Дневник Джанни Урагани - Луиджи Бертелли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сегодня мне рассказали, что, когда время сеанса закончилось, санитары пришли открывать ящик и, увидев, что маркиз весь красный и в слезах, вызвали профессора Перусси.
– Это нервный срыв, – заключил он. – Живо облейте его водой…
И синьора маркиза хорошенько окатили, несмотря на его крики и протесты, которые только сильнее убеждали доктора, что он в страшном нервном возбуждении.
Разумеется, узнав, что к чему, доктор Перусси пожаловался своему другу Коллальто и попросил его больше не присылать меня на лечение. Коллальто, конечно же, разнёс меня в пух и прах и закончил свою речь так:
– Молодец! Отличное начало года для Джанни Урагани – лучше не придумаешь… Но продолжишь ты уже дома, дорогой мой, потому что с меня довольно!
4 января
Сегодня утром Коллальто написал моему отцу письмо, где описал «без прикрас» (как он выразился) все мои «выходки» (это тоже его слова) и умолял поскорее меня забрать. Но письмо это он так и не отправил, а, наоборот, с улыбкой сказал:
– Ладно уж, пока я закрою на это глаза, чтобы не огорчать твоих родителей… Но смотри у меня! Письмо будет лежать здесь, в ящике моего стола, и в следующий раз, когда ты что-нибудь натворишь, я напишу ещё одно письмо и отправлю их все скопом твоему отцу… Так что держи себя в руках!
Самое интересное, что такой чудесной перемене я обязан другой своей «выходке» – как выражается Коллальто, – которая, похоже, пришлась ему по душе.
Вот как было дело.
Сегодня, как обычно, то есть за завтраком, пришла маркиза Стерци, та самая, которая гундосит и хочет от этого излечиться. Я подумал, что раз Коллальто уже написал папе (я-то не знал, что письмо не отправлено), то можно позволить себе ещё одну шутку – хуже уже не будет. Улучив момент, я опрометью бросился в приёмный покой.
Маркиза сидела в кресле спиной к двери. Я тихонько подкрался к креслу, пригнулся, чтобы меня не было видно, и выкрикнул:
– Мяу!
Маркиза так и подскочила в кресле и, увидев, что я скорчился на полу, спросила:
– Кто ты?
– Кот в сапогах! – ответил я, выгибая спину на четвереньках и фыркая, как кот.
Я думал, что маркиза Стерци рассердится, но вместо этого она посмотрела на меня с восхищением, подняла меня, стала гладить и обнимать, приговаривая дрожащим от волнения голосом:
– Билый бальчик! Какая радость! Какой приятдый сюрприз!.. Скажи, скажи ещё что-дибудь… Повтори это чудесдое слово, которое звучит как бузыка и льется бальзабоб в бою душу, я и бечтать не богла о такоб здаке судьбы…
Я не заставил себя упрашивать дважды и повторил:
– Мяу-мяу!
Маркиза давай ещё пуще меня гладить и обнимать, и я, чтобы ей угодить, повторял:
– Мяу-мяу! Мур-мур!
Тут только до меня дошло, чему она так радовалась: маркиза услышала, что я больше не говорю в нос, как раньше, и решила, что я выздоровел. Она засыпала меня вопросами:
– Сколько длилось лечедие? Когда ты почувствовал улучшедие? Сколько идгаляций в дедь ты делал? А сколько полоскадий?
Я отвечал наобум, что в голову взбредёт, но мне это быстро наскучило, и я отправился восвояси, бросив на прощание:
– Мяу-мяу!
В дверях я столкнулся с доктором Коллальто, который, услышав моё мяуканье, хотел дать мне пинка, но я увернулся и отбежал в другой конец коридора. Тогда он процедил сквозь зубы:
– Негодяй, я же запретил тебе сюда входить!
Потом Коллальто зашёл в приёмную, и я, собираясь уже отправиться в свою комнату и запереться там, чтобы он не смог меня наказать, услышал, как он говорит маркизе Стерци:
– Простите, синьора маркиза, этот невоспитанный мальчишка…
Но маркиза перебила его:
– Да что вы говорите, уважаебый доктор! Даоборот, вы и представить себе не божете, как бедя ободрило это живое свидетельство чудодействеддой силы вашего лечедия… Бальчик выздоровел за считаддые дди!
Воцарилось молчание, потом я услышал голос Коллальто:
– Да-да… Он и правда быстро выздоровел… Юный возраст, знаете ли… Но надеюсь, со временем вы тоже поправитесь!
Дальше я не стал слушать и запираться в комнате передумал. Я бросился к сестре и рассказал ей всю эту историю.
Мы смеялись до слёз!
Тут к нам присоединился хохочущий Коллальто.
– Джаннино, – сказала моя сестра, – ты же обещал хорошо себя вести.
– Да, – ответил я, – я больше не буду никому врать… даже маркизе Стерци.
– Ну-ну! – воскликнул мой зять. – Смотри не попадайся ей больше на глаза, не то это плохо кончится!
Письмо папе он отправлять пока не стал.
5 января
Сегодняшний день принёс мне новую заслуженную радость… Похоже, что в доме моей сестры справедливость скоро восторжествует!
Около десяти утра к моему зятю заглянул тот самый профессор Перусси. Они заперлись в кабинете, и я, испугавшись, что возникли новые сложности с этим напомаженным маркизом, примостился у замочной скважины…
Сказать по правде, не услышь я этого собственными ушами, ни за что бы не поверил!
Прямо с порога профессор Перусси расхохотался и сказал Коллальто вот что:
– Представляешь, что случилось? Этот маркиз, ну знаешь, который делал у меня световые ванны, пришёл после той злой шутки, что давеча сыграл с ним этот разбойник, твой родственничек, и сказал, что в жизни ещё не чувствовал себя так хорошо и бодро, как в тот день, и что, мол, это связано с растиранием лица луком во время ванны… Итог: теперь у меня в кабинете ему проводят лечение по новейшей технологии, доселе не упоминавшейся в научных журналах мира, которую я окрестил «световые ванны с массажем лица с использованием allium cepa[18]».
И тут они оба расхохотались, как безумные… И слава Богу, потому что их смех заглушил мой.
Потом Коллальто рассказал историю с маркизой Стерци, и они опять загоготали.
Подумать только, детей так часто ругают, а ведь стоит немного обождать и посмотреть, чем дело кончится, и их поступки, наоборот, окажутся достойны благодарности и похвалы!
6 января
Да здравствует Бефана[19]!
Утром Луиза принесла мне набитый сладостями носок с чудесным тряпичным Пульчинеллой[20] сверху, а Коллальто подарил кошелёк из крокодиловой кожи. Да ещё из дома написали, что там меня ждут другие приятные сюрпризы…
Какой чудесный день. Да здравствует Бефана!
8 января
Я сижу в своей комнате и жду, когда за мной приедет папа, потому что вчера Коллальто отправил-таки своё злополучное письмо и, что самое ужасное, добавил туда описание моих последних «выходок».
Но какие же это выходки! Это беды, которые обрушиваются на несчастного, преследуемого судьбой ребёнка, и всегда в ту минуту, когда ему удаётся завоевать, наконец, расположение своих родных и близких.
Беда, как известно, никогда не приходит одна, вот почему вчера столько всего случилось. Взрослым, не люби они так сильно преувеличивать наши ошибки, следовало бы считать их все за одну большую беду.
Вот как было дело.
Вчера утром, пока синьоры Матильде не было дома, я вслед за её любимчиком, жирным чёрно-белым котом Маскерино, проскользнул в её рабочий кабинет. На столе стояла клетка с канарейкой – это создание тоже пользуется расположением синьоры Матильде, ведь она, странная женщина, обожает животных, но терпеть не может детей.
К тому же я никогда не понимал, зачем держать несчастных вольных пташек в клетке.
Бедная канарейка! Казалось, она смотрит на меня и щебечет, как в нашей хрестоматии для второго класса:
– Дай мне вкусить глоток свободы, которой меня так давно лишили!
Дверь и окно комнаты были закрыты: никакой опасности, что канарейка улетит… Я открыл клетку, она выглянула и покрутила головкой, будто удивляясь, что дверца открыта. Потом наконец осмелела и выпорхнула из своей темницы.
Я уселся на стул с котом на коленях и стал внимательно наблюдать за каждым движением канарейки.
От волнения или ещё от чего бедная пташка первым делом нагадила на прекрасную шёлковую вышивку, что лежала на столике; впрочем, работа ещё была не закончена, и я решил, что ничего страшного, синьора Матильде с лёгкостью всё переделает.
Но кот, видимо, счёл, что дело серьёзно, и решил жестоко наказать несчастную канарейку; он в мгновение ока спрыгнул у меня с колен, перевернул стул и, приземлившись на столик, сожрал птичку, не успел я даже подумать, как предотвратить трагедию.
Тогда я решил наказать Маскерино за жестокость, чтобы раз и навсегда отучить его от подобных безобразий.
Рядом с кабинетом синьоры Матильде находится крошечная ванная. Взобравшись на стул, я открыл кран с холодной водой, потом схватил кота за шкирку и сунул под душ. Маскерино извивался, как змея, и в конце концов вырвался. Он бросился в комнату, начал там носиться и бешено мяукать и на очередном витке разбил вазу из венецианского стекла, которая стояла на этажерке.
