Избранное - Василий Нарежный

Мрачное чело его подобно угрюмому холму, покрытому туманом осени дождливой, взоры его кидали молнии суровые, дыхание груди раздавалось окрест, как стон ветра в утлой гробнице безбожного! В пасмурном отдалении стояли погруженные в уныние два оруженосца Князевы: Велькар, отличный крепостью мышц своих, Зонар, славный мудростию советов.

Любослав восклонился на пуку, подъял очи свои и воззвал к небу, звездами цветущему: «Почто, месяц любезный, так кротко помаваешь ты жемчужными власами, и вы, звезды сребристые, пускаете трепещущие искры над главой моею! Прелести ваши способны вливать в душу смертного радости живящие; но Любослав чужд всего, что называется радосгию; в обширной стране своей он есть узник горести и томления. Покрой, о месяц, кристальное чело свое тучею непроницаемой; отклоните, звезды, яркие взоры свои от князя несчастного! Для духа моего способнее, вожделеннее блуждать в дубравах мрачных, под черным наметом пасмурного неба, озаряемым златою молниею. Велькар! Зонар! следуйте за мною».

Восстал и пошел, подобно столпу туманному, коего края озарены еще слабым светом заходящего месяца; спутники его за ним последовали.

Нощь прошла в путешествии. Северная звезда возблистала над востоком; полевые птицы воспарили к небу и воспели хвалу утреннюю непостижимому зиждителю всего прекрасного под солнцем. Спутники Князевы хранили глубокое безмолвие; они не дерзали вопросить повелителя, куда направлены блуждающие стопы его? И се достигли они леса дремучего, готового принять их в мрачные недра свои. Князь хотел продолжать, как Зонар, достигнув его с преклонным видом, воспретил путь ему; удивленный князь остановился.

Зонар вещал: «Повелитель страны Туровской! куда направляешь ты стопы свои? или безвестно тебе, что благочестивый инок Поил обитает среди дубравы сей?» — «Его ищу я, — отвечал князь, — с ним хощу беседовать, внять советам его и вопросить, как могу обрести паки утраченный покой мой. Ничто в мире сем не веселит меня. Я хощу уведать, не может ли надежда мира иного расторгнуть мрака, покрывающего душу мою. Шествуем!»

«Князь! — воззвал Зонар, — отец отца моего повествовал мне об иноке Иоиле; ни с кем не беседует он, как только с человеками! Совлеки багряницу с рамен твоих, отпояшь меч, щит и копие повергни долу: и тако быв человек, вопроси мужа мудрого о врачевстве для ран души твоей. Иначе шествие твое тщетно!»

Любослав, движимый пекпнм невидимым побуждением, впервые внял советам чуждым, совлек украшения блестящие и оружие крепкое и поверг у подошвы древа пустынного; оруженосцы подражали ему, и все вступили в обитель мрака дубравного.

До восхода солнечного продолжалось шествие их, и едва пурпуровые лучи вождя светил небесных озарили вселенную, они узрели долину злачную, в конце коей находилась пещера, дерном зеленым покрытая. По правую сторону оной извивался змиеобразный ручей, пенящийся по дну песчаному; по левую возвышался крест; у подножия его виден был малый алтарь, при коем, преклонив колена, праведный Иоил воссылал мольбы свои к предвечному. Путники не дерзали прервать благоговейных подвигов мужа древнего; в робком молчании ожидали конца жертвоприношения священного, а когда восстал он, князь Любослав, оставя оруженосцев при входе в долину, подошел к нему, преклонил чело до земли и вещал смиренно: «Святой обитатель дубравы! я пришел к тебе поведать скорбь души моей и просить совета: могу ли еще на земле сей обрести себе счастие? или оно уже не существует для меня в мире сем, исполненном неправды и разврата?»

Не мало мгновений праведный старец взирал на пришельца; потом, указав перстом на подножие жертвенника дернового, вещал: «Всякий несчастный есть любезный гость и сын мой. Сядь на сем камне и открой мне раны сердца твоего. Да познает врач великость болезни и тогда врачует! Владыка народа Туровского! еще есть время исцелиться: не удивляйся, что я познал тебя. Поседевший в испытании дел божиих не может не познать земного повелителя, хотя он обнажил себя от знаков власти и величия».

