Честь, слава, империя. Труды, артикулы, переписка, мемуары - Петр I

Я тем менее мог это сделать, что, вследствие сильной простуды, принужден был в течение пяти недель лежать в постели; но я вовсе не упустил этого сделать, будто бы по причине кончины моей дочери, как это неправильно утверждают: дочь моя скончалась лишь 6 октября 1698 года, следовательно, через год и семь месяцев после отъезда их отсюда.

Ввиду того что во время их пребывания некоторые лица из посольства стали объезжать верхом кругом города и в особенности окружающие возвышенности, причем не ограничивались тем, что осматривали крепость из подзорных трубок, но даже стали составлять план города и измерять глубину рвов, прогуливаясь по валу и гласису[59], все это принудило меня просить г. Лефорта запретить своим людям такого рода вольности, так как, будучи сам генералом, он должен был знать, что подобные поступки не допускаются в Европе ни в какой крепости.

Он принял это заявление весьма хорошо, извиняясь в том, что произошло, и обещая запретить на будущее время подобные поступки своим неучам-московитам. Так произошел этот эпизод, о котором они повествуют, жалуясь без всякого основания и заявляя, что их будто бы содержали так строго, что даже им не дозволено было выходить из квартиры. Это совершенно не верно; напротив, они с полной свободой прохаживались по городу толпами, входили во все лавки и к ремесленникам, в харчевни и всюду, куда им приходило в голову. Все жители Риги могут это засвидетельствовать.

Впрочем, странно заявление царских комиссаров, что будто бы, ввиду нахождения августейшей особы Его Царского Величества при посольстве, следовало мне сделать несколько более того, что, по их словам, было сделано при приеме, ибо под страхом смертной казни было запрещено членам посольства сообщать о присутствии этого великого Государя между ними. Поэтому и с нашей стороны имели основание полагать, что было бы неугодно Его Царскому Величеству, если бы мы делали вид, что имеем некоторые сведения о его высочайшем присутствии у нас.

До сих пор все посольство, казалось, очень довольно приемом, и, действительно, оно не имело никаких оснований к жалобам; но когда под конец пришло время расплачиваться, то стало заметно некоторое недовольство. Это принудило меня приказать пересмотреть и сократить несколько чрезмерные счеты их хозяев, при чем все было доведено, согласно справедливости, до наименьшей по возможности цифры.

Дабы ваше величество могли видеть, как неосновательны их жалобы, будто для них цены были увеличены более чем вдвое против нормальных и будто за перевоз через Двину у них исторгли 80 дукатов, посылаю при сем под лит. L подробный расчет, доставленный мне, по моему требованию, городским магистратом: здесь помещен список личного состава посольской свиты, весьма многочисленной, затем подробные сведения о том, что было уплачено каждому из домохозяев за квартиру, дрова, освещение и т. п. Уплачено это было не по требованию домохозяев, но по доброй воле и по усмотрению посланников.

Я, впрочем, могу по совести засвидетельствовать и клянусь моей душою, что я искал и прилагал всевозможные средства, чтобы они остались довольны и всячески старался выказать им предупредительность, хотя они теперь все объясняют наоборот. Не моя вина, однако, что в то время была страшная дороговизна и недород на все сельские произведения: это явление было всеобщее в этой местности, и сам я не менее других от этого пострадал.

Они жалуются также на то, что будто бы им не оказали почета при отъезде предоставлением яхт и роскошноубранных лодок для переправы через Двину; я могу, однако, сказать, что хотя подобных яхт и лодок здесь не имеется, я тем не менее распорядился таким образом, что главные лица посольства были перевезены на красивой яхте, обитой красным сукном и украшенной королевским штандартом, а остальные в двух других яхтах и в лодках, числом свыше 30, какие здесь в употреблении, и все это приготовлено было нарочно для них.

Сверх того, во время переправы через реку их почтили 32 пушечными выстрелами.

Таким образом, их обвинения противоречат истине. Независимо от этого, на том берегу Двины, до самой Курляндской границы, в их распоряжение было предоставлено две кареты магистрата. Вследствие сильного ледохода на реке, а также вследствие громадного количества принадлежавшего посольству багажа, невозможно было найти столько барок, сколько нужно для перевозки большого числа карет и лошадей.

Не следует также приписывать мне то, что некоторые из посольской свиты, по возвращении из Курляндии, при продаже лошадей своих, не могли продать их дороже 10 коп. за лошадь.

Это до меня вовсе не касается, да, сверх того, я ничего об этом и не знал. Еще менее известно мне было что-либо касательно их гонца Якова Скоровцова, посланного из Курляндии: я его никогда не видал и ничего о нем не слыхал. Прилагаемые при сем свидетельства под лит. R. N. О. Р., выданные содержателем постоялого двора, где обыкновенно останавливаются московиты, Мерманом, и двумя купцами, Гинцом и Офткиным (на имена коих обыкновенно адресуются все письма для московитов), интендантом Ярмерштедтом и префектом Гердгренсом, могут служить достаточным доказательством, что такого гонца здесь никогда не было.

Прибытие его сюда – чистая выдумка. Что же касается подозрения, которое я будто бы возымел против некоего Сурового, которого так часто посылали к московитским посланникам, – дело это мне совершенно неизвестно и лишено всякого основания. Я никогда ничего не слыхал об этом, еще менее видал или знал Сурового.

Вашему величеству благоугодно будет усмотреть из всего вышеизложенного, до какой степени я невинен во всех обвинениях, на меня возводимых. Вот почему я всенижайше умоляю ваше величество оказать мне милость, приняв меня под свое могущественное покровительство, тем более что я могу уверить, что никогда бы не позволил себе оказать неуважение столь могущественному Государю, как Его Царское Величество, если бы присутствие его здесь было мне известно.

Правда, я был бдителен и ревнив в охране пограничной крепости короля, моего повелителя; но в этом отношении я скорее считал бы себя вправе ожидать похвалы, чем порицания со стороны Его Царского Величества, как великого победоносца.

Вот что я мог, государь, наскоро привести в свою защиту. Но если бы я когда-либо мог вообразить и предусмотреть, что я буду обвинен в подобных поступках, я, конечно, принял бы другие предосторожности для своей защиты. Совесть моя, однако, свидетельствует, что этому посольству было оказано более предупредительности, чем сколько было необходимо, а также оказано гораздо более почета, чем всем прежде проезжавшим через этот город.