Совершенство - Клэр Норт

Убийца, заключенный в одиночную камеру. Изгнанник, оторванный от тех, кого любит. Лорд Байрон на острове посреди моря. Робинзон Крузо, разговаривающий с животными, но в страхе бегущий от отпечатка ноги на песке. Марко Поло, объехавший весь свет. Галилео Галилей, глядящий, как сжигают его книги.

Мама, идущая по пустыне.

Своего рода паломница.

В одиночестве можно утратить или обрести себя, но в большинстве случаев происходит и то, и другое.

Я стояла у железнодорожных путей, пока мимо меня с ревом проносился поезд, чувствовала порывы ветра, хлещущие по лицу, видела размытые лица сонных пассажиров, направлявшихся домой, к друзьям, семьям, на работу, в здания, к любимым и знакомым, которые скажут: «Эй, да я же тебя помню!..» Я подумала о маме, идущей по пустыне, ощутила мир у себя за спиной и небо над головой и решила, что стану жить.

Я стану жить.

Глава 26

Полет до Стамбула занял немногим более полутора часов. Нож, угрожающий мне нож, мысли о ноже. Что делать бедной девушке?

Я взяла себя в руки.

Дыхание, пульс, сознание, кровь.

К тому времени, когда мы начали снижаться, я полностью контролировала каждую частичку своего тела, установив обратную связь с каждым его сантиметром: мышцы расслаблены, колени не сжаты, руки наготове, пальцы непринужденно подогнуты.

В самолете Гоген не пытался со мной разговаривать, а сидел, выпрямившись в кресле, чуть прикрыв глаза, – бизнесмен в командировке, возможно, возвращающийся домой с отдыха турист. Размышлять на эту тему бесполезно, а делать выводы – лишь создавать себе проблемы.

Он оставался рядом со мной, когда самолет совершил посадку. Пассажиры вышли из салона, но мы остались. Стюардессы, стоящие у входа, взглянули на нас, потом тоже ушли. Кондиционеры выключены, двигатели умолкли, остались только мы.

– Сохраняйте спокойствие, – произнес он.

– Я спокойна.

Тут он на меня посмотрел, первый прямой взгляд более чем за час, внимательно и – несколько удивленно.

– Уай, – пробормотал он, – я действительно верю, что вы спокойны.

Звуки шагов по подогнанному к двери трапу. Двое мужчин – белые рубашки, черные брюки, солнцезащитные очки, темные волосы, разводы от пота на спинах. Они знали Гогена, он знал их. На первый взгляд они показались невооруженными, но когда трое мужчин хотят запугать женщину в пустом салоне самолета, оружие особо и не нужно.

Гоген поднялся с кресла, потянулся, размял шею и прогнулся назад.

– Идемте? – пригласил он.

Я последовала за ним.

На бетонке у трапа уже ждала машина с турецкими номерами, сидящим за рулем водителем и тихонько тикающим на жаре двигателем. Запах авиационного керосина, двое мужчин в желтой униформе, выгружающие багаж, подъезжающий к отсекам топливных баков заправщик. Казалось, никто не заметил небольшого зрелища, происходившего прямо у них на глазах. Я было подумала ринуться бежать, звать на помощь, но Гоген оставался рядом со мной, и это не сулило ничего хорошего. Рано или поздно ему захочется отлить, поесть, попить, поспать, позвонить жене, побыть минутку наедине с собой. Рано или поздно им придется все забыть.

Или не придется, а вот так умереть – просто глупо.

Я залезла в машину. Кто-то швырнул туда мой багаж, обозначенный бумажной лентой вокруг ручки, и начал в нем копаться. Он без особого внимания коснулся баночки с кремом для загара, но это ничего не значило. Всему свое время. Я начала терять интерес к бриллиантам. Какой смысл быть богатой, если не можешь тратить деньги?

Мы выехали через ворота в металлической ограде, окаймлявшей взлетно-посадочную полосу, не предъявляя никому никаких паспортов, и покатили по прямой дорожке, обсаженной низкорослыми деревцами, пока не достигли автострады. Над нами простиралось серо-желтое небо, подернутое жарким маревом. Таксисты вели себя просто убийственно, автобусы были переполнены, отовсюду слышался рев клаксонов, и стлался дымок от выхлопов. Мы направились в сторону города, затем свернули и начали петлять по промзоне, мимо зданий из некрашеного шлакобетона и складов, обнесенных изгородями из гофрированного металла. Я за всем внимательно следила, засекая положение солнца, считая километры и примечая дорожные знаки и прочие ориентиры.

Рекламные щиты: новейшее кухонное устройство для идеальной домохозяйки, идеальная одежда, идеальный автомобиль для идеальной семьи, фотография папы (за рулем), мамы (с ребенком на руках) и трех улыбающихся детишек (коим предназначено стать врачами и юристами) рядом с зализанными серебристыми контурами их только что купленной машины (Дорога – это Жизнь).

Идеальный: совершенный и правильный во всех отношениях. Без малейших недостатков.

Недостаток: ошибка, недочет, промах.

Совершить промах: заслужить порицание. Быть на перепутье.

Гоген следил за тем, как я внимательно за всем наблюдала, потом спросил:

– Вы раньше бывали в Турции?

– Конечно, – ответила я, не отводя взгляда от дороги. – И ела бараньи мозги.

– Я видел, как их подавали, но никогда не пробовал.

– Не надо шарахаться, когда их вам подносят. В этом городе заказанное блюдо вам по традиции показывают, прежде чем начать его готовить. Сырое мясо, сырая рыба, сырые мозги. Подобная практика отвратительна нашим вкусам к еде в пластиковой упаковке.

– А вы гурман?

Гурманство: культурный идеал кулинарного искусства; высокая кухня, тщательное приготовление и подача блюд, как правило дорогих, с редкими винами, даже если это экономически неуместно.

Гурман: человек с утонченным вкусом и страстью к высокой кухне.

– Я обожаю слизывать сахарную пудру с края десертной тарелки, – ответила я. – А еще вылизываю тарелку, если там остается вкусная подливка.

Он промолчал.

Промышленный цех в безлюднм месте.

Длинная бетонная стена, окружающая внутренний двор с утрамбованным желтым песком. Груда старых покрышек в углу двора. Из-под них выглядывает парочка тощих зевающих котят, не желающих покидать свое убежище.

Квадратное одноэтажное здание. Рулонные ворота, после поднятия которых внутрь может заехать грузовик. Металлические двери, высокие зарешеченные окна. Битое стекло, трава, пробивающаяся сквозь потрескавшиеся кирпичи, вытяжные вентиляторы, которые ничего не вытягивают.

Грязный и продавленный диван, некогда с обивкой с изображениями кувшинок, из-под которой лезет наружу желтая поролоновая набивка. Новенький лиловый чайник на небольшой подставке, несколько кружек со сбитыми краями, тоже расписанных цветами – вьющиеся лозы с перемежающимися ярко-зелеными вкраплениями и лиловыми бутонами.

Двери, которые можно запирать.

Ворота, которые можно охранять.

Очень непрезентабельная секретная база для людей из секретной службы.

Один из них сидел на «бобовом пуфе» у двери, второй – снаружи на бетонных ступенях, куря тонкую коричневую сигарку, дым и запах от которой проникали сквозь разбитые окна. Гоген взмахом руки указал мне на диван. Он открыл мой чемодан и лениво пробежался по его содержимому. Я ждала, сложив руки на груди. Продавленный посередине тюбик зубной пасты вызвал у него едва заметную гримаску отвращения в уголках губ. Он тщательнейшим образом изучил мой американский паспорт, а обнаружив на самом дне чемодана австралийский паспорт, засунутый в путеводитель по Оману, зашел так далеко, что позволил себе улыбнуться.

Он передал оба паспорта и мой бумажник одному из своих людей, который куда-то их унес. Я сложила суммы на счетах, которые вот-вот засветятся, и прибавила к ним имена, которые вот-вот раскроются. Получалось очень даже много. Какую часть моей цифровой жизни придется уничтожить, когда все это свершится?

Затем пришла женщина в платке с птицами, летящими по затянутому тучами небу, сняла у меня отпечатки пальцев, взяла образец волос и мазок эпителия изо рта, тем самым еще больше усугубив мое положение.

– Во многих отношениях вы довольно беспечны и некомпетентны как воровка, – задумчиво произнес Гоген, когда женщина поместила образцы в капсулы и унесла их. – Как вам удавалось все это время оставаться в живых?

– У меня очень незапоминающееся лицо.

– Вы к себе несправедливы.

– Нет, – ответила я, скрестив ноги и руки. – Это не так.

Его пальцы прошлись по баночке с кремом для загара, и я осознала, насколько оборонительными и защитными сделались все мои движения, как сильно пальцы рук впились в локти, как сразу отяжелели ноги. Мне захотелось принять более расслабленную позу, но я не сделала этого, пока он находился так близко к бриллиантам.

Он отвернул крышку, заглянул внутрь, впился взглядом в мое лицо, чуть наклонив голову набок, о чем-то гадая.

Я выдержала его взгляд, позволив ему гадать дальше.

Выражение его лица не изменилось, глаза так и смотрели на меня, но он запустил пальцы в баночку, пошарил ими там и беззвучно вытащил ожерелье принцессы Шаммы, положив его, по-прежнему покрытое ванильного цвета кремом, на стоявший между нами стол.