Суперзвезда - Виктория Готти

Рей провела Джеймса в кабинет. Она не извинялась за ту ругань, которая разносилась по всему дому. Оба молчали, пока Джеймс не сел в кресло, такое же, как то, в котором сидел Роджер. Джонатан растянулся на красной коже дивана.

— Ты хоть бы ботинки снял, — заметил Джеймс.

Рей делала вид, что ничего особенного не происходит.

— Вы чего-нибудь хотите? Может быть, выпить, Джеймс?

Джеймс покачал головой. Роджер выглядел немного лучше, любое возбуждение, даже скандал, возвращало его в нормальное состояние.

— Не могу поверить. Что здесь сегодня произошло? Роджер, если ты хотел эффектной сцены, то, скажу прямо, тебе это удалось, — произнес Джеймс, стараясь немного рассеять напряжение в комнате.

— Джеймс, знаешь, я не думал, что так получится. Уверяю тебя, у меня были добрые намерения.

— Намерения всегда добрые… — Джеймс сделал паузу, затем огляделся. — Где Кэссиди?

Рей откашлялась и произнесла:

— Она ушла. Всего несколько минут тому назад. Сказала, что ей надо подумать.

Слова Рей заставили всех встать. Первым заговорил Роджер.

— Почему ты разрешила ей сбежать? Ты пыталась ее остановить?

— Остановить ее? Ради Бога, мистер Турмейн, она не ребенок. Несмотря на то что вы это отрицаете, она уже взрослая и вполне — позвольте выделить слово вполне — способна принимать решения.

После этого отец и сын снова начали спорить, выкрикивая оскорбления и обвинения в адрес друг друга. Джеймс постарался успокоить себя созерцанием прекрасно обставленной комнаты, его самой любимой в особняке. Стены обшиты панелями из красного дерева с позолоченной отделкой, кругом книги. Настроение создавала лампа Тиффани, секретер и стул 1909 года. Камин, украшенный мрамором и камнем, зеркало «Чипендейл» завершали убранство кабинета истинного джентльмена.

— Почему бы нам не успокоиться и не уладить все, конечно, с учетом интереса Кэсс. — Как всегда, Джеймс взял ситуацию в свои руки.

— Согласна, — решительно заявила Рей. Она посмотрела на Роджера. — Вы хоть бы поговорили об этом с Кэсс, до того как решение было объявлено.

Роджер шагнул в ее сторону. Он улыбался, губы расплылись в хищной гримасе.

— Это дело времени, Рей. Как Кэссиди могла отказаться? Никто бы не решился отклонить такое предложение.

Скитания продолжались, И всегда они приводили к женщине. Он остановился на Хелен, когда нашел ее плачущей в гардеробной после полуночного представления в «Валентайнз». Сперва он предложил ей всего лишь плечо, чтобы выплакаться. Нельзя было волочиться за девушкой местного авторитета. Черт, он, должно быть, сошел с ума. Но, с другой стороны, сумасшествие было в его крови. Кроме того, он никогда не мог бездействовать, если рядом рыдала красивая женщина.

Хелен, как выяснилось потом, была настоящая актриса, могла заплакать на заказ. От него ей нужны были лишь деньги и наркотики. И он старался, как муравей, постоянно охотясь за наркотой. Алкоголь его больше не устраивал, кроме того, после него на следующее утро всегда было хреново. От кокаина болела голова, героин не сочетался со спиртным, но он надеялся, что это даст ему что-нибудь похожее на кайф.

Так начались сладкие поздние свидания с Хелен в роскошном пентхаусе на Экселчуар, который оплачивал ее старый, уже женатый парень. Они были похожи: их интересы сводились к наркотикам и добыванию денег. Риск только усиливал удовольствие, так было, пока их не поймали. Откуда он мог знать, что хозяин дома был под защитой Крутого Парня? Такую ошибку мог совершить любой. Нужно было как можно скорее выметаться из Нью-Йорка.

Он раздобыл пистолет с коротким дулом, который стал его верным другом. Днем он носил его под одеждой, по ночам хранил под подушкой, полностью заряженный. Однажды в полночь, как раз когда начался фильм, заявился к нему Крутой Парень. Он не постучал в дверь. Он вообще не отличался хорошими манерами. С ним никого не было. Не тратя времени зря, Крутой Парень вытащил пистолет. Но он успел выхватить из-под подушки свой короткоствольный и разрядил его. Инстинкт его не подвел, уж больно не хотелось умирать. «Сперва стреляй, вопросы задавай потом» — так говорили все парни, тусовавшиеся в «Валентайнз». Пять из шести пуль попали в цель, одна оставила большую дыру на лице Крутого Парня, изуродовав его до неузнаваемости.

К своему большому удивлению, он не почувствовал ни угрызений совести, ни жалости — только страх. Попадаться не хотелось. Всего за несколько минут он собрал свои пожитки и сбежал. Сбежал от Хелен, от Нью-Йорка. Добравшись до Центрального вокзала, он понял, что в мире есть только одно место, где он может жить, — Дикий Запад.

Кладбище «Форест лон» было знаменито своими памятниками, монументами и мавзолеями под стать фараонам или римским сенаторам. Но среди всех этих нагромождений самым красивым был памятник, который Турмейн поставил Лане.

Трава под ногами Кэссиди была еще влажная от росы. Точно такая же, как много лет тому назад, когда здесь были похороны. Кэсс вспомнила открытую могилу, готовую принять белый дубовый гроб, украшенный двумя резными ангелами, соединенными лентой. В то дождливое апрельское утро по аккуратно постриженной траве бродили тысячи людей в надежде увидеть всех политиков и знаменитостей, которые пришли почтить память погибшей. Всюду вертелись репортеры из газет и с телевидения, сохраняя дистанцию, но нацеливаясь на любое узнаваемое лицо. Здесь были руководители киностудий, знаменитые режиссеры и продюсеры, кинозвезды, старые и молодые, президенты компаний, Гильдии киноактеров, Американской федерации художников телевидения и радио, Гильдии режиссеров, не говоря уже о губернаторах и мэрах. Был даже представитель президента страны. Не обошлось также и без толпы «маленьких людей»: домработниц, служащих, старлеток, страстных поклонников, сотрудников киностудий, костюмеров и рабочих. Все пришли почтить память «падшего ангела Голливуда».

В глазах десятилетней девочки все это выглядело нереальным. Кэссиди поражала ясность воспоминаний. Словно все эти долгие годы, которые она прожила вдали от Лос-Анджелеса, воспоминания ждали своего часа. Теперь, когда она вернулась, образы ее детства нахлынули на нее, словно река, прорвавшая плотину.

Что теперь стало с тем ребенком?

Кэссиди опустилась на колени и убрала опавшие листья с каменной плиты. От прикосновения к холодному мрамору у нее по спине пробежала дрожь, и Кэссиди, как никогда, остро почувствовала связь с матерью.

— Она была очень красивая, не так ли? — Внезапно раздавшийся голос напугал ее, и она чуть не потеряла равновесие. Кэссиди подняла глаза и увидела женщину, стоящую недалеко от памятника. Она держала букет роз, завернутых в целлофан.

Кэссиди удивилась:

— Да… Она была очень красивая. — Кэсс поднялась и расправила свои черные брюки.

Голос у таинственной незнакомки был мягкий. Она слегка кивнула в сторону соседней могилы и сказала:

— Простите, что побеспокоила. Я стояла неподалеку за тем деревом и не могла не заметить вас. Я часто прихожу сюда навестить дядю и… иногда оставляю цветы на могиле миссис Турмейн. — Она перевела взгляд на Кэсс, затем на памятник. — Из восхищения и уважения… Но я никогда не видела здесь вас. Почему, хотелось бы знать… — Тут она внезапно замолчала.

— Она… — начала было Кэсс, но остановилась.

Женщина ждала.

— Лана Турмейн… она была моей мамой. Я давно не была здесь. Когда ее убили, я была… Я…

С какой стати ей откровенничать с совершенно незнакомым человеком? Лишь потому, что у нее теплые глаза и добрый голос, или, возможно, потому, что легче выговориться совершенно незнакомому человеку, чем тому, кого знаешь?

— Не возражаете, если я оставлю их здесь? — Женщина протянула ей букет.

Кэсс не могла ни заметить, что цветы были не из тех дешевых, которыми торговали у входа на кладбище. Это были дорогие кремового цвета розы на длинных стеблях. Кэсс знала, что Лане бы они понравились.

— Очень мило. Спасибо. — Кэсс улыбнулась. Эта женщина излучала искренность и покой, от которых Кэсс сразу расслабилась.

— Вы живете в Лос-Анджелесе? — спросила ее Кэсс.

Женщина кивнула и опустила цветы возле ее ног.

— Я родилась и выросла здесь.

Впервые после приезда из Нью-Йорка Кэсс захотелось смеяться.

— Я знаю, что вы имеете в виду.

По лицу женщины промелькнула странная тень. Теплота и спокойствие сменились непроницаемой холодностью. Если бы Кэсс не была свидетелем этой перемены, она подумала бы, что перед ней совершенно другой человек.

Интуиция подсказала Кэсс, что пора прощаться.

— Мне надо идти. — Она посмотрела на часы. — Боюсь, что я уже опоздала.

Кэсс коснулась кончиками пальцев маминого памятника и повернулась, чтобы уйти. Отойдя подальше, она прибавила шаг.