Расстановка - Константин Рольник

— И как девушка, понравилась? — ухмыльнулся пьяный Ловкачин

— Да знаешь, очень даже ничего — ответил Янек, вновь улыбаясь сквозь боль — В ее глазах было хоть что-то человеческое. Мы сели в кресла и начали ждать приезда какого-то начальника, окончания каких-то переговоров… Полицаям было скучно, они травили байки, вели себя дружелюбно… Капитан полиции написал с моих слов объяснительную — о том, что я видеолюбитель, и снимал скопление людей около мэрии для себя лично, как документ эпохи.

— Верно, Янек — улыбнулся Новиков — Это чистая правда. Ты же снимаешь не только фрагменты современности, но и бытовые сценки, природные ландшафты…

— Да, я любитель, а не журналист… О-о-х… Возможно, они боялись журналистов. Но у них есть аккредитация, а у меня ее не было. И потому они могли сделать со мной все что угодно. Я подписал объяснительную. Мне вернули видеокамеру и паспорт.

— Ну, классно — рассмеялся краснолицый Денис из второго подъезда — А ушибы ты получил, когда упал с лестницы, так что ли?

— О, нет! Вот теперь дошло и до ушибов — тяжело вздохнул Янек — когда закончились переговоры с их начальством, меня повели на верхний этаж, в комнату 309. На дверной табличке была указана фамилия следователя. Насколько я помню, Ильнур Маньякин, а телефон его кабинета 37-77-12. Следователем был тот самый коренастый темноволосый оперативник, что поразил меня словом «шкеришься». Начал он с того, что запер дверь кабинета. Матерясь, начал орать: «Ты мне эти домашние заготовки про любительскую видеосъемку прекрати! Отвечай на вопросы: почему ты пришел за четверть часа до начала митинга? Почему прятал камеру за пазухой? Почему ушел до окончания митинга, в час дня? Он снял с меня очки, и сказал: так мне будет удобнее тебя допрашивать… Затем он схватил меня «за грудки», начал трясти и кричать: «На кого ты работаешь? Кто тебе платит? Куда уйдут отснятые сюжеты? Оппозиционным телекомпаниям? Местному олигарху Еремеенко?

— Да уж — рассмеялся Новиков — нет ничего забавней, чем заподозрить тебя в работе на Еремеенко. Ты олигархов на дух не переносишь…

— Верно, не мне участвовать в их играх, да еще рисковать ради них своей шкурой. Ведь за ними нет никакой общественной идеи, лишь голый культ наживы — возмущенно воскликнул Батуронис, неосторожно выпрямил спину, и тут же согнулся от боли. — Даже само это предположение оскорбительно для меня, как для интеллигента! А полицай мне: «Работаешь на Еремеенко? Отвечай, сука!» И ударил меня в грудь тыльной стороной руки, так что я упал на ковер. Затем он вновь ударил меня, куртку с меня сорвал… Помню, я с ковра вполз на диван, а он скинул меня обратно: «Это мой кабинет, я не разрешаю сидеть на моем диване. Стой так. Отвечай на вопросы! Почему пришел до начала митинга? Почему прятал камеру? Почему ушел раньше? Говори, на кого ты работаешь! Кто тебя послал на митинг?».

— Слушай, это не совсем то, чему тебя учат в юридическом… — прищурился Новиков

— Где уж там! Орет, матерится… Я ему говорю, знаешь, вежливо и спокойно: «Прошу вас соблюдать уголовно-процессуальный кодекс. Ведите протокол. Если я виноват — предъявите обвинение.» А Маньякин меня опять бьет, да так, чтобы не оставлять следов… И за ворот трясет, да еще угрожает: «Сейчас мы тебя вывезем в лес и закопаем в яму живым.» Я в ответ: «Соблюдайте УПК»! Он: «Сейчас мы тебя посадим в камеру к уголовникам, и там ты по другому заговоришь…» Я: «Соблюдайте УПК. Заведите протокол». Маньякин опешил. Он посмотрел мой паспорт, и спросил: «Твоя фамилия Батуронис? Ты гражданин Рабсии, но по происхождению, вероятно, эстляндец… »

— Интересно, чем был вызван этот вопрос? — задумчиво, будто рассуждая вслух, спросил Новиков — Ксенофобией? Или пониманием того, что дух рабства не въелся в эстляндцев так глубоко, как в рабсиян? Мы все здесь холопы, но вы хоть внутренне свободны — вас не сковали путы рабсийского патриотизма …

— Ой, Артур! Мне было не до этой философии… Конечно, я спросил: «Вы настроены антиэстляндски?» — а Маньякин ответил: нет, я следователь, задаю тебе вопрос. Ну, я ему и ответил: «Я гражданин Рабсийской Федерации». Он: «Ну, я понял, что не армариканец…» Затем сказал: «Я приду через минуту. Если за это время ты мне не приготовишься все выложить, то узнаешь, что с тобой будет… Мы тебя заживо похороним!» Прошла минута.

— Время, наверное, тянулось для тебя очень долго? — глумливо вопросил Ловкачин

— Спрашиваешь… О-х-х… А потом он зашел, вновь выругался, и закричал: «Ну, будешь ты говорить?» А я заладил, как попугай: «Соблюдайте уголовно-процессуальный кодекс. Буду говорить только под протокол, и после предъявления обвинения».

— А Маньякин?

