Современная вест-индская новелла - У. Артур

— Жеоржина, Жеоржина, милая!

Она соскальзывает с дерева своих видений и падает на раскаленную жаровню, которая оказывается невесть откуда взявшимся в саду полуголым мужчиной. Ночь раздирают крики, похожие на визг пилы:

— На помощь! На помощь! Убивают!

Улица генерала Пелиссье мгновенно озаряется светом, похожим на отблески ружейных штыков. Отовсюду сбегаются люди: кто с дубиной, кто с ножом, кто с дробовиком или кольтом тридцать восьмого калибра. Они бросаются к дому № 14, откуда продолжают доноситься крики о помощи. Толпа собирается у запертых дверей тетушки Резиль, а та, полуживая от страха, никак не может нашарить щеколду. Дамоклес, подобный пьяному кораблю, влекомому половодьем собственных страстей, находит тихую пристань в постели тетушки Резиль. Забившись под одеяло, он дрожит, словно в лихорадке. Тысяча зубов стучит у него во рту. Обезумевшие челюсти оторвавшимися колесами катятся под откос страха. Жеоржина продолжает раздирать ночь своими криками. Дверь в конце концов уступает дружному натиску обитателей улицы Пелиссье, и они вваливаются к тетушке Резиль. Несмотря на поспешность, с которой они, как и полагается добрым жителям Жакмеля, пересекают ее спальню, от их глаз не ускользает судья Нерестан Дамоклес, покоящийся на ложе сестрицы Зизиль. Они в два счета справляются с испугом — и сколь соблазнительным испугом, о друзья мои! — охватившим Жеоржину. Кое-кто решает, что виной всему приступ галлюцинации, но большинство сходится на том, что подлинной причиной переполоха была плантация сахарного тростника, которая истомилась без воды и решила наконец воззвать к человеческому милосердию.

И все же, перед тем как расстаться с Жеоржиной, каждый от всего сердца советует ей не пренебрегать отваром из листьев мяты и лимонных корок…

Вновь пересекая спальню тетушки Резиль, они решают удостовериться в том, что, в конце концов, могло оказаться обманом зрения, вызванным их давешней поспешностью. Но нет, ни о каком обмане зрения не может быть и речи: почтеннейший судья Нерестан Дамоклес и впрямь делил ложе со старой Сен-Сен. Вполне понимая замешательство этой пары, они спешат покинуть спальню на цыпочках. Их тревога окупилась сполна. Бедная Жеоржина помимо своей воли вывела на чистую воду господина судью.

На следующий день с самого утра весь Жакмель был взбудоражен новостью, разлетевшейся с улицы Пелиссье. Новостью, столь же чреватой последствиями, как и открытие Христофором Колумбом Гаити. Тут было о чем посудачить.

— А ты знаешь, что судья Нерестан Дамоклес вот уже который год числится в любовниках у сестрицы Зизиль Сен-Жюльен?

— Подумать только, что судья решился изменять жене с этим ходячим гробом!

— Ему, друзья мои, что любовные игры, что игра в кости — все едино.

— Клянусь вам, у старой Сен-Сен есть такие снадобья, что перед ними не устоял бы и сам Родольфо Валентино!

— Представь себе, что тетушка Резиль — знаешь эту восьмидесятилетнюю каргу с улицы Пелиссье — заставляет каждого из своих любовников вести учет своих морщин!

Жакмель не переставал бушевать.

Судья Дамоклес в один день потерял и свою должность, и свое доброе имя. А тетушка Резиль лишилась помощи отца Наэло и отпущения грехов.

О. Р. Даторн (Гайана)

ЗИМОВКА «МИСТЕРА» КОЛАВОЛЕ

Перевод с английского Г. Головнева

О Колаволе мне было известно только, что он студент из Нигерии и что ему предстоит жить в Лондоне и терпеть все те лишения, какие выпадают на долю иностранцев. Род его занятий был совершенно неизвестен — равно как и источник доходов. В течение нескольких месяцев мы с ним пользовались одной кухней на двоих.

Судьбе было угодно, чтобы я поселился в доме, владельцем которого был грек — стяжатель и скряга; провожая меня в первый раз наверх по грязной, окруженной со всех сторон непроглядной тьмой лестнице, он без конца повторял:

— Замечательное место — лучшего вам не сыскать!

Он злобно срывал паутину, преграждавшую нам путь, и наконец открыл дверь в комнату.

— В Лондоне много говорят о дискриминации, но что до меня — я этого не признаю… Два с половиной фунта в неделю и десять — задаток, за месяц вперед.