«Исполню повеление твое, священный житель дубравы; поведаю тебе состояние души моей», — вещал князь. Старец сел на дерн воскрай повелителя и внимал словам его:

«Десять раз уже земля умирала под жезлом зимы хладной и десять раз воскресала от животворного лобызания весны вожделенной, как я, по смерти родителя моего, воссел на престоле земли Туровской. С первых лет юности моей страстно возлюбил я славу бранную; взор отрока осклаблялся при блеске мечей булатных; слух его пленялся треском копий сокрушаемых; зависть терзала сердце мое, когда внимал я хвалебным песням бранноносному Святославу или великому сыну его Владимиру или другим князьям и витязям земли Русской. Ближние двора моего юноши, мои наперсники проникли скорбь души моей и желали доставить ей успокоение. «Князь! — вещали они с доверенностью, — из светлых взоров твоих почерпаем мы жизнь и веселие; почто ж они помрачают души наши туманом уныния могильного? Что может беспокоить повелителя в прекрасных теремах его? Сила душевная и крепость телесная являются в каждом слове твоем, в каждом движении! Если красота некая уязвила браннолюбивое сердце твое, — повели, и одр твой примет ее в кроткие свои объятия прежде, нежели звезда полуночи осклабится на голубом небе. Друзей ли не достает тебе? Увы! сколь злополучны мы, если державный Любослав отвергает сердца наши, отвергает готовность нашу источить кровь до последней капли, если только возможем чрез то призвать радость в душу его и озлатить уста улыбкой удовольствия?»

«Верные друзья мои и товарищи! — ответствовал я сонму избранных, — благодарение небесам, я не могу роптать на недостаток в сердцах, мне преданных; мое же сердце затворено для прелестей девических! Славы жаждет душа моя, и я истаеваю в бездействии, подобно младенцу, рано отторгнутому от сосцов матерних; но не тщетной славы мирного пастыря, хвалящегося знанием слагать песни приятные, — славы бранной жаждет душа моя!

Потомок Игоря, Олега, Святослава и Владимира не опочиет в мире, доколе страны далекие и народы разноязычные не вострепещут при одном имени его и вожди их не облобызают прах ног его! Но где открою я пути к славе сей блистательной? Пагубный мир в пределах Русских встрепенулся; желанные брани умолкли; витязи остаются в забытии; сила и крепость преданы невниманию. Горе мне! кто покажет путь к снисканию славы воителя; кто успокоит душу мою в ее треволнении?»

Так беседовали мы в избранном круге друзей испытанных, за дубовым столом пиршественным, вокруг чаши меда сладкого, и в таких беседах протекли многие годы бездействия. Горесть моя с каждым днем возрастала и наконец готова была превратиться в отчаяние, как однажды Гломар, один из мудрейших в совете и отважных во бранях с вепрями и медведями, возвыся глас, вещал мне:

«Познаю из добльственных речей доблесть духа твоего: познаю в тебе великого потомка владык земли Славеновой. Не ропщи на мир губительный, оковавший славу твою цепями маковыми; мы должны расторгнуть их. Война, одна война может прославить имя мужа, не рожденного, подобно низкому пахарю, услаждаться постыдным покоем и негою.

Но да не признает тебя робкое малодушие соседей рушителем союза, ими любимого; изыщем способы, да другие начально воздвигнут на нас брань кровавую. Так великость их посрамления возвысит торжество наше! Достижение сей мечты вожделенной беру я на свой ответ. На что и советники повелителю, когда не могут они изыскать средств к доставлению ему отрады сладостной? Вели седлать быстрых коней своих: мы отправимся на ловитву вепрей свирепых, к пределам лесов муромских, в дебрях непроходимых».

Вещал, — все мы склонились на желанные слова его; зазвучали рога, заржали кони на широком дворе моем; оруженосцы берут луки и копья, и дружина наша из тридесяти всадников оставляет Туров и обратилась к дубравам соседственным…

Два дня и две нощи пробыли мы под открытым небом; звери дубравные встречали нас ревом своим, мы напрягали луки крепкие; но Гломар советами своими остановлял руки наши. Пождите, вещал он; не расточайте стрел быстротечных; я найду для них мету лучшую.

С утренней зарей третьего дня стояли мы на самых рубежах муромских. Тогда всадники наши изгнали из лесного вертепа вепря свирепого: мы устремились к нему и, по желанию Гломара, преследовали его далеко за ров пограничный; вепрь сокрылся в дубраве; я устремился вслед ему; но верный Гломар, паки остановив меня, вещал: «Не для того третий день скитаемся мы в дебрях, сносим зной дня и хлад ночи, чтобы толикой дружине обогатиться добычей вепря единого. Князь! близко время славы твоей; окажи себя достойным потомком Святослава!»

По его велению мгновенно воспылал древний ясень и дуб ветвистый. В один час пламя показалось в двадесяти местах леса, ибо Гломар повелел возжечь огнь каждому из сподвижников, рассеянных по дебрям темных лесов.