Человек дейтерия - Олег Раин

— В смысле, прорисовывание?

— Верно. Детали хороши там, где они нужны. Но любой туман, дымка, нечеткость порой дают больше простора для фантазий, чем самая отчетливая картинка. Словом, смотрите, любуйтесь, ищите свою ключевую тему. И никогда не беритесь за то, что модно. Крамской как-то упрекал Васнецова за любовь к сказкам. По его мнению, нарисовать чиновника-взяточника было бы куда выгоднее для кошелька художника.

— И что? — спрашивал кто-то из ребят.

— Ничего. Братья Васнецовы остались верны себе, за что им честь и хвала…

Ребята слушали и морщили лбы. Половина слов проходила мимо сознания, но что-то все-таки оседало в головушках. И именно в эти дни Гриша нарисовал башню — ту самую, что построили на школьном дворе. По мнению Степы, нарисовал здорово, хотя и обычной незамысловатой акварелью. Заснеженный корт, кусочек школы и снежное сказочное изваяние. Наверное, было в этом и что-то хулигански-революционное, — очень уж контрастно смотрелась белоснежная башня рядом с черной махиной школы…

Между прочим, ребячья постройка красовалась во дворе уже больше двух недель, и вся школа устраивала вокруг променады. Гриша как-то поведал об этом отцу, и хотя тот промолчал, но было видно, что новостью отец доволен. Тем более что за починенный распиловочный станок Гриша принес ему благодарственную записку. Отца приглашали на ближайшее родительское собрание, где грозились вручить грамоту. Не бог весть какая награда, но на учителей и школу отец больше не нападал. А вот Степу стал уважать еще больше. Тем более что друг Гриши окончательно добил его своей несовременной тягой к книгам. Быстро читать у Степы не получалось, — просто было некогда, и все же почти каждую неделю он брал у них что-нибудь новенькое, в короткий срок перечитав всех отцовских любимцев — от Быкова с Васильевым до Астафьева и Воробьева. Некоторые фамилии Гриша, к стыду своему, слышал впервые, но уже не округлял глаза, когда за ужином Степа принимался обсуждать с отцом язык тех или иных авторов, расспрашивая о каких-нибудь житейских мелочах убежавшего времени. Например, о том, как мостили чурками городские улицы, в какой форме посещали учебные заведения, как подбивали сапоги деревянными клиньями. Отец вольно откидывался на стуле и принимался рассказывать. Голос его при этом плавился точно масло на солнце, с рычащих обертонов перемещаясь в бархатный непривычный Гришкиному слуху диапазон. И на Степу он глядел совершенно по-новому. Наверное, это даже можно было именовать подобием дружбы, хотя поверить в дружбу «отцов и детей» Гришке представлялось невероятным. Кстати, мама внесла свою законную лепту, вызвавшись однажды починить Степе брюки, чем привела парня в полное смущение.

— У нас же есть швейная машинка, — пробовал объяснить он. — Еще «зингеровская», ручная. Но все осталось там — в деревне. А здесь приходится чинить на скорую руку…

К слову сказать, эту «скорую руку» Гриша сам наблюдал не так давно, поскольку свои лопнувшие брюки Степа зашивал у них дома — крупными стежками и прямо на себе. То есть тогда ему подумалось, что вышло классно — и быстро, и аккуратно, однако мама Степину работу напрочь забраковала. Загнав парня в ванную комнату, заставила переодеться и за машинкой скоренько провела ремонт реквизированных брюк.

Короче, родителей было не узнать: мама при Степе заметно оживлялась и пыталась всякий раз приготовить что-нибудь повкуснее, отец тоже светлел лицом и с удовольствием принимался выдавать одну историю за другой. Иногда из прочитанного, а чаще из собственной жизни.

Он даже в спальню к Гришке раз заглянул, чтобы что-то такое сказать. Важное и весомое. Но оригинального не получилось, и отец ограничился ворчливым напутствием:

— Держись этого парня. Двумя руками, — вздохнув, добавил: — Даже непонятно, что он в тебе, дураке, нашел…

На «дурака» Гриша не обиделся, слышал уже тысячу раз, а вот секрет, озадачивший отца, полагал, что знает. То есть, когда он думал, что знает, все и впрямь становилось на свои места.

Да, без сомнения, Гришка был пустым местом, лоботрясом и трусом. Он мало чему выучился в жизни, мало что умел и больше фантазировал, чем делал. Тем же книгам и спорту предпочитал компьютер и игру в солдатики, а вместо уроков готов был часами валяться на диване и глазеть в потолок. Но в том и крылось его отличие от Степана. Потому что у Степы не было детства. Совсем. Не было того глупого и щенячьего времени, когда можно было ни о чем не беспокоиться и четырьмя конечностями бить баклуши. Просто жить себе и поживать, считать ворон и лакать молоко из блюдечка. Степа безропотно пахал с четырех лет, заглядывая в глаза настоящей опасности, не понаслышке зная, что такое ответственность. А вот игрушек он как раз не знал, и это наложило на характер подростка забавный отпечаток. То есть здоровенный парнище мог сколько угодно хорохориться и изображать невозмутимость, но стоило Грише помянуть про самодельную катапульту или старенький, плавающий на резиномоторе линкор, и Степа тут же шел на уступки.

Вдвоем они усаживались на кафельный пол ванной и начинали лихорадочно вооружать деревянный кораблик чем ни попадя. Это превратилось в подобие бзика. Они перепробовали все: паровую пушчонку, торпеды с селитровой начинкой, зажигательные фугасы и даже плюющиеся легонькими снарядами обыкновенные спички. Эта была дымная дурь, которой так не доставало в Степкиной серьезной жизни. Он даже похохатывать начинал по-детски, совершенно несолидно. Разве что, в отличие от Гришки, никогда не забывал о времени и всегда первым напоминал, что все, хорэ, пора сливать воду, вентилировать помещение и браться за уроки. Начиналась пахота, и тут уж Степа показывал другу настоящий мастер-класс. Уроки выучивались не просто быстро, а прямо-таки с ракетной скоростью.

— Ты же художник, вот и эксплуатируй свои возможности! Быстро — не значит, неряшливо. Наоборот!..

И это нелогичное «наоборот» выводило Гришу из себя. Потому что «быстро» у всех означало «плохо». У всех, кроме Степы. И Гриша изо всех сил старался. Это походило на ведущего и ведомого в спортивном забеге. Степа вел, а Гриша тянулся за ним, чувствуя, что пусть не просто, но что-то у него начинает получаться. Обычно, когда заканчивали с домашними заданиями, он успевал форменным образом взмокнуть, и впору было снова отправляться в ванную, дабы принять душ.

Поначалу его мучила загадка, когда же сам Степа успевает все делать — читать, работать, учиться, и только позже до него дошло: Степа не тратил времени попусту. Ни единой минуточки. И дело тут было не в характере, не в железной воле, — иначе он просто не умел. Если спал, то спал, если ел, то ел, а уж выкладывался на работе как никто другой. Потому, может, и дала слабину в нем единственная не задействованная пружинка: Степа никогда и ни во что не играл. У него и игрушек никогда не водилось. Поэтому в дневные часы, когда родители были на работе и никто не мог видеть ребят, они опускались на четвереньки и принимались играть. В пластмассовых и оловянных солдатиков, в пушечки и кораблики, в бумажные самолеты.

Сюжет обычно предлагал Гриша, Степа лишь выбирал за кого играть, а далее на час-полтора друзья забывали про все на свете. То есть Гриша не выныривал бы из таких омутов вовсе, а вот у Степы неизменно срабатывал внутренний будильник. И когда он говорил: «Все», Гриша не пытался спорить. Знал, что бесполезно.

А еще…

Еще со Степой можно было разговаривать. Практически обо всем. О девочках, о силе, о будущей профессии. И это тоже было непривычно. Степа не смеялся над Гришиными вопросами, не издевался над фантазиями. Кое-что даже называл интересным, чем повергал собеседника в полное изумление. Так, рассуждения о разнице между фасом и профилем он оценил поднятым большим пальцем.

— Круто!

— Правда?

— Конечно, неужели сам допер?

Гришка розовел от смущения.

— Но это же ясно. Смотришь на кого-нибудь спереди — один человек. А заходишь сбоку — совсем другой. Причем профиль — это его будущее, а точнее то, каким он хотел бы стать. Ну а фас — то, что есть на самом деле.

— Бррр! — Степа даже головой помотал. — И кто же я в профиль?

— Я ведь рисовал, помнишь? В профиль ты — воин.

— Ладно, это годится, а в фас?

— В фас — ты Степа. Просто Степа.

— Просто Степа? — Степан рассмеялся. — Да уж, комплимент. Просто Гриша и просто Степа. Хотя… Может, не так уж плохо быть просто тем, кем тебя назвали родители.

— Не знаю. Я бы не хотел быть просто Гришей.

— Ага, простой, как три рубля, — кивнул Степа. — И кем бы ты хотел быть?

— Ну, не знаю… Но хотелось бы как-то отличаться…

— Как-то — это чем?

— Еще не выбрал, — вздохнул Гриша. — Спортом, может, заняться, бицепсы с трицепсами нарастить.

— Да уж, великая цель! — усмешливо похвалил Степа.