Он обильно сдабривал свою речь слюной, время от времени вытирая рот какой-то тряпкой, которую при известном воображении можно было принять за носовой платок. Я отдал ему требуемые фунты, которые получил от щедрот фотофирмы, регулярно посылавшей меня в сельскую местность с целью возбудить у местных фермеров желание увековечить себя и свое потомство на фотографиях этой фирмы.

Хозяин бережно пересчитал ассигнации, осторожно поплевывая на них и оставляя таким образом на каждой своеобразный «личный знак».

— И еще, — добавил он. — Я даю вам кухню на двоих — по сходной цене, конечно! — Вы будете пользоваться ею вместе с мистером Колаволе.

После этого он исчез. Меня лично очень мало заботило, с кем я буду делить эту кухню; я так устал к тому времени, что готов был на любое соседство — даже с самим дьяволом. Приближались экзамены, и я хотел лишь одного — устроиться где-нибудь так, чтобы можно было спокойно заниматься.

Но желанию моему не суждено было осуществиться по причине того, что у «мистера» Колаволе оказались совершенно иные, чем у меня, представления о способе времяпрепровождения. Сначала Колаволе был просто мой ближайший сосед и я, как положено, сталкивался с ним на лестнице, участвовал в состязании на короткую дистанцию — от комнаты к уборной — и взаимообразно брал у него соль и перец, когда его не было дома. Однако добрососедские отношения этим отнюдь не ограничивались — у милейшего Колаволе они шли гораздо дальше. Как только я садился вечером за учебники, за стеной начинал звучать барабан. Колаволе привез с собой несколько говорящих барабанов, и они «разговаривали» каждую ночь — со мной, с людьми напротив, с соседями по площадке, с соседями на других лестницах. Если Колаволе студент-музыкант, подумал я, и занимается изучением музыкальных особенностей говорящих барабанов, то за какие-нибудь два-три месяца этих еженощных упражнений не только он сам, но и мы — его ближайшие соседи — станем большими специалистами в этой малоисследованной области… Как только «мистер» Колаволе начинал свои обычные «барабанные маневры» — прощай всякая работа, — одна за другой зажигались лампочки в окнах соседей и вы становились свидетелями безуспешных попыток поселившихся рядом с нами людей уснуть хотя бы на час.

Непонятно было, когда он спал. Он играл на барабанах ранним утром и поздним вечером, играл с таким усердием и неистовством, что невольно возникала мысль: вероятно, «мистер» Колаволе приехал из Нигерии в Лондон со специальной миссией: держать всю Англию в состоянии постоянного бодрствования. Он играл весь август, весь сентябрь, а потом и весь октябрь. И вот однажды ночью — это было в ноябре — я не услышал его барабанов, Я так к ним привык, что неожиданное ночное молчание нарушило ритм моей работы. Больше того, я был даже слегка раздосадован тем, что Колаволе почему-то вдруг решил прекратить свои музыкальные упражнения. Его барабаны стали как бы неотъемлемыми участниками моих ночных бдений, и, кроме того, если они перестанут звучать, соседи лишатся серьезного повода для привычной перебранки.

Я вышел узнать, в чем дело. Сорвав досаду на лестничной паутине, я постучал в дверь соседа. Ожидая приглашения войти, я наблюдал за нашим слюнявым домохозяином, который поднимался по лестнице.

— Молчат барабаны… — с горечью жаловался он перилам, брызгал на них слюной. — Почему сегодня молчат барабаны?! Я жду, спрашиваю у Изабеллы, что могло случиться… — Он пожал жирными плечами и выразительно плюнул через меня. Я увернулся вовремя, как раз в тот момент, когда на мой повторный стук из комнаты донесся слабый голос «мистера» Колаволе:

— Войдите!

И вот я первый раз вхожу в его комнату. Повсюду разбросаны книги — как у всякого студента. Право, медицина, искусство — чего тут только нет! Он, по-видимому, пробовал свои силы во всех областях знаний. Такие люди остаются навечно в Лондоне на неопределенном положении и становятся такой же неотъемлемой принадлежностью английской столицы, как Букингемский дворец и фаи́в-о’клок. Пройдут годы, и туристам в Лондоне наряду с другими достопримечательностями: смена королевского караула, Британский музей и т. п. — будут показывать и «мистера» Колаволе, который к тому времени уже окончательно станет лондонским жителем. Но это к слову. Когда мы вошли к нему в комнату, он дрожал, накрывшись огромным ковром.

— Пропал мой ковер! — воскликнул наш хозяин. — Пожалуйста, прошу вас… Я, конечно, понимаю, что вам холодно, и сочувствую, очень сочувствую… Но очень прошу не пользоваться моим ковром. — И он печально посмотрел на Колаволе; тот ответил ему взглядом, полным отвращения.