Предательство. Утраченная история жизни Иисуса Христа - Кэтлин Гир

Закончив умываться, она села на песок. Они вытащили лодку на берег всего четверть часа назад. Все устали, но сильнее всех — брат Кир. Со времени бойни в монастыре, случившейся вчера вечером, он ни на мгновение не сомкнул глаз.

Перевязав свои волнистые рыжие волосы кожаным шнурком, она посмотрела на троих монахов в десятке шагов от нее. Светловолосый юноша с постоянно изумленным выражением лица спит, свернувшись калачиком, рядом с братом Варнавой. Варнава уткнулся носом в клочок папируса, тот, что они достали из кувшина этой ночью. И только брат Кир занят действительно полезным делом. Найдя на берегу скелет козы, он отделил несколько костей и принялся точить их о шершавый камень, делая из них стилеты.

«Вот мужчина, достойный женского внимания».

Почувствовав ее взгляд, Кир заткнул за пояс четыре стилета, встал и подошел к ней.

Она неторопливо оглядела его сверху вниз. Широкие плечи, узкая талия, длинные мускулистые ноги. Если бы в ней осталась хоть капля влечения к красивым мужчинам, то он был бы в состоянии разжечь в ней давно угасший огонь желания.

Присев рядом с ней, он посмотрел ей в глаза. Мало у кого хватало смелости выдержать ее взгляд.

— Я хочу тебя спросить, Калай.

— Лучше спроси меня, как я себя чувствую. Не голодна ли. Или что я думаю по поводу освещенной солнцем реки.

Кир нахмурился, но потом его рот медленно растянулся в улыбке. Возможно, он понял, что монахи, отвыкшие считать женщин за людей, старались общаться с ними как можно меньше. Это было самое трудное в ее работе в монастыре. Полное одиночество. Если не считать немой Софии, она практически ни с кем не общалась. Только получала указания от монахов, избегавших смотреть ей в глаза. Мужчины так слабы, так падки на знаки внимания красивых женщин… Похоже, Киру приходится прилагать большие усилия, чтобы скрыть это.

— Извини, — сказал Кир. — Как ты себя чувствуешь, Калай?

— Более или менее, спасибо. Благодарю тебя, что дал мне возможность поспать ночью, пока мы шли на лодке. Думаю, немного отдохнуть удалось всем, кроме тебя.

Кир сдвинул темные брови, глядя на реку.

— Ты прикидываешь, насколько близко преследователи? — спросила она.

— Я опасаюсь, что они могли отправиться по суше.

— А, понимаю, — подумав, ответила она. — Если они отправятся по суше, им не надо будет следовать всем изгибам русла реки. Следовательно, ты опасаешься, что они опередят нас и устроят засаду. В Александрии или в Леонтополисе? — спросила она, приподняв бровь.

— Думаю, они попытаются догнать нас еще до Александрии. Это самый вероятный вариант. Город огромный, много мест, где можно спрятаться. К тому же они должны исходить из того, что у Варнавы там полно друзей, которые ему помогут.

— А еще это самое лучшее место, чтобы сесть на отплывающий корабль, — добавила она.

— И еще один довод в пользу того, что нам не следует туда идти.

Вьющиеся темные волосы обрамляли его красивое лицо.

— Значит, нам придется купить верблюдов или повозку, чтобы двигаться дальше, — сказал Кир, ожидая от нее завершения фразы.

Калай тихо усмехнулась.

— Кир, у меня не было времени, чтобы собрать скопившиеся у меня жалкие шекели, если ты имеешь в виду именно это. Я не смогу заплатить даже за себя, не говоря уже о вас.

— А как насчет того, чтобы продать твою лодку?

— Что ж, это мысль, — ответила она, склонив голову набок. — От нее мне не слишком много пользы, если я поеду верхом на верблюде. К тому же я ее украла, так что она мне не стоила ни гроша. Конечно, я ее продам, — сказала она, убирая выбившийся из прически локон рыжих волос за ухо. — Если ты мне скажешь, куда мы направляемся.

Кир обернулся и посмотрел на лежащего Варнаву.

— Мой брат сказал, что нам надо двигаться на север, это все, что я знаю.

— «Север» — это не место назначения, тебе не кажется?

— Знаю, извини.

— Ты доверяешь ему настолько, чтобы идти, куда бы он ни сказал?

— Я доверю ему даже саму свою жизнь.

Калай повернулась и посмотрела на Варнаву. С того момента, как стало достаточно светло, чтобы читать, он не отрывал взгляда от папируса.

— Варнава уткнулся носом в этот клочок папируса с самого утра. Что там написано?

— Он не давал мне читать его, так что не знаю, — виновато улыбнувшись, ответил Кир.

— А на каком языке текст?

— По-моему, на латыни.

— Это действительно опасно?

Лицо Кира напряглось. Он хмуро посмотрел на реку, оглядел берег и тени, отбрасываемые деревьями.

— Вчера вечером погибли девяносто семь моих братьев, и Варнава уверен в том, что это произошло именно из-за этого «клочка папируса», как ты его называешь. Я бы сказал, что он очень опасен.

Калай хмыкнула и посмотрела вдаль, на верблюда, огибающего вершину холма. Вот положение, подумала она. Вернуться в Фуу она не может: ее там наверняка ищут. Родственников у нее нет. И что ее ждет в обществе трех монахов, чье психическое здоровье внушает сомнения?

— Кир, кем ты был в армии?

В ответ тот искоса оценивающе посмотрел на нее.

— А с чего ты решила, что я служил в армии?

— Никто не сможет убить человека так ловко, как ты, если не учился делать это. Ты был личным палачом у какого-нибудь полководца?

— Правильнее было бы сказать, что я был его телохранителем.

— Но в бою ты тоже побывал. Это видно по твоей осанке.

Она любила угадывать прошлое людей по их манере двигаться. Наклон головы или взмах рукой сразу же позволяли ей отличить женщину благородного происхождения от куртизанки. Точно так же и с мужчинами. Неуклюжая походка — вот он, купец. Мягкая поступь знающего свою силу льва — воин.

Кир медленно выдохнул.

— Да. Слишком много боев. И большая их часть — бессмысленные. Императоров так заботит воинская слава.

«Императоров? Он что, был телохранителем императора?»

Некоторое время они молчали.

— А как насчет тебя? — наконец спросил он. — Как простая прачка научилась с такой легкостью резать глотки, одним движением и до самого позвоночника?

— Я од но время работала в мясной лавке, — улыбнувшись, ответила она. — У всех свиней глотки одинаковы.

Он удивленно посмотрел на нее.

— И как же случилось, что помощница мясника, к тому же язычница, поклоняющаяся некоей богине, стала прачкой при христианском монастыре в Египте?

— Скажем так: я сочла, что меня здесь никто не будет искать. И мне не придется беспокоиться о возможных визитах братьев-монахов после захода солнца.

Она помолчала.

— Кроме того, когда-то давно я тоже была христианкой.

— Правда?

Киру очень хотелось спросить ее, почему же она отреклась от прежней веры.

— Твои родители были христианами? — спросил он вместо этого.

Калай согнула ноги в коленях и уперлась в них локтями. Висевшая в утреннем воздухе мельчайшая пыль светилась в лучах солнца. От Нила исходил густой запах речного ила. Интересное лицо у этого Кира, подумала она. Особенно глаза. Тяжелые веки, а под ними словно темные изумруды, загадочно поблескивающие. И как бы она ни приглядывалась, не могла угадать, что же за ними скрывается. Он умеет закрываться от собеседника.

— Да, моя семья была христианской, — ответила она. — Мне было шесть, когда начались Великие гонения. Восемь лет