— Он сказал угрожающе: «ну, ладно». Открыл дверь, вывел меня в коридор и потащил куда-то за рукав, со словами: «Я тебе покажу, что значит наша темная…» Но вместо «темной» он привел меня в комнату, где сидели и курили несколько оперативников, некоторые в штатском. Меня этот гад оставил у входа, но я расслышал, как он кому-то из них встревожено, ругаясь, шептал: «Вот умник попался! УПК и протокол ему подавай. Что делать с ним, не знаю.» Затем отвел меня обратно в свой кабинет.

— Да, тяжело тебе пришлось, дружище… И чем дело кончилось?

— Кончилось тем, что в дверь зашел чуть полноватый светловолосый мужчина лет тридцати пяти. О-о-х… Он говорил очень доброжелательно. Сказал, что обстановка в области сложная, но олигархи, и в том числе банкир Еремеенко, еще хуже нынешнего губернатора, если они придут к власти, то все растащат.

— Ну, с этим-то ты полностью согласен!

— Да, я ему так и ответил… А потом все же сказал: никуда не годится, когда следователь оскорбляет матом, бьет, угрожает, не ведет протокол, нарушает УПК. Светловолосый мне сказал: «Я его начальник, он тут работает с 3998-го года. Если бы нарушал УПК, то тут бы не работал. Угрожал? Но ведь никто этого подтвердить не может. Вам это примерещилось, наверное… Избивал? У нас тут не избивают… А вы тоже хороши. Сколько стоит репортаж для телекомпании? 50000 таллеров? Вы для них снимаете? На кого работаете?» Конечно, я ответил как есть: «На себя. Это я для личного архива.» В ответ начальник начал блефовать: «Я не могу поверить в это. У нас есть информация, что Вас видели вместе с Еремеенко, на улице Зоревой». Я подтвердил еще раз, что не знаком с Еремеенко…

— Да, это чистая правда — заметил Новиков.

— На это он сказал «А нам сообщили, что вас видели». Естественно, я возразил: «Это проблемы тех, кто сообщил. Это им наверное тоже примерещилось. Неужели ради какого-то банкира Еремеенко я бы согласился терпеть вот этот крик и угрозы следователя? Да ни за что!» Начальник подумал и ответил: «Вроде похоже на правду, что вы для себя снимали…. Мы вас отпустим. Только подпишите заявление, что не имеете претензий к полиции, не имеете телесных повреждений и отказываетесь от экспертизы на этот счет». Я был вынужден это подписать.

— Хм — повел плечами Новиков — Это уже было, в фашистской Алемании. После каждого истязания заключенный обязан был расписаться в том, что его не истязали.

— Угу. А потом этот начальник, видимо, замыслил какую-то пакость. Он спросил: «Вы пьете водку?» Я честно ответил: «Нет». Следуя задуманному, он переспросил: «Вообще не пьете?» — «Вообще не пью.» Тогда начальник пытался уточнить: «А что вы пьете?» Ну, я и ответил: «Вам скажи — вы мне это вольете в рот, и скажете, что так и было». Он ухмыльнулся, махнул рукой. Мне отдали видеокамеру, куртку, паспорт. Я спросил: «А кассета?» Он: «Кассету надо искать в РСБ». Тут зашел к нам веселый Маньякин — он выходил из кабинета на время моей беседы с начальником. Выходил злым, а вошел дружелюбным. Сама доброта, не узнать! Предложил сигарету.

— Неужели ты взял ее? — удивленно спросил Новиков

— Нет, конечно. Вежливо отказался. Я решил не курить в полиции. Маньякин же не отставал: «А все-таки, скажи по дружбе» — представляешь, Артур, именно так: «по дружбе!» — лицо Батурониса исказилось, на этот раз не от боли. В этом взгляде была смертельная ненависть к Медвежутину и его сатрапам. — Так вот: «скажи по дружбе, почему ты так подозрительно себя вел? Почему пришел раньше нужного?» О-о-х… Ну, я ответил: «У меня привычка — приходить на встречи загодя. Увидел объявление, вот и пришел, как обычно, пораньше». Маньякин: «А почему камеру прятал?» Я: «Боялся, что вы, полиция, отнимете ее или разобьете». Он: «Мы не имеем право так поступать. Это будет уже полицейский беспредел.» Я ответил: «Кто вас знает. Я на всякий случай прятал. Кто чего боится, то с тем и случится.»

— Ха-ха-ха

— Смеешься, Артур? Вот и этот палач рассмеялся тоже. Он спросил: «А почему ты ушел пораньше, в час дня?» Я говорю: «Замерз, был ветер… Я простывший, у меня насморк. Решил пойти домой, ведь и так уже понятно, что тут был митинг. Достаточно пары кадров. Зачем мерзнуть лишний раз, и так простыл». Он: «Понятно. А неужели ты правда для себя снимал? Зачем тебе все это надо?» Я: «Но ведь это история города. Лет через десять будет интересно посмотреть, как мы сейчас жили …» Он: «Ну, история… Вот Кровавая Воскресница в 3905 году — это история. А тут и смотреть нечего». Я: «Ну, пока нет Кровавой Воскресницы. Если вы ее не устроите.» Он рассмеялся — представляешь, Артур, рассмеялся! А ведь я имел в виду недавний погром в Зловещенске, и палач прекрасно это понял! Он мне сказал «Ладно… Я погорячился… Иди домой. Не обижайся. ». Ну, я прихрамывая, пошел домой… И вот сижу тут с вами. Сначала был шок. Боль пришла позже…