Кому нужна Синяя птица - Елена Катасонова

Таня воззрилась на Павла с таким изумлением, что он поперхнулся и замолчал. А знаток языков и пророчеств с достоинством откланялся и удалился.

— Ты что, рехнулся? — поинтересовалась Таня, когда Павел, проводив гостя до лифта, вернулся в гостиную. — Он же в приемной комиссии, а Сашке скоро уже поступать. И репетировать он его будет.

— Он?! Репетировать? — ахнул Павел. — Да ведь это злобный дурак, ты что, не видишь?

Таня снисходительно посмотрела на Павла.

— Как раз о таких, как ты, он и говорил. Когда что-то непонятно, легче всего назвать это глупостью. Как генетику, например…

— Сравнила тоже! — возмутился Павел, и начался их обычный дурацкий спор, когда никто никого не слушает, каждый гнет свое и растет и растет тяжелая, оглушающая обоих злоба.

Саша сидел, слушал, подавал реплики — Павлу казалось, всегда в пандан с матерью, — потом вдруг хмыкнул, и Павел замолчал, встал и ушел к себе.

Он выпил какое-то новое снотворное, полежал с полчаса, мучительно стараясь понять, что же, в конце концов, происходит в их доме, и наконец провалился в тяжелый сон, который не принес ему ни отдыха, ни облегчения. В институте он увидел Галю, поймал ее интимно-ласковый взгляд и сказал себе: «Все. Хватит! Надо рвать. И немедленно. А там видно будет…». Вот и рвет уже целых три месяца, тянет резину, отмалчивается, говорит гадости, врет, а потом сдается и едет к ней, стыдясь ее и себя.

Часть вторая

1

Черная «Чайка» стремительно неслась в Ярославль. Темной, отливающей нефтью лентой стелилось под колеса податливое от ранней жары шоссе. На заднем сиденье, сняв ботинки и повесив на крючки пиджаки, дремали индийцы.

Павел сидел рядом с шофером и смотрел в окно. Летели навстречу голубое небо, зеленая молодая трава, мелькали редкие еще перелески. А он сидел и наслаждался — и этим небом, и лесом, и движением, и мягким шуршанием шин. Ни одной сколько-нибудь связной мысли, никаких забот, только изредка мысленно — шоферу: «Эх ты, Петя, кто ж так тормозит? Да не жми ты на тормоз, мальчик…» Но это так, водительское: привык сам за рулем. А вообще-то он отдыхал.

После той тяжкой, невыносимой беседы с Валентином (как он, в самом-то деле, ее вынес?) прошло два месяца. Сейчас они с Таней собирались в отпуск — как всегда, в Крым. Монографию он отложил: надо, надо от нее отдохнуть. Сашку сразу после экзаменов отправляли к тете Лизе на свежий воздух. С Галей он решил расстаться после Крыма — так будет легче, естественней. Да что там, ничего страшного в его жизни не происходит. Сколько семей так живут — без любви, без настоящей близости, на полуправде. И Сашка не хуже других — все они сейчас грубияны и потребители. И книги пишутся медленно. Наверное, он просто устал, вот и впал в истерику. А, плевать… Поменьше думать, поменьше анализировать, жить, как живется, — в этом, наверное, мудрость.

Хорошо, что его снова попросили поработать с делегацией, — вызвал ученый секретарь по внешним связям и попросил, не без ведома Валентина, конечно. Отдел Валентин тогда собирать не стал, оставил Павла с его монографией в покое, недели через две умудрился за какую-то ерунду похвалить, потом устроил отдых — сопровождать делегацию общества дружбы. В делегации были два историка, их принимали в институте, на прием был приглашен и Павел, теперь вот катит в Ярославль.

Павел с удовольствием откинулся на мягком сиденье. В Ярославле их ждет давным-давно разработанная «Интуристом» программа, плюс митинг дружбы на одном из заводов, плюс поездка в совхоз. Все организовано, продумано. В багажнике лежат лозунги на хинди и вымпелы — будут стоять в президиуме. Так что все в порядке, думать не о чем, беспокоиться — тоже.

Если останется в программе окно, он обязательно походит по музею — Натка говорила про какое-то там собрание икон, про оригиналы Фалька и молодого Грабаря. И еще он постоит на Стрелке — Волгу Павел любил с давних, студенческих времен. Здорово все-таки: целых три дня бродить по старинному тихому городу, оставаться вечерами совсем одному и не видеть ни Валентина, ни Гали, ни Тани, ни даже Сашки с его длинными патлами, завязанной на пузе пестрой рубахой и меланхолически усталым взором. Павел усмехнулся: злым он стал в последнее время…

В Ярославле их уже ждал посланный загодя референт общества дружбы. Был он быстрый, услужливый, в блестящем, словно отлакированном костюме. Индийцев называл «наши индийские друзья». Павлу широко улыбался — казалось, сто лет мечтал о встрече, — с девушкой из «Интуриста» держался чуть покровительственно, собой был страшно доволен. Словом, родился референтом.

Гостиница была приготовлена, ужин ждал в ресторане. За ужином референт доложил программу: первый день — осмотр кремля, после обеда — митинг на заводе, вечером — премьера в театре имени Волкова. Второй день — поездка в совхоз, третий — осмотр музея и посещение любительской киностудии. Павел слегка удивился, когда заговорили о студии, поинтересовался:

— Это еще зачем?

Саша (так звали девушку из «Интуриста») покраснела, заволновалась и стала быстро говорить, что студия очень интересная, и фильмы они снимают очень интересные, и руководитель у них интересный, ну просто очень интересный человек.

— Хорошо, хорошо, — успокоил ее Павел. — Раз уж все такое интересное, сходим.

Он поднялся к себе в номер, зачем-то включил телевизор. На экране трое парней отчаянно терзали ни в чем не повинные гитары, выкрикивая миру — то вместе, то порознь — ошеломляющее открытие: «Живем лишь раз, один лишь раз!» Шел смотр молодых дарований. Павел подмигнул перепуганным собственной смелостью лохматым мальчишкам, снял пиджак, аккуратно повесил в шкаф. Потом долго плескался у маленькой раковины, наслаждаясь холодной водой и собственной неторопливостью, а потом выключил грохочущий коричневый ящик, с удовольствием растянулся на чистых прохладных простынях и уснул, предвкушая полный солнца и радости день.

И таким он и был, этот день. Белый кремль и старые церкви, тихо стоящие на площадях или спрятанные за коробками новых домов, а одна притаилась в глухом дворе, укрылась от любопытных взоров, но индийцы (спасибо Саше!) взглянули и на нее, смиренно-прекрасную, синее небо и яркое солнце, легкая необязательная беседа с Сашей, до смешного влюбленной в свой Ярославль.

Митинг на заводе прошел успешно: народу собрали много, речи, подготовленные референтом, были содержательными и короткими. Концерт, правда, слегка затянулся, но самодеятельность, к удивлению Павла, оказалась вполне приемлемой. Потом индийцам вручили подарки — альбомы с видами Ярославля и хрустальные вазы. Павлу тоже подарили и альбом и вазу, и он аккуратно уложил хрусталь в объемистый портфель — Таня будет довольна.

Вечером все отправились в театр. Сюжет пьесы тянул разве что на статью, зато был легок для перевода. И вообще — просто побывать в театре, посидеть в бархатных уютных креслах, зайти в антракте в буфет, где их ждал чай с пирожными и бутербродами, было приятно. А на другой день поехали в совхоз.

Там им рассказали о больших успехах и маленьких недостатках, но недостатки эти выглядели как прелюдия к еще большим успехам и потому решительно никого не смущали. Индийцы старательно слушали перевод, ходили на засеянное уже поле, растирали в тонких смуглых пальцах жирные комья земли, все хвалили, хотя понимали в сельском хозяйстве не больше Павла, с восхищением качали головами, разглядывая столь уважаемых в их стране коров, которые в Индии маленькие, а тут — вон какие большие.

Перед отъездом в новом клубе с колоннами состоялся митинг советско-индийской дружбы. После митинга делегацию накормили — длинный, накрытый в саду стол ломился от яств, — подарили каждому по огромной матрешке, и, пьяные от напоенного июньским цветением воздуха, они вернулись в город.

Третий день был днем отдыха: осмотр музея и студия. В музее Павел, как и намеревался, походил вместе с делегацией по официально-экскурсионному маршруту и остался взглянуть на иконы. Честно говоря, он не очень-то в них разбирался, но Натка хвалила, и потом все сейчас смотрели иконы, восхищались, покупали, выменивали, платили большие деньги.

Иконы действительно были ценными: четырнадцатый, даже тринадцатый век. Был и Фальк, но на Павла не произвели особого впечатления коричневатые геометрические фигуры, а вот молодой — голубой и зеленый — Грабарь понравился.

Все шло, как он предполагал и хотел: он отдохнул от Москвы и своих проблем, насладился отсутствием Гали и Татьяны, поговорил с индийцами, с некоторой грустью убедившись, что здорово подзабыл хинди. А вечером вместе со всеми отправился на киностудию.

В студии их встретил кругленький веселый человек с мудреным именем, которое Павел тут же забыл. Он усадил гостей в кресла, стал напротив и, к удивлению Павла, с ходу заговорил о том, что мало у них, знаете, аппаратуры, но зато та, что есть, — экстра-класс, и такая вот недавно зародилась идея нового фильма… Не спросил, как доехали, как понравился город, что успели посмотреть в Москве. Павел покосился на референта: его упущение, мог бы и подготовить. А толстяк ничего не замечал.