«…Явись, осуществись, Россия!» Андрей Белый в поисках будущего - Марина Алексеевна Самарина

В его последних впечатлениях мир всё больше распадается на части, которые, будучи описаны с множеством определений, как бы заменяют собой целое: «…Выглядывал женский нос…нос выглядывал робко; и – робко он прятался: нос – ястребиный; колыхалася на стене теневая женская голова… эта жалкая голова повисала на выгнутой шее» (387) и т. д.

Таково, по Белому, мировосприятие душевнобольных. Но человек с развитым сознанием может победить хаос, и это постепенное преодоление хаоса Аблеуховыми отражает стилистика романа.

Так, Николай Аполлонович, встретив после ночных потрясений Лихутина, отмечает про себя все детали его облика: «Вот так картузик! бежит себе на журавлиных ногах: пальтецо трепыхается, зонтик прорванный; и одна калоша не по ноге…» (325). При столкновении с Лихутиным нос к носу он увлекается ещё более мелкими деталями: отметив, что у Сергея Сергеевича перевязано горло, предполагает, что причиной тому – чирий, «чирий же, как известно, стесняя свободу движений…» (326) и т. д. Аналогичным образом не мог сопротивляться даже самой незначительной, появившейся в его голове мысли Дудкин. Однако Аблеухов смог четко определить причины своего «неузнания» Лихутина: «…во-первых, Лихутин облекся в партикулярное платье… во-вторых:…Лихутин был… выбрит…» (326).

Способ лексико-синтаксической организации текста, избранный писателем для описания встречи Аполлона Аполлоновича с женой, призван прежде всего подчеркнуть перемену в восприятии действительности Аблеуховым: «Первое, что бросилось на него, было… обстановкою… номерочка…» (398). Далее идет нагромождение существительных – описание увиденных героем вещей. Затем он видит Анну Петровну – следует подробное описание произошедших с её внешностью перемен, но из этого множества не ускользнувших от него деталей Аполлон Аполлонович выделяет главное – выражение глаз: «…Только два лазурью наполненных глаза… там блистали по-прежнему…» (399). Так Белый говорит об устанавливающемся в его герое равновесии между рассудком (умением отделить главное от второстепенного) и чувством (способностью видеть явление во всей полноте составляющих его деталей). О том же говорится и в Эпилоге.

Так стилистика способствует выражению одной из основных мыслей романа: найти свой истинный путь человек может, только исходя из равновесия разума и чувства.

* * *

Итак, типичный «русский европеец» в «Петербурге» живет идеей и вследствие того раздвоен. Как показывает Белый, никакая идея не может быть ведущим началом личности: идея разрушения общества путем отсечения от государственной машины различных её частей (революционный террор, Дудкин), как и идея защиты государственного порядка от любых посягательств (правительственные репрессии, Аблеухов-старший) разрушает личность. Так же воздействуют на человека отвлеченные философствования (Аблеухов-младший). Писатель убежден, что исключительно рассудочное восприятие мира вредит человеку и отказывается возводить в ранг религии и научные, и политические, и любые другие идеи. Попытка заменить религию идеей расценивается А. Белым как нарушение душевных законов, приводящее к “мозговым расстройствам”: ложная идея давит на человека, разрушая его сознание. Однако и жить не принимая никаких решений, полностью полагаясь на волю божию (Лихутин), неверно: бессознательная вера не дает спасения. Всё это, по Белому, односторонность, «Восток или Запад», а значит, ложь. Востоко-Западом, синтезом, рождающим новое качество, в это время становится для А. Белого антропософия.

Едва вступив на путь антропософского ученичества, Белый в письме А. Блоку, помимо подробного рассказа о разного рода странных событиях, которые непосредственно привели его к Штайнеру, объяснял свое решение тем, что и прежде, читая его в целом очень скучные книги, находил в них места, «сквозившие огромной близостью (так среди пустыни бывает иногда заброшен едва заметный прелестный цветочек)», по прочтении же фрагмента лекционного курса Штайнера почувствовал, что «голова… закружилась от бури света, от молнии какого-то ясновиденья; и всё написанное было каким-то нашим, родным». «С осени 1911 года, – пишет далее в том же письме Белый, – Штейнер заговорил изумительнейшие вещи о России, её будущем, душе народа и Вл. Соловьеве (в России он видит громадное и единственное будущее, Вл. Соловьева считает замечательнейшим человеком второй половины XIX века, монгольскую опасность знает, утверждает, что с 1900 года с землей совершилась громадная перемена и что закаты с этого года переменились: если бы это не был Штейнер, можно было бы иногда думать, что, говоря о России, он читал Александра Блока и “2-ую Симфонию”)».

Таким образом, первое, что привлекло Белого к Штайнеру, было ощущение какого-то глубокого внутреннего созвучия, которое он почувствовал между ним и собою, и интерес «доктора» к России, мысли о судьбе которой не оставляли писателя, жившего вдали от родины. При личной встрече Белого поразила сама фигура Штайнера, его глубокая, разносторонняя личность. Подход Штайнера к сверхчувственному, найденные им «методы познания внутренней жизни, аналогичные методам научным», тоже должны были внушить доверие А. Белому. Антропософия совпадала с «волимым» Белым духовным учением и в том, что результатом исполнения определенных упражнений провозглашала не только преображение души, но и изменение тела и далее, поскольку мир и человек развиваются в единстве, преображение мира.

Антропософия, в понимании Белого, «культура», нечто целое, «что неразложимо на философию, этику и эстетику»; антропософия «не была для него «определенным учением» – она влекла его к себе как раз тем, что обещала если не мир, то примирение между Кантом и Софией, индивидуализмом и соборностью, актом и созерцанием, Западом и Востоком»,[102] разумом и чувством. На синтезирующем характере антропософии А. Белый и делает акцент в «Петербурге».

Ариман и Люцифер

Антропософия утверждает, что сокровенная сущность человека находится в духовном мире, следовательно, преобразить себя человек может, только сознательно вступив в этот мир, для чего необходимо развить в себе способность к мышлению и чувствованию (сочувствию).

Разрушающее воздействие на личность ложных теорий, согласно антропософии, также устранимо путем проникновения в духовный мир, поскольку образ мыслей человека во многом зависит от духовных существ разного рода, в том числе и отставших на определенных этапах развития мира: люциферических и ариманических. Антропософы считают, что эти существа благотворно влияют на человека, если уравновешиваются друг другом. Вместе с тем «чрезмерное напряжение люциферических сил в душах становится источником всяких мечтательностей и спутанностей»[103], а ариманические духи, не встречая противодействия, ограничивают силу человеческого мышления чувственным миром. Одержимые Люцифером обожествляют себя, одержимые Ариманом утверждают, что нет ни Бога, ни души, что человек – только тело, плоть, а единственный существующий мир – мир физический. Люциферики слишком оторваны от реальности, для них идея значит больше, чем окружающий мир. В противоположность им ариманики не признают ничего, что существовало бы дольше земной человеческой жизни, для них важнее всего то, что ведет к благоустройству быта.

Ариманик в романе А. Белого – Аблеухов-старший. На подверженность сенатора влиянию ариманических сил намекают сравнения Аполлона Аполлоновича с камнем, трупом, смертью