Гильзы на скалах - Евгений Анников

Тут, мы совсем обиделись. Саня снова пушку буханкой зарядил, я дал по газам и в погоню.

Вот и гонялись мы за ними на «панцере» по всей Ханкале. Весь наш «БК» по ним высадили. Они свернули на танкодром и в ров противотанковый, мы за ними. Сашка пушку не успел отвернуть, мы на полном газу кэ-э-к…залетим в ров! Пушка, как плуг, по скату склона прошлась. Полный ствол земли, почти до казенника, набрали. Ну и перевернулись, вдобавок. Вылезли через десантный люк, привалились к днищу, обнялись и запели. Во, Серега, правильно; «Нас извлекут из-под обломков..» Потом Шульц приехал. Бегал вокруг нас, орал, досыльником размахивал. Обещал его нам кое-куда засунуть, но не засунул. Все бы ничего, но мы пару раз промазали. И один «снаряд» в какой-то вагончик связи попал. А там генерал со связисткой кувыркался. Вот так. Во всем, конечно, москвичи виноваты. И что вы ржете?

По казарме стоял приступ густого сочного хохота. Скрипел Иваныч, басил Гриша. Икая, заливался Семен. Серега, отложив инструмент, держался за живот.

— А про генерала ты загнул, брехло, — выдавил Иваныч.

— Рота, выходи строиться! — раздался крик дневального.

Перед ужином пришел борт с пополнением. Уставший командир взвода старший лейтенант Киселев тепло поздоровался с Сергеем. С ним вернулись Ринат Дакшев и единственный в роте солдат срочной службы «дедушка» Костя Федоров. Также прибыло семнадцать новых контрактников. Сначала Шульц, построив вновь прибывших, прочел им зажигательную речь, поздравив с прибытием. Потом немного напугал, пообещав нарушителям дисциплины возможность увидеть звезды днем, глядя в небо с пятиметровой глубины «зиндана». После ужина разношерстная толпа нового «пушечного мяса», как сразу окрестил их Зброжек, отправилась в каптерку получать обмундирование.

После возвращения пополнение раскидали по ротам. В третью роту определили семерых.

Объявили отбой. Командование покинуло расположение. Офицеры жили в переделанной под общежитие многоэтажке. В роте остались только Кононенко и Киселев. Закрывшись в канцелярии, они смотрели новости по телевизору. В роте стоял приглушенный гул. Многие, несмотря на отбой, не ложились.

Серега, расстегнув китель под которым виднелась тельняшка, лежал на кровати с гитарой в руках. На соседней койке, привалившись головой к Сергею, расположился Сброжек.

Рядом стояло несколько табуретов. На одном был накрыт стол с бутылкой водки. На остальных расселись солдаты. В подаренной Сергею папахе, в бурке накинутой прямо на накачанное голое тело, сидел Кожудетов. В таком виде он был похож на туркменского басмача. В одной тельняшке, на кровати клевал носом Иваныч, он успел порядочно набраться. Семен чистил яблоко, периодически шлепая «дедушку» Костю по рукам, когда последний пытался плеснуть себе водки. Дакшев, уйдя в соседний, пустой кубрик, совершал намаз, по компасу определив нужное направление. Пополнение скромно сидело на своих кроватях, поглядывая в сторону импровизированного стола. Слышался только гитарный перебор. Сергей и Ян пели самую любимую песню всех танкистов, самоходчиков и экипажей БМП.

«…Машина пламенем объята,Вот-вот рванет боекомплект.А жить так хочется, ребята!А вылезать уж мочи нет…»

Только что выпили третий за тех, над чьими кроватями сейчас теплились лампады.

За наводчика Толика, и сгоревший девятого августа экипаж Женьки Шабалкина.

Слова навевали тихую добрую грусть в души солдат. Сергей считал эту песню настоящим шедевром, наряду с музыкой Чайковского и «Священной войной».

«… И полетят тут телеграммы.Родных и близких известить,Что сын их больше не вернетсяИ не приедет погостить…»

Сергей пел с таким чувством, что на глазах пьяненького Иваныча и Кожудетова появились слезы. Песня цепляла тончайшие струны в сердцах немолодых и всякого повидавших мужиков. Последние куплеты пели уже все присутствующие.

«…И будет карточка пылиться,На полке пожелтевших книг.В военной форме, при погонах,Но ей он больше не жених»

Слова закончились, но Сергей продолжал играть, заставляя плакать гитару.

— Семен, ну пятнадцать капель, — просил Костик.

— Нет, я сказал, — отвечал Семен, который следил за пацаном, так похожего на его сына, оставшегося дома.

— Блин, я ведь твой командир танка. Приказываю, налить сто грамм, — командирским голосом, с нотками обиды, говорил Костя.

— Вот в танке и приказывай. А тут я главный.

— Тогда я сам, — и Костя снова потянулся к бутылке.

