Печаль Алконоста - Эра Сопина

 Так что я была гадкий утёнок с замашками пацанки. Разве же он мог на меня обращать внимание?

 Но я любила... Это совсем не Лисицкие, каких я отдала просто так, это не пустой Вовка, это даже не красавчик Женечка.

 Сергей взрослый парень. Но какой!.. О таком можно только мечтать. И долгие годы я думала о нём. Завела дневник. Особую, только для разговоров с ним, тетрадь. Писала ему письма, но не отсылала. Закрывалась одна в комнате и читала стихи... Не свои, чужие, но только про любовь...

 Писать тебе, писать и знать, Что голос мой тебе не очень нужен, Что день твой мал и до минут загружен...

 Или такое:

 Я напишу на камне, пусть даже руки в кровь, Я напишу на камне, что ты – моя любовь...

 А камень тот лежал в огороде на меже. И был он загадкой. Откуда такой огромный он тут взялся? Кто такое мог поднять, чтобы его сюда как-то притащить. Камень имел форму колеса, даже шестерёнки. Был он в пол моего роста. Кажется, это жернов с мельницы. Но никто никогда мне так и не ответил, откуда он взялся на меже в огороде. Неразгаданная тайна дедовского подворья. Голыми руками такую махину не поднимешь.

 Конечно, на камне писать я не умела. Надо было чем-то выцарапать. Но как это можно сделать, я не знала. Да и к камню, ближе, чем за десять метров я почему-то так ни разу и не подошла. Наверное, он отталкивал...

 Я читала роман Некрасова и Панаевой «Мёртвое озеро» и думала, что это про мою любовь с Сергеем. Я так и не решилась отослать ему ни одного своего письма. Хотя адрес его раздобыла. Они к тому времени переехали в Люберцы на улицу Шевлякова.

 И всю жизнь я вспоминала его. И вспоминаю до сих пор. Как безвозвратно утерянное. Как тропинку, по которой я не посмела пойти...

 Но кто знает? Жизнь уже не раз мне доказывала, что иду я своим единственно верным путём. Что всё мне даденное – моё, от Бога.

 Но всё чаще и чаще приходит мысль, что моё огромное одиночество в этой жизни – это отмщение за преданную первую любовь. За то, что так и не посмела дать о себе знать ему, моему любимому, Сергею...

 Правда, это только образ, который я взлелеяла в своём сердце. Ведь я ни разу не посмела взглянуть на него, поэтому и не могу даже представить себе его лица. Слышала его голос. Он пел тогда модную песенку про пингвинов. Видела издали, как ловко он нырял, плавал. Это был городской парень, модный и с хорошим интеллектом. И ни одного ему подобного я в то время не встретила. Даже если чего-то у него не было, я это сама домысливала. Так что это только идеал был, и любовь тоже была платонической.

 Я так и осталась бы со своей нерешительностью, если бы тогда, на тихом сельском погосте, не встретила его мать, и она не задала бы мне вопрос прямо и в лоб: «Зачем ты пошла замуж за чужого?». И я начала её расспрашивать о Сергее: где он, как он? Что-то я узнала. Увы, он женился. Жену зовут Ириной. А вот Женька был и в тридцать лет не женат. И когда мать их так меня спросила и сказала, что ведь есть и свои кавалеры, то, скорее, она о Женьке и думала... А я пристрастно расспрашивала о Сергее...

 Она задавала мне вопросы, где я училась, какая у меня профессия. И сказала, что напрасно я так далеко уехала – аж, в самую Алма-Ату. А потом сказала, очень эмоционально:

 – Разве же можно забыть эти травы, что здесь растут? Это же травы нашего детства! У них и запах свой и красота своя. Я сплю и вижу их во сне...

 За–кладбищенской–оградой–среди–вязелей–и–дрока–тихой–песнею–цикада–отмеряет–жизни–сроки...

 А теперь, много лет спустя, эти травы я вижу перед собой и понимаю, что травы детства – наши земные прописи. По ним мы учимся писать и читать книгу родной земли. Мы пишем эту книгу в себе, в своём сердце, в душе...

 Не хочется патетики, но как передать трепет синей бабки на ветру. Надо объяснить, что бабка – это не бабка, а трава такая, шалфей. И синяя бабка – не посиневшая от холода баба, а удивительно глубокого синего цвета цветок на взгорке. Его соцветие похоже на распахнувшую свои крылышки бабочку. А когда по косогору дунет ветер и трава волнами всколыхнётся, то над этими волнами взлетают, вспархивают, но не улетают множество бабочек-бабок, словно земля синие глазки свои показывает...

 ...Аниретаке оказалась и решительней, и более ответственной. Она встретила своего Йегреса и решила, что только ему она может довериться, только с ним она свяжет свою жизнь. Пять миллионов лет назад Аниретаке знала, что надо делать...

 Я же предала свою любовь. До первого случившегося мужа... Должна была помочь кому-то, в прошлом бывшим инквизитором, отрабатывать свою карму. И почему же я? Он был изначально чужим мне человеком. Влюблённости и страсти не надолго хватило. Я повезла его в Ильинку...

 Он не вписался в её красоту. Ходил уныло, как гусак, за мной по берегу реки, брезгливо смахивал муравьёв с тела... Топтал травы, по которым я так тосковала в асфальтовом плену большого города. И не понимал, что я тут хочу найти. Или вспомнить?

 Я хотела, чтобы Сергей увидел меня. Я хотела увидеть Сергея... А мой супруг не понимал... Я должна была отрабатывать его карму. И я отрабатывала. Честно, не допуская мысли ни о ком другом... Сергей? Да, Сергей был впаян в моё сердце и являлся моей частью. Не могла же я без сердца жить...

 Я привела своего мужа на кладбище, чтобы показать его бабушке и деду. Он согласился пойти только ради меня. Шёл, как долговязый журавль, высоко поднимая ноги, чтобы, не дай Бог, не наступить на колючку. Он был чужим здесь. Он был чужим в Ильинке. И в Калаче тоже. А потом оказалось, что и для меня он чужой человек. Хороший, плохой, добрый, злой, но бесконечно, космически – чужой...

 Чужой... Я долго-долго этого не понимала. Пыталась достучаться. Докричаться... Доплакаться... Доистерить... Бесполезно. Чужому человеку всё безразлично. Он оказался отсохшей веткой на дереве рода моего деда. Черенком, который не смог прижиться. И он в этом не виноват. У него другая группа крови. Не ильинская, не Абрамова...      

 ...Мёртвые, когда были живыми, уже внесли свою лепту в историю людского племени. Теперь живым её продолжать до тех пор, пока не прилягут тут же, рядом с теми, кто их ждёт. И развиваться история человеческих отношений будет в иных измерениях. Возможно, что наша смерть здесь – это рождение там. Ведь наши ушедшие предки ждут своих потомков. И разве не похожи эти ожидания на ожидание ребёнка? Кто знает, не развивается ли там, на том свете, наша жизнь в обратном порядке? Умирая здесь, мы рождаемся там. Живём в ином измерении, ходим в школу, учимся в университете, торопимся по утрам на работу в переполненном транспорте, делаем карьеру или безвольно плывём по руслу Реки Времени – куда вынесет. И так до той самой смерти. А потом здесь опять чья-нибудь жена, или не-жена, вновь нас рождает и становится для нас самым дорогим человеком – мамой...