Дамы из Грейс-Адье и другие истории - Сюзанна Кларк

— Сэр? — удивился я (решив, что незнакомец шутит). Заметив, что он все еще вопросительно смотрит на меня, я продолжил. — Воззрения достойных и прославленных джентльменов, которых вы упомянули, давно устарели. Что мог знать об анатомии Гален, препарируя свиней, коз и обезьян? Парацельс и вовсе верил в воздействие магических заклинаний и прочую чепуху! Право, сэр промолвил я со смешком, — с тем же успехом вы могли поинтересоваться, кому я сочувствую в Троянской воине!

Возможно, мне не стоило над ним смеяться. Наверняка не стоило. Я вспомнил, скольких врагов нажил из-за своего высокомерия в Кембридже. Вспомнил и то, что на новом месте решил снисходительно относиться к невежеству и предрассудкам. Однако незнакомец промолвил только; «Видишь, Дандо, как нам повезло. Роды у моей жены примет выдающийся ученый и лекарь, — он тонко улыбнулся одной половинкой смуглого лица. — Уверяю вас, она по достоинству оценит Ваши труды».

Разговаривая с незнакомцем, я обнаружил кое-какие странности: джентльмен и его слуга были на удивление грязны, однако поначалу я этого не заметил, ибо дождь смывал грязь с лиц. Я решил было, что камзол джентльмена сшит из грубой коричневой ткани, вроде тех, из которых делают половики. При ближайшем рассмотрении камзол оказался бархатным, но алая ткань почти потеряла первоначальный цвет, обтерлась и залоснилась.

— Я собирался посадить старуху за спину Дандо, — сказал незнакомец, — но едва ли этот способ устроит вас.

Мгновение он размышлял, затем воскликнул: — Ну, чего скорчил кислую мину, олух? (Я вздрогнул, но тут же сообразил, что джентльмен обращается к слуге). — Слезай на землю и помоги ученому доктору взобраться на лошадь!

Не успел я возразить, что ничего не смыслю в лошадях и верховой езде, как Дандо спрыгнул на землю и ловко закинул меня на лошадь. Прежде, чем я осознал, что происходит, ноги нашли стремена, а руки сжали поводья.

Сегодня в Кембридже только и толкуют, что о конях и выездке. Великое множество невежественных студентов гордится своими познаниями в сем предмете. Однако я не принадлежу к их числу. Поэтому я рассудил, что главное — покрепче держаться в седле, тем более что лошадь прекрасно справлялась со всем остальным.

Удивительная, божественная скорость! Мы свернули с дороги и поскакали сквозь дремучий лес, где росли дубы, ясени и падубы. Кружились опавшие листья, хлестал дождь, а мы с незнакомцем летели рядом, словно духи печального серого воздуха! Мы поднимались все выше и выше, а рваные дождевые облака распахивались перед нами, подобно громадным дверям в небеса. Мимо поросших вереском болотистых низин с синевато-серой водой, мимо разрушенной церкви, мимо речного потока — за холмы, где в долине, затянутой дождевой пеленой, стоял дом. Издалека строение показалось мне очень ветхим. Разные части дома строили явно в разные эпохи и из самых разнообразных материалов. Здесь были кремень и булыжник, древние серебристо-серые бревна и розовато-красные кирпичи, приветливо блестевшие во тьме. Подойдя поближе, я увидел, что дом просто крайне запущен. Двери слетели с петель — их подперли камнями и обложили линялыми бурыми тряпками. Треснувшие и разбитые окна заклеили старой бумагой. В каменной черепице зияли черные провалы, засохшие пучки травы торчали между камнями. Все это придавало строению на диво унылый вид, особенно ров с темной стоячей водой, в которой заброшенность этого места отражалась, как в зеркале.

Мы спешились, вошли в дом и стремительно миновали длинную череду комнат. Прислуга джентльмена (коей оказалось на удивление много) не спешила приветствовать его и докладывать о здоровье жены. Напротив, завидев хозяина, слуги в самых странных и дурацких нарядах, какие только можно вообразить, тут же юркали в тень.

Джентльмен привел меня в комнату, где лежала его жена. Присматривала за роженицей старуха крошечного роста. Ее внешность удивила бы любого, особенно длинные, жесткие волосы на щеках, более всего напоминавшие иглы дикобраза.

Следуя древнему поверью, что роженицу надлежит держать в тепле, дров в очаге не жалели. Жара стояла невыносимая. Моим первым побуждением было отдернуть занавески и распахнуть окно, однако, оглядевшись, я отказался от этой мысли, ибо грязь вокруг не поддавалась описанию!

Простыни, на которых лежала роженица, кишели паразитами всех видов. Кругом валялись оловянные тарелки с гниющими остатками пищи. И этот беспорядок вовсе не был свидетельством крайней бедности! Напротив, более всего поражало причудливое смешение роскоши и нищеты. Тут том «Энциклопедии» Дидро завернули в засаленный фартук, там украшенную драгоценными камнями туфлю придавили грелкой. Серебряная диадема под кроватью зацепилась за зубья садовых грабель. На подоконнике труп какого-то животного (вероятно, кошки) иссохшей головой упирался в бок фарфорового кувшина. Бархатное одеяние цвета бронзы (напоминавшее ризу коптского патриарха) служило напольным ковром. Ткань была расшита золотом и жемчугом, но нити порвались, и теперь жемчужины валялись прямо в грязи. Я и помыслить не мог, что величие и мерзость могут так мирно уживаться в одной комнате. Каким безответственным ленивцем нужно быть, чтобы так распустить собственных слуг!

Жена джентльмена была очень молода — вряд ли ей исполнилось больше пятнадцати — и крайне истощена. Кости просвечивали сквозь почти прозрачную кожу, натянутую на животе, словно на барабане. Хоть я и прочел множество книг по акушерству, в действительности все оказалось куда сложнее. Я давал исключительно ясные и точные указания, однако бедняжка была так слаба, что не слышала моих слов.

Вскоре я обнаружил, что ребенок застрял в весьма неудобном положении. Так как щипцов у меня не было, пришлось поворачивать его рукой и лишь с четвертой попытки мои труды увенчались успехом. Между четырьмя и пятью часами на свет появился младенец мужского пола. Мне сразу не понравился его цвет. Мистер Бейли утверждает, что обычно новорожденные бывают цвета красного вина, иногда — темнее, цвета портвейна. Этот младенец был черен, однако, на удивление силен. Когда я передавал его старухе, он весьма ощутимо лягнул меня, оставив на руке синяк.

Мать мне спасти не удалось. Она была словно дом, сквозь который прошел вихрь, срывая дверь с петель и сметая все на своем пути. Не уцелел и её разум. Кажется, бедняжка считала, что ее силой притащили сюда и бросили на милость омерзительных стражей.

— Ш-ш, — успокаивал ее я, — все этосумасбродные фантазии. Смотрите, вот славная, добрая женщина… — я показал рукой на старуху-дикобраза, — которая так превосходно заботится о вас.

— Кругом друзья. Прошу вас, успокойтесь.

Однако бедняжка не хотела меня слушать, снова и снова звала мать и умоляла забрать ее домой.

Я долго боролся за ее жизнь, но к чему, в конечном счете, привели мои усилия? Одно человеческое существо вступило в этот мир, другое его покинуло. Гордиться особенно нечем.

Я начал читать благодарственную молитву, но не успел произнести и дюжины слов, как услыхал визг. Приоткрыв один глаз, я увидел, что служанка, схватив ребенка, выскочила из комнаты с проворством, удивительным для ее старых ног.

Дочитав молитву, я вздохнул и отправился на поиски мужа несчастной. Обнаружил я его в библиотеке. Со свойственным представителям сильного пола равнодушием джентльмен уткнулся, носом в книгу. Было где-то между семью и восемью.

Я считал, что как священнослужитель обязан произнести несколько слов утешения и похвалы умершей, однако что я мог знать о ней? Ее добродетели остались для меня тайной, о ее красоте я мог поведать и того меньше, ибо видел лишь искаженные болью черты во время родовых и смертных мук. Поэтому я просто рассказал джентльмену о том, что случилось. Закончил же краткой повинной (даже для моих ушей) речью, словно оправдывался в убийстве его жены.

— Оставьте, — промолвил он, — уверен, вы сделали все, что могли.

Меня восхитил его философский подход к жизни, хотя поначалу я слегка удивился. Затем вспомнил, что жена джентльмена говорила с ошибками и употребляла просторечные слова и выражения. Возможно, подобно многим землевладельцам до него, джентльмен, не устояв перед блеском голубых глаз и пышных локонов, заключил неравный брак, в чем затем раскаялся.

— Сын, говорите? — воскликнул он, явно пребывая в превосходном расположении духа. — Отменно! — Джентльмен высунул голову за дверь и крикнул, чтобы ему принесли новорожденного. Спустя мгновение Дандо и старуха с лицом дикобраза были тут как тут. Джентльмен тщательно осмотрел младенца и объявил, что доволен. Он поднял сына и произнес следующую речь: «На лопату ты сажайся!» — тут он весьма ощутимо встряхнул его. Затем: «В печь горячу, отправляйся!» — и еще раз встряхнул младенца. Закончил же такими словами: «И под угли забирайся!» — и встряхнул новорожденного в третий раз.