— Осади! Сейчас не посмотрю, что ты «дедушка» загну промеж ног и выдеру. Ты меня знаешь, — Семен снова стукнул Федорова по рукам.

— Ну «батя» — уже подхалимски запел Костя, зная чувства Семена к нему.

— Все. Разговор на эту тему окончен, — Семен вылил остатки водки в стакан и отдал его Иванычу. Костя надулся и стал грызть яблоко, сердито сопя.

— Сурово тут у Вас, — сказал один из новеньких, вставая и доставая из своего рюкзака еще одну бутылку водки, — ну, что еще не хотите? Давайте знакомится. Дмитрий Ершов, тридцать два года, Электросталь, Подмосковье.

Ершов был невысок, грузен, широк в плечах и животе. Ян сел на кровати.

— Нет. Хватит. Мы выпили за встречу, ребят помянули. Больше не надо.

— А за знакомство?

— Если, парни добро дадут, то пейте. В принципе никто не запрещает, — Ян окинул взглядом всех присутствующих.

— Оно конечно можно, но завтра Шульц нюхать будет. Если учует, в яму. А сейчас ночи прохладные, — добавил со скрипом Иваныч, — Серега сыграй мою.

— Нет, нет Иваныч. Серега не надо. Иначе до утра концерт не закончится, — запротестовал Семен. Вокруг хохотнули.

— А этот, ну Ринат, что немного того? Ха-ха. Сидит там, бормочет. Поклоны бьет, — убирая водку, спросил Ершов.

— Нет, он нормальный. Просто у человека есть вера, — Серега отложил гитару. И задумчиво добавил, — это хорошо, когда есть во что верить.

— Ладно, — хлопнул по коленям Сброжек, — давай знакомится. Подходим, представляемся и говорим за каким чертом сюда поперся. Давай, говори, Дима из Подмосковья.

— Ну, я это, а скучно стало, вот и поехал.

— Женат?

— Да.

— Все ясно. От жены удрал. Но я тебе так скажу. Дурак ты, Дима. Какой бы ни была плохой баба, но она все лучше, чем война. Следующий. Вот ты с красной мордой.

— Андрей Соловьев, Кинешма, наводчик, — ощерив беззубый рот, начал отвечать невысокий мужичок крестьянской внешности.

— За деньгами, наверное, поехал? — прищурившись, спросил Ян.

— Ага, — простодушно ответил Соловьев.

— Иваныч, Сема, это ваш клиент. Как и вы, за длинным рублем.

— Слушай, а как ты угадал, что я вот от жены, а Андрюха за деньгами? — удивился Ершов.

— Э, брат, тут тонкая психология, — смеясь, ответил за Яна Сергей.

— Я даже больше скажу. Вон те молодые люди, да Вы трое. Романтика в. опе заиграла. Да? — обращаясь к парням лет двадцати с небольшим, Ян показал на них пальцем.

— Ну, допустим, — один из парней, вызывающе, смотрел на прапорщика.

— Судя по реакции, я угадал, — улыбнулся Ян.

— Не совсем, я Родину защищать приехал, — продолжил отвечавший парень.

Ершов попытался засмеяться. Ян махнул на него рукой.

— Цыц! Нельзя смеяться над верой и убеждениями человека. Понял? Серега, это наш. Так, а кто ты по должности?

— Наводчик. Николай меня звать.

— То, что надо. С этого дня ты в моем экипаже. Перебирайся вот на эту кровать.

— Ха, а если я не соглашусь?

— Согласишься. Идейные здесь только я и Серега. Так что тебе только к нам, — весело закончил Ян.

Когда закончили знакомиться, прапорщик объявил отбой и потушил свет. Через полчаса раздался первый храп. Казарма понемногу успокоилась. Стояла тишина, нарушаемая тихим скрипом кроватей, храпом, приглушенной работой телевизора и звоном стаканов. Офицеры в канцелярии пили чай. Прохаживался дневальный, вытирая шваброй пол. Вернулся с молитвы Дакшев. Разобрав постель, он подошел к кроватям погибших и зажег погасшую лампаду. Прошептал слова молитвы. Разгладил смятый уголок одеяла. С кровати Ершова донесся удивленный шепот: «Ты же мусульманин».

— Бог един, — ответил, ложась в постель Ринат.

— Выпить хочешь?

— Нет. Я не пью.

— Блин, что за контрактники? Не пьют, — рассердился Ершов.

— Слышишь, Дима. Дай поспать. Угомонись. И убей «тигра», — намекая на храпящего рядом с Ершовым бойца, сказал Зброжек, — уснуть не дает.

Ершов, взял подушку, посмотрел на храпящего. И, с радостным выражением лица, треснул спящего подушкой по голове. Тот спросонья подпрыгнул: «Что? Где?»

— Спи моя радость усни… — пропел, гладя солдата по голове, Дмитрий. Проснувшийся, снова лег, но больше не храпел.