Сахарный Кремль - Владимир Георгиевич Сорокин

class="p1">— Православные, кто крайний?

— Наверно я, но за мною еще женщина в синей шубе.

— Стало быть, я за ней?

— Стало быть, так. Становись‑ка, мил человек, за мной.

— А вы стоять будете?

— А как же!

— Я на минутку отойти хотел, на минутку токмо…

— Ты сперва ее дождись, а после уж ступай с Богом, куда хочешь. А то подойдут, отойдут, а мне объясняйся. Так, чай, язык вывихнешь! Подожди. Она рекла, что быстро воротится. За угол пошла, видать, в лавку.

— Ладно, делать нечего. Дождусь. А давно ли стоите, папаша?

— С полчаса.

— А не знаете, по сколько дают?

— Черт их знает, прости Господи… Я и не спрашивал. Эй, борода, не знаешь, по сколько дают?

— Сегодня не знаю. Слыхал, что вчера давали по два в одни руки.

— По два?

— Ага. В четверг — по три, а вчера — по два.

— Маловато. Так и стоять‑то смысла нет…

— А ты, мил человек, займи две очереди. Тут деревенские и по три занимают.

— По три?

— А как же. По три.

— Так это целый день стоять придется!

— Да ты что! Быстро же отпускают.

— Не верится что‑то, папаша. Стоим, с места не сдвинулись.

— Да это те, которые отошли, подваливают. Посему и не движемся… А вот и женщина.

— Я ведь за вами занимала?

— Точно так, сударыня. Вот этот молодой человек за вами.

— Да, я за вами.

— Прекрасно. Мы продвинулись?

— По всему судя — не сильно.

— Интересно знать, до двух купим?

— Может и купим. А может, и нет.

— Я до обеда отпросилась на службе. Господи, почему так много народу понабежало?

— Кремлевский бой, а как же.

— Мда…

— Токмо раз в году такой подарочек. Красивая шуба у вас.

— Спасибо.

— Я такие шубы в Москве видал. Живородящие как правило светлых тонов? А эта — синяя. Зело необычно!

— Эту шубу мне купили в Москве.

— Я так и подумал. Во, как она снег жрет!

— Проголодалась в тепле, знамо дело.

— А что для таких вот синих шуб вкуснее — снег или дождь?

— Снег, конечно. Вон, как тянется… ну, покушай, покушай, милая.

— Просто, я знаю, живородящие шубы и на дождь зело прожорливы. Но, такой цвет…

— Моя снег больше любит. И как наестся, сразу тепло становится. Когда сильный снегопад — мне прямо жарко.

— Да, красивая шуба. А хозяйка еще красивее.

— Да, бросьте вы.

— У вас глаза прямо в тон меха. Свои?

— Нет. Разочарованы?

— Ничуть. Скажите, я вас мог видеть нынче в Вятке на масленицу?

— Нет. В Вятку я ездила последний раз в декабре.

— Правда? В соборе справа не стояли? У «Параскевы Пятницы»? Снежную крепость не обороняли?

— Вы шутник. У нас тут своя снежная крепость.

— Пошто смеетесь? Я точно видал вас в Вятке.

— На масленицу мы с мужем ездили к тетке в Глазов.

— В такую глухомань? Пошто?

— Поесть свинины. У тетки тридцать шесть свиней.

— Хорошая тетка у вас. На своем тягле?

— Нет, они с дядей не тягловые.

— Стало быть, на оброке?

— Да. Это выгодней.

— А как же. Задельным быть лучше, чем тягловым. Ну, и покушали вы там свининки?

— Ой, да. У тетки свиньи китайские, чжу‑далиши, мясо мраморное, такое вкусное. Я поправилась фунтов на двенадцать.

— Вам полнота к лицу.

— Ах, что вы… Ну, вот, вроде двигаемся.

— А что, в Чепце еще рыба водится?

— Не знаю. Про рыбу не имею никаких понятий.

— Вы, стало быть, в Глазове токмо свининку наворачивали?

— Ох, да! Обожаю запеченную с чесноком.

— Окорочок?

— Да! А тетка еще зело возлюбила свиную колбасу запекать в печи на сковороде с жиром нутряным, да с картошечкою, да с репкой…

— Умоляю, не надобно дальше, слюною изойду!

— Ну, ну, двинулись… вот и зашевелилась очередища, наконец.

— С вашим приходом все пошло быстрей. Вы — синяя муза этой очереди.

— Вы такой шутник. Как вас жена терпит?

— Я безсупругий.

— Не может быть.

— Может.

— Такой видный мужчина, и без жены. Так не бывает.

— Мы расстались осенью.

— Вас развели?

— Развели.

— Быстро?

— Три месяца тянулось. Пришлось подмазать.

— Ну, понятно.

— Теперь свободны друг от друга.

— А дети имеются?

— Дочка осталась с женой.

— Поди, скучаете?

— А как же. Дочка — яко щепа в сердце. Не вылезает.

— Знаете… простите, как вас зовут?

— Трофим Ильич.

— Зело приятно, а я — Вера Константиновна.

— Прекрасное имя. Соответствует вашей стати.

— Так вот, Трофим Ильич, я вам скажу яко на духу: я великая супротивница разводов.

— У моей жены был полюбовник.

— Это большой грех, конечно. Но Господь учит нас прощать грехи ближнему. Ваша бывшая жена, она покаялась?

— Покаялась. Ездила в Оптину замаливать грех.

— А вы ее наказали?

— Да. Я дважды водил ее в участок.

— Посекли ее там?

— Да.

— И вам этого мало?

— Не в том суть, Вера Константиновна.

— А в чем же?

— А в том, что… старичок, не надобно пихаться!

— А кто ж пихается?

— Ты и пихаешься.

— Это там поднаперли.

— Отступи, Христа ради, и не пихайся… Так вот, досточтимая Вера Константиновна, суть в том, что я жене своей после этого веру потерял. А потом сам влюбился в одну женщину. Правда, из этого ничего не вышло. Но с женой я не сподобился больше в сношениях быть.

— Вы совершенно отчуждились?

— Да.

— Отчуждение — грех.

— Знаю. Но спали мы после всего порознь.

— А ваш духовник? Он разве не помог вам сохранить семью?

— Батюшка наш добр безмерно. Наложил на жену поклоны, стояние на ядрице… Но суть в том, что сдается мне, он жену мою не больно‑то и осуждал. Доброта его отприродна и посему безгранична, бо заквашена, возведена и обустроена на христианском добротолюбии. Он всегда речёт: «Нет греха, которого Господь простить не может».

— Истинно так.

— Коли жена свой грех в Оптиной Пустоши замолила, так стало быть — прощена?

— Прощена.

— А я ее простить не смог.

— Это уже ваш грех.

— Мой, мой. Но простить не могу.

— Знаете, Трофим Ильич, мне кажется, вы просто мало секли вашу супругу.

— Я не любитель порки.

— Вам не надобно было вести жену в участок и класть под чужие розги, а посечь ее самому, и как следует. Мой муж никогда не водит меня в участок.

— Он часто вас сечёт?

— Раз в неделю. По субботам.

— Часто. Есть за что?

— Ну… знаете… грех всегда найдется. Но между нами говоря — есть за что.

— Ха‑ха‑ха! Вы зело откровенны!

— Грех‑то сладок, как говорится. Я женщина слабая, а нечистый искусен в сетях своих.

— Знамо дело. Не согрешишь — не покаешься.

— Святая правда!

— Но, честно говоря, раз в неделю… сие как‑то… больно часто!

— Ничего, я привыкла.

— А тело ваше, простите, тоже привыкло?

— Меня