Мы наш, мы новый… - Константин Калбазов

Так вот, Ковальский оказался членом Польской социалистической партии. Только когда стало известно об этом, Антон тут же вспомнил о том, что незадолго до провала во времени он видел одну передачу. В ней упоминалось о том, что в 1905 году тогда еще будущий глава Польши Пилсудский посещал Японию и предлагал набрать для борьбы на территории России легион из военнопленных поляков.

Но это было потом, а пока он проводил взглядом Зубова, даже не зная, куда приведет его расследование. Взгляд Антона задержался на парнях, оставшихся в катере и сейчас неотрывно смотрящих на корабли, между которыми продолжали сновать суденышки. Лица бледные, состояние подавленное, в глазах читается чувство вины. Вон их старшие боевые товарищи, только что вышедшие из боя, очень многие побиты, они до конца выполнили свой долг и не поддались супостату. А что же они? Они так долго готовились к тому, чтобы сойтись с врагом, а когда у них появилась такая возможность, вместо того чтобы вступить в бой, спокойно отстоялись в порту, пока другие проливали свою кровь и из последних сил противостояли противнику. Понять ребят было можно, но только в психологическом плане, а вот все остальное… Иначе просто нельзя.

– Ваше благородие, дозвольте обратиться, – все же не выдержал один из них, высокий крепкий парнишка. Антон прекрасно его знал – этот из экипажа «Росича», наводчик носового орудия, причем лучший наводчик, и то, что видел Антон, вполне позволяло думать о нем как о лучшем не на «Росиче», а вообще на всей эскадре.

– Слушаю тебя, Вахрушев.

– Ваше благородие, ить нас завсегда учили, что сам погибай, но товарища выручай. А что же мы сегодня?.. Наших эвон под орех раскатывали, а мы тут отсиживались.

Мелькнуло было желание осадить парнишку. Мелькнуло и пропало. Нет, так нельзя. Эдак можно заставить замолчать, а вот понять – ни за что, а парни должны понимать. Всего им не расскажешь, но вот хотя бы малую толику нужно.

– Понимаешь, Саша, не всегда наши желания совпадают с нашими возможностями, не всегда отступление является проигрышем, бывает и так, что это скорее победа. Вот Бородино – ведь русские отступили, и Москва оказалась в руках французов, а все говорят, что это была победа. А ведь победы не было. Поле боя осталось за врагом, русская армия отступила. И это так. Но если смотреть на этот вопрос по-другому, мы тогда победили. Армия осталась боеспособной, враг понял, что перед ним очень серьезный противник. В то время как боевой дух русских оказался на подъеме, дух французов, до этого не терпевших поражений, сильно упал. В конкретном месте и в конкретное время мы проиграли, но сделали задел на будущую победу. Ничто еще не закончилось, все только начинается. Здесь, сегодня, случилось наше Бородино. Японцев было гораздо больше, но они не победили и сами, сильно побитые, ушли от Артура, наши корабли – все как один в порту. Мы их отремонтируем, и они еще сойдутся с врагом. При Бородино тоже не все части были в бою, потому что одно сражение не решает всего: выиграв из последних сил один бой, нельзя выиграть и всю войну. Так что не вините себя, ребята, нет вашей вины в том, что вас не повели в бой, думая о будущем, а вот если вы спасуете, когда пробьет ваш час, тогда уже на вас падет позор.

Господи, что он несет. Вон глаза у парней как загорелись, понимают, что еще не все решено. А ведь он собирается вести их в бой и сейчас говорит все это, чтобы поддержать в них решимость сражаться. Сражаться и, возможно, умереть. А с другой стороны, не такие уж они и мальчишки. Их сверстники, и куда более плохо подготовленные, в известной ему истории вынесли на своих плечах и Великую Отечественную, и афганскую, и такую близко знакомую ему чеченскую. Вот только там ребят бросали в бой, практически ничему не научив, а он сделал очень много для того, чтобы эти парни были готовы ко встрече с противником и умели воевать.

Голова раскалывалась от нестерпимой боли. Любой громкий звук отдавался в ней колокольным звоном, а в то время, когда вокруг обозначалась тишина, за дело брались маленькие кузнецы, обосновавшиеся прямо в мозгу и беспрерывно молотящие своими молоточками по наковаленкам, отчего он слышал постоянный металлический перезвон. Да-а-а, контузило его знатно.

Воспротивься Степан Осипович уговорам Моласа – и наверняка его уже не занимали бы вопросы боеспособности эскадры. Его сейчас вообще ничто не интересовало бы, потому как он был бы мертв, как были бы мертвы и все офицеры его штаба. Двенадцатидюймовый снаряд ударил прямо в мостик, раскурочив его и превратив в нагромождение перекрученного металла. Большая часть из тех, кто в этот момент находился в боевой рубке, получила контузию различной степени тяжести, самому Макарову досталось чуть ли не больше всех, так как он был как раз у смотровой щели. Его самого и многих из присутствовавших там спасла задумка с остеклением этих щелей. Целый рой осколков устремился к этим амбразурам и был фактически остановлен. Нет, стекло не выдержало напора огрызков металла и ударной волны, но сумело погасить их настолько, чтобы предохранить людей от ранений. Пара осколков все же преодолела разлохмаченное стекло, но силы уже никакой не имела, стекло также не превратилось в смертельный рой – задумка с целлюлозой себя полностью оправдала.

Боже, как же болит голова. Но расслабляться рано. Еще очень много дел.

Превозмогая себя, Макаров все же поднялся с дивана, куда прилег, чтобы немного перевести дух. Переход с «Петропавловска» на «Аскольд», казалось, выпил его последние силы. Он смог позволить себе недолгий сон – как сказал доктор, сон ему просто необходим, но как бы плохо он себя ни чувствовал, как бы ни нуждался в отдыхе, забыться он так и не смог. Проспав не больше часа, он сам вынырнул из целительного сна и, взявшись за колокольчик, позвонил, вызывая флаг-офицера. Господи, да как же болит голова-то.

– Ваше превосходительство, – стараясь подобрать тембр так, чтобы его было слышно, и вместе с тем чтобы не доставлять боли командующему, обратился к нему Дукельский. К слову заметить, сделать ему это было трудно, так как он и сам имел контузию, но также обладал и куда более молодым и крепким организмом, что в немалой степени позволяло бороться с недугом.

– Георгий Владимирович, разыщите капитана второго ранга Науменко и пригласите ко мне.

– Ваше превосходительство, вам необходимо отдохнуть. Доктор сказал…

– Мне известны рекомендации доктора, – устало и как-то болезненно вздохнул Макаров. – Однако время уходит.

– Петр Афанасьевич уже давно здесь, все офицеры штаба и командиры кораблей, как вы и приказывали, также дожидаются в кают-компании. – Раненых уже свезли на берег, а саму кают-компанию привели в относительный порядок, хотя запахи там были далеки от благовоний. – Но если позволите…

– А вот на них, боюсь, моих сил уже не хватит. Что-то я себя переоценил. Передайте им, чтобы занялись осмотром кораблей, учли понесенные потери и полученные повреждения. Надеюсь, до завтра ничего не случится, а я буду чувствовать себя гораздо лучше. – Одобрительный взгляд лейтенанта. – Передайте Лощинскому, чтобы усилил охрану входного створа, все мероприятия целиком и полностью на его плечи. – Опять одобрительный и понимающий кивок. – А Науменко пригласите сюда. – Макаров со страдальческой улыбкой взглянул на офицера, который теперь уже осуждающе смотрел на адмирала. Вот ведь понимает, что необходим отдых, и встречу с офицерами отложил на завтра, так отчего же не отложить и встречу с Науменко? Силы-то не безразмерные, вон как висел на нем… – С Науменко мне встретиться необходимо, а потом – только отдыхать.

Макаров тяжко вздохнул и откинулся на спинку дивана, запрокинув голову. Вроде полегче. Но это обман: не прошло и минуты временного облегчения, как голова опять налилась звоном и болью. Нет, ну что ты будешь делать, боль пульсирует с такой силой, что кажется, будто глаза наливаются кровью и вот-вот лопнут. Да-а, контузия здоровья все же не прибавляет.

– Ваше превосходительство… – Науменко старается говорить потише, а потому Макаров едва расслышал его слова. Но услышал, открыл глаза и сел прямо, устремив взгляд на давнего товарища:

– Здравствуй, Петр Афанасьевич. Присаживайся, мне так будет куда удобнее.

– Как ты, Степан Осипович?

– Могло быть и хуже, но Бог миловал. Спасибо, что не сорвался и не ринулся в атаку. Признаться, боялся, что не выдержишь.

– Я и не выдержал – Песчанин остановил.

– Хороший у тебя зять, а главное, выдержанный. Уверен, что он настаивал бы на бездействии даже при более плохом развитии ситуации, хотя куда хуже-то. Но могло быть, могло. А как он обосновал свою позицию?

– Настаивает на выходе уже сегодня вечером. Предлагает ночную атаку эскадры Того, которому однозначная дорога в Сасебо. Признаться, подостыв, я пришел к тому же выводу.