хотя деньги им приходилось пересчитывать частенько, а на заре и после захода солнца "Коль славен" они не пели и неизвестного мне цвета флаг, который "наш", не поднимали и не опускали. Шемякины, российские Шемякины, - и без песни и флага, предписанных начальством, не ничто.

Кажется, я заводился.

На тук-туке, наемной трехколеске, я съездил на Силом-роуд, где знакомый ювелир выправил на дюжину черных жемчужин сертификат качества. Предлагал и выкупить, прибыль составила бы тысячу с лишним процентов... Я попросил по дружбе изготовить на них чек, заверенный печатью, - для всех таможен, которые мне предстояло пересекать в будущем. И купил для Колюни золотой медальончик с Богоматерью, чтобы освятить в Москве.

Квартиросъемщик явился с женой, милая пара вкусно и душевно угостила меня в переулке На-На в немецком пивном ресторане "Гейдельберг". Я не стал торопиться с обсуждением вопроса о продаже квартиры. Стоило ли тревожить их? Да и Ари тут же потеряла бы работу... Угощали меня, наверное, на радостях, что я не поднимал арендную плату.

После ужина я перебрался в джаз-бар "Коричневый сахар" возле парка Лумпини, откуда позвонил в ночлежку "Кингс" и попросил прислать свой портфель, в котором лежали куртка, кашемировое полупальто и кепка для Москвы. Весь мой багаж. К нему теперь добавились пять отцовских журнальчиков. Билет на московский рейс "Аэрофлота" я подтвердили по телефону ещё из своей квартиры.

До выезда в Донмыонг я туповато пропьянствовал в компании лоснящейся мулатки. Даже сыграл на бамбуковом полене в составе джазистов-любителей. Норовя попадать в ритм, наклонял продолговатую полость, в которой перекатывались песок и галька, то в одну, то в другую сторону. Мулатка восхищенно сравнила меня с Ринго Старром. Та же задушевность. И потрясающее туше.

Часа три с лишним я чувствовал себя вполне хемингуево. В особенности когда по телевизору, привинченному над стойкой, показали репортаж с солдатами и танками в Чечне и мулатка спросила, не страшно ли возвращаться в такой ужас. Про отъезд в Россию я сообщил ей заранее, чтобы потом не катила, как говорится, бочку из-за потери какого другого клиента.

Конечно, такому герою, как я, ничуть не было страшно. Видали мы войны и покруче! Я авторитетно объяснил мулатке, что все, кому не лень, рады распускать слухи о чеченской войне, которая меня-то лично ни с какого боку не касается.

И, как всегда случалось, накаркал.

Глава четвертая

Обретение идеалов

1

На Алексеевских информационных курсах классы "Форсированное дознание" и "Ломка воли" вел Боб Шпиган, частный детектив международного класса, энергичный весельчак, полное имя которого было Борис де-Шпиганович. Приставку "де" перед фамилией изобрели его родители - иначе никому в Европе вовек не распознать бы в них российских дворян. Факт такого заимствования наложил неизгладимый отпечаток на манеру мышления Боба. Выводы на уроках своего мастерства - уникального и, я бы сказал, пронизанного искусством импровизации - Шпиган оформлял бессовестно присвоенными афоризмами. В области общих рассуждений он, в сущности, предпочитал плагиаты и не скрывал этого.

Пока подкрашенная контрактница в Шереметьево рассматривала меня, мой паспорт и ставила на нем штемпель, я, как начинающий новую жизнь с ограниченными средствами, выискивал в памяти какую-нибудь шпигановскую банальность на эту тему. После таможенного "зеленого коридора" я припомнил одну из них. Боб поучал, что бедняки делятся на две категории - бедные вместе с другими такими же и бедные в одиночку, при этом первые бедны по-настоящему, а вторые - от невезения. У кого профессор украл формулу, уже не узнать, да это и неважно, а вот его рекомендации дознавательных подходов к разным беднякам подтверждались неизменно. Первых легко уговорить и дешево купить, а вторых, для которых деньги "еще пахнут", приходиться ломать...

Я себя и ломал. Мазохистски утопая летними ботинками в талом снегу, я, сморкнувшись по-пролетарски на цементную колонну, прошел сквозь строй частных тачек к маршрутному такси и уселся на продавленное сиденье между мужичками в пыжиковых ушанках и кожаных куртках. Сразу и поехали. Вместе с зеленоватым "Москвичом", который словно на гибкой сцепке, не отставал до метро "Войковская".

Дешевая машинка имела тонированные стекла. Поэтому водителя и пассажира, сидевшего на заднем сиденье, разглядеть не удавалось. Определенно, пассажир спускался со мной и в метро по эскалатору, если эту парочку интересовал именно я. Хотя сомнения, как говорится, теплились, потому что слишком уж дешево меня повели от Шереметьево... Не уважали? Плохо знали?

Профессиональный кретинизм преследователей, однако, сработал. На "Белорусской" я перешел на кольцевую линию, по которой сделал полные два круга. Конечно, идиот или пьяный просидел бы в вагоне и больше. Парень в китайском пуховике, с которым не вязались ботинки "саламандра" и испанский шерстяной берет, спокойно вытерпел полтора маршрута, не прячась за "Московским комсомольцем", который читал. Он нагловато, с моей точки зрения, потащился следом и на переход, а потом, спустя один перегон по радиальной, на эскалатор станции "Маяковская".