Зачистка - Николай Иванов

Достал из нагрудного кармана красную коробочку в виде сердечка, поднял выпуклую крышку. Обручальное колечко с крохотным бриллиантиком на выгнутой спинке вынулось из прорези легко — он часто доставал его, любуясь и представляя, как оно будет смотреться на руке у Лены. Но Лена ушла, и он надел перстенек на костистый, с длинным коричневым ногтем, палец Бабы Яги. Улыбнулся в замершую над ним видеокамеру, кивнул напрягшейся перед броском официантке — кто успеет. А лично он опоздал.

На улице во всю резвилась непогода, словно ведьмы из кафе тоже выскользнули вслед за ним и устроили шабаш на просторе. Прохожие торопились спрятаться в тепло, чтобы переждать непогоду, и лишь два человека, не замечая дождя и ветра, обреченными корабликами шли по улице. В противоположных направлениях. Они не захотели пережидать ненастье в бухте, и гроза трепала их паруса, подводные рифы наносили им пробоины, компас терял курс, а ветер уносил все дальше и дальше от берега. Спасительным красным светом вспыхнули вроде впереди маяки-светофоры, но это в море они дают ориентиры и манят к себе. На московских улицах они таят опасность, запрещая идти дальше. А может, наоборот, останавливая людей для того, чтобы они могли еще раз остановиться, оглянуться.

Олег послушался мудрости светофора — остановился и оглянулся. Дождь заштриховал улицу, Москву, будущее, и вместе со всем этим второстепенным — Лену. Только желание увидеть любимую оказалось настолько сильным, что прервало на миг грозовые порывы. Дождь прояснил картинку, и Олег увидел… увидел спортсмена, детского тренера, кружащего вокруг Лены. Еще теплилась, не исчезала из глубин души малюсенькая надежда, что все произошедшее — недоразумение, ошибка, случайность, которые легко исправятся, если броситься в объятия друг друга. Теперь же хоть одной ножкой топай, хоть двумя, хоть полк морской пехоты в парадном строю зови на помощь — из прошлого остался только глупый, никому не нужный колокольчик. Его звон не прогнал — собрал всех злых духов как раз над его головой.

Урманов, не обращая внимания на редких прохожих, позвонил в него, и опасения подтвердились: на серебряный, чистый, звонкий, вроде бы ангельский голосок тут же откликнулся громовой раскат. Ветер, в нетерпении маявшийся за углом, вылетел прямо на красный свет светофора с такой силой, что зашатались лотки-палатки вдоль дороги, пригнулись деревца, вдавились в грудь Олегу закрутки от значков на кителе. Вторично оглядываться не имело смысла, прошлое затушевалось дождем настолько плотно, что его как бы не стало вообще. Сзади — стена. Ничего нет. И перед там, как спуститься в подземное чрево метро, Олег вновь посмотрел на зажатый в кулаке дар Валдая. Хотел оставить его рядом с урной, но в последний момент раздумал. Колокольчик оставался последней тонкой звонкой ниточкой, которая вела к Лене. И к боли. Но вырвать их с корнем, навсегда оставить под дождем сил тем не менее не хватало.

Что ж, пусть Чечня и проверит, насколько он угадал насчет злых духов, крутящихся вокруг подарка любимой женщины. Лично ему теперь все равно…

На проходной, ничем не выдающей вход во всесильное ведомство Главного разведывательного управления Генерального штаба, по нему долго созванивались, потом дежурный подал трубку.

— Старший лейтенант Урманов? — уточнил кто-то неизвестный. — Но вам предписано явиться завтра.

— Я готов лететь сегодня.

— Похвально, но… У вас нет дел в Москве?

— Нет, — не соврал ни единой из трех букв Олег.

Неведомый собеседник задумался даже не над самим ответом, а над интонацией, что-то насторожило в ней и он дал команду:

— Проходите.

Дверь, отделявшая старшего лейтенанта морской пехоты Северного флота разведчика Олега Урманова от улицы, мирной московской жизни, захлопнулась. Зато отворилась другая, за которой его с нетерпением ждала война.

— …«Синица», я «Ноль-четвертый». Спасибо за морской подарочек. Хорошо, что хоть не космонавт.

— Ты мне за него потом еще спасибо скажешь.

— У меня война не потом, а сейчас. Дай мне десантника.

— Будет. Подберу — и будет.

— Только… того, чтобы без семьи. Сам понимаешь.

— Понимаю. Твоему Петрову тут кличку дали — «Капитан-200». Много «двухсотых».

— Да я перед кем угодно за каждого погибшего готов ответить!

— Не кипятись, сам все знаю. Что еще?

— Ничего. Десантника дай.

— Дам. Конец связи».

Глава 2

Белый танец

— Мне бы что-нибудь попроще, — ответил Костя Орешко, когда Борис указал глазами на скучавшую рядышком статную девицу в ярко-синем платье с рюшечками, складочками, карманчиками, цепочками, бантиками и еще черт знает с чем старомодным. Молодежь в таком одеянии уже давно не ходит, но девушка, видимо, привыкла бросать вызов обществу и от своего вида совершенно не комплексовала.

— Не-е, — подтвердил Костя свое решение, рассмотрев к тому же ее ленивый, потусторонний взгляд на танцующих: ах, видала я вас таких сотнями, устала. И если бы не нужно было скоротать этот случайно оказавшийся свободным вечер, я бы никогда не маялась в вашем окружении. Но устала, устала…

— Так значит, вам чего-нибудь попроще? — с растяжкой спросила она у Кости, лениво отстранившись и с усилием подняв брови.

Только что объявили белый танец, и она, привлекая к себе внимание, первой тронулась с места и подошла к Орешко.

Слышала?

— Да я не в том смысле, — первое, что начал делать Костя, — это оправдываться.

— А в каком? — лениво допытывалась она, медленно, одним движением на два такта, двигаясь под музыку.

— Ну, в том, что вы… такая представительная, красивая, — словно прыгнув с парашютной вышки, сказал Орешко правду. Хотя это и было, скорее всего, как раз то, что девушка хотела услышать.

Проняло. Дошло. Не сдержала самодовольной улыбки. Все таки для женщин ловить на себе взгляды мужчин — это еще не ощущение победы. Им нужно слово. Хотя сейчас, конечно, она станет отнекиваться и кокетничать: ах, вы скажете, право…

Костя не угадал. Приняла признание как должное. Показалось даже, что в тот миг он, выпускник Рязанского воздушно-десантного училища, завтрашний лейтенант-разведчик, перестал интересовать ее. Еле держится пальчиками за его пока еще курсантские погоны, но одно движение уже не на два, а на три такта: не танцуем, а тянем кота за хвост. Так что Костя Орешко был прав, отвечая однокашнику, с кем вместе сбежали в самоволку на танцы: лучше в самом деле выбирать кого попроще, чтобы без проблем и вычурности.

Кажется, так думал не один Орешко. После белого танца, во время которого Олег только из деликатности узнал ее имя — Ла-ари-и-иса-а, — прошло еще с десяток выходов в круг, а ее так никто и не пригласил. Глазами пожирали, потому как заметная и красивая, но помнили, что сама она выбрала военного. Значит, деревне ловить здесь нечего. И каждый из присутствующих на поселковой танцплощадке принял более мудрое решение: зачем журавль в небе, хотя и такой ярко-синий, когда столько синиц сами охотно идут в руки.

Чутко уловили это настроение и представительницы прекрасного пола, в открытую начав издеваться над неизвестной красавицей. Около Ларисы особенно звонко и счастливо смеялись, особенно самозабвенно танцевали и демонстративно отбивались от ухаживаний: танцплощадка безжалостно наказывала и изничтожала красоту и надменность.

— Скучает, — удовлетворенно улыбался Борис, проявляя солидарность с другом. Сам он отхватил девчушку со вздернутым носиком и теперь не знал горя, не отпуская ее дальше вытянутой руки.

Костя замечал же чуть больше: еще немного, и гадкий утенок танцплощадки, из последних сил выдавливающий из себя безразличие, лениво оценивающий всех презрительным взглядом, в конце концов будет морально раздавлен, размазан по решетчатой стене клетки.

А поняв это, вдруг пожалел Ларису, по дурости, по глупости, по молодости загнавшую себя в угол. Может, помочь выбраться? Как-никак, а на белый танец она пригласила все же его. Пусть уйдет если не покорительницей танцплощадки, как, видимо, надеялась, а хотя бы без улюлюканья.

Подождав, когда и следующее танго начнется без Ларисы, Орешко под пристальным взглядом толпы подошел к ней и протянул руку: приглашаю на танец и выручаю.

И тут же получил свой торт в лицо.

— Я сегодня не танцую, — громко сказала Лариса, едва сдерживая душившую ее ярость. Она старательно выговорила каждый звук, выпятила каждое слово, словно не Костя, а она училась в десантном училище и четыре года тренировалась отдавать команды на строевом плацу. — Не танцую сегодня, понятно вам? — еще громче, уже не только для Кости, а чтобы услышали все окружающие, повторила она.

Да, в этой грубости был ее шанс. Великолепная возможность выйти из создавшейся ситуации с гордо поднятой головой. Не танцует — и только поэтому одна. И всеобщее презрение к ней истрачено впустую: она просто не тан-цу-ет! Будь иначе, ей хватило бы одного движения пальчиком или ножкой, одного взгляда или поворота головы, чтобы все присутствующие легли у ее остроносых туфелек на высоком каблуке. Это просто счастье для этих замухрышек, хохочущих рядом, что она сегодня не тан-цу-ет. И этому, в курсантской форме с четырьмя нашивками на рукаве, возомнившему себя спасителем Отечества и его подданных, она тоже отказывает. Отказывает, потому что видела в гробу в белых тапочках и этот заштатный рязанский городок, куда ее временно занесли обстоятельства, и его обитателей, разбавленных курсантами-самовольщиками.