Дыша духами и туманами - Геннадий Прашкевич

«Кто?!» – чуть не закричал я.

«Ой, мы так Инку называем. – Маришка вдруг что-то заподозрила: – Вы мне там, наверное, изменяете?»

«Про какую Инку ты говоришь?»

«Про подружку. У нее муж святой, такая сволочь. Мы с ней когда-то поступали в театральное. Она не поступила, сказала, что там все жлобы. Теперь ходит по музеям, скучает, у нее домик на Кипре. Недавно, знаете, куда брала меня с собой? С немцем одним, такой смешной пупсик. – Ревнивая игла уколола мне сердце. – Такой музей: Человек алчный. Немец говорит: «Ну, красивые женщины, ответьте, что нас, разумных людей, убивает?» – Я спрашиваю: «Угадать с трех раз?» – Он страшно обрадовался: «Я! Я!» – «Неужели СПИД и все такое прочее?» – Он говорит: «Нет». Но смеяться перестал. Ой, Кручинин, вы тоже не угадаете, что нас, разумных людей, всех убивает».

«Женская глупость», – предположил я.

«Да вы что! – радостно закричала Маришка. – Пампушки с вареньем! Блины с икрой! Пироги с вязигой! Подрумяненные плюшки! – В чудесном овечкином голоске прорезался священный ужас. – Красное сухое вино! Картошка в масле! Копченый балык! Пельмешки! Суп из акульего плавника! А еще суши, устрицы! Ну совсем ничего нельзя больше есть, Кручинин! Поел и отпал! Что бы ни съел, если ты умный человек, – умрешь!»

И не выдержала: «Вы мне там, наверное, изменяете?»

«Просто активная жизненная позиция», – оглянулся я на Кума.

Глава десятая

Большие начхозы

– …знал я одного, – косился Евсеич на Кума. Догадывался, что тому не нравится большая компания. – Самые лучшие годы жизни провел в тюрьме. Конечно, вышел на волю с биографией, это плюс. А минус – туберкулез, вечная хромота. Всегда говорил так длинно, что его никто не слушал. Зачем людям длинные рассуждения, правда? Древние, например, сильно не рассуждали. Ну эти, как их… Ненду… Ренто…

– Неандертальцы? – угадал я. Он изумленно покосился на меня.

А у меня тоже опыт. Попросил как-то одну шпану показать, как проще пройти на соседнюю улицу. Большой индустриальный город, закопченный промышленный район, темные грязные закоулки. А на мне строгий костюм, белоснежная рубашка. Шел на встречу с читателями. Шпана обрадовалась: «Щас покажем». И подтолкнули меня под арку. Я, конечно, уперся. Но неандертальцы так поняли, что стесняюсь. Подняли из лужи. Снова уронили. Наступили на голову. Галстук потом пришлось выбросить, от него несло мочой.

– Умные рассуждения это для умных, – косился Евсеич. – А неандертальцам было не до этого. Они жили по соседству с нашими предками. Каменный век, известно. Выдумали искусство, топор. Только-только нарисуют мамонта на стене пещеры, а наши ушлые предки уже на всех заборах его перерисовывают. Неандертальцы только-только заикнутся, что красота спасет мир, а наши предки уже ловят и насилуют чужих самок.

Таким видел Евсеич мир.

Считал, неандертальцев погубила романтика.

Кусок мяса это хорошо, так рассуждал, но искусство лучше. Куском мяса можно кормиться день, два, ну пусть три, а торговлей порнографическими картинками неопределенно долго. Оказывается, из зависти к высокой осознанности, наши ушлые предки выбили всех неандертальцев поголовно. Только самые каторжные особи успели свалить в Сибирь, рассеялись по глухой тайге. Дали начало нынешним лесным, собираются у Большой лиственницы, пытаются угадать судьбу. Кум немало им помог в продолжении рода. И майор Заур-Дагир, тигр по национальности, тоже не зря давил на вейсманистов-морганистов. Хотел досрочно рапортовать Вождю; о досрочном выведении истинного бессловесного человека:

– Я тоже, когда разорял совхоз…

Вверх по косогору.

Ноги вязли в перепрелой хвое.

Тайга древняя, от нее несло древностью, как от влажной медвежьей шкуры.

Смолистая пихта, колючие ели. Может, метеориты когда то тут падали: сплошные каменистые провалы, замороченные тайгой. Приходилось отводить смолистые лапы, пробиваться сквозь ниспадающую кисею лишайников. Сухая паутина, мертвые стволы, завитки, петли хмеля – с хваткой мертвецов. Даже комаров не было слышно. Только в невероятном отдалении одинокая кукушка пыталась определить, сколько нам осталось жить.

– …надоело судиться, – жаловался Евсеич, заботливо прижимая к боку желтый портфель. Сапоги у него блестели, круглое лицо лучилось в улыбке. О подстреленной Евелине не вспоминал, может считал, что и не надо. – Сунешь судье штуку баксов, а твой оппонент столько же. Судья никогда не отказывается. Ладно, говорит, будем судить честно.

Вот уж никак не думал, что Маришка дружит с мадам Генолье. Поистине жизнь полна неожиданностей, везде чужие программы. Найдется о чем поговорить по возвращении. Я бы хоть сейчас вернулся. Интересно, что теперь – после выстрела – напишет Евелина Покушалова в своей книге? Изменится ее отношение к брату Харитону или зажившая рана только пополнит список его чудес?

Больная земля. Ни травинки. Иногда за сизыми стволами в переплетающемся сумраке мелькала бесшумная тень. Видит ее Кум? Я боялся спросить. А Евсеич? Видит ее Евсеич? А Святой? Или тень выпрыгивает из моего воображения?

-…и есть принесла?

– Ну да. Грудь сунула.

Щеки Кума порозовели.

– Думал, помру, – оглядывался я на него. – А она спасла. Молока у нее много.

Кум не верил. Тер ладонью высокий лоб, морщил маленькое личико. Не станет его дикая дочка совать грудь первому встречному! Больно прыткий! Много болтаю! Намекал: наверное не дойду до волшебного дерева. Ну да, известно, жизнь передается половым путем, но груди девкам даны все-таки не затем, чтобы выкармливать брошенных на голодную смерть. Лагпункт, намекал, тоже не был здравницей. Там от всех требовали полной отдачи. Зато за досрочное выполнение задания – добавка к пайке, лишний кисет табака. Выкопал лишнюю яму, пробил траншею, навалил кубов свыше нормы – все учитывалось. Вольняшки даже жаловаться начали. Вроде как неравенство получается. У них, у вольняшек, все как бы разовое: шлепнул беглого – получи на руки. Жди, когда еще кто-то решится сбежать. А враги народа молотят до сумерек. Им срок могли скостить за ударный труд.

«Точно, – опасливо подтверждал Евсеич. – Чем тупее человек, тем легче работает».

Вот и с вейсманистами-морганистами не так просто, намекал Кум. Этих бить – смысла нет. Паек для них не главное. Их заинтересовать надо было. За лишнюю цигарку социально близкие могли вырыть яму до той стороны Земли, навалить бревен под самую небесную верхотуру, но никогда не могли ни по какому принуждению нарисовать красивую картину или изобрести атомную бомбу. Хоть пальцы руби. Обязательно их заинтересовать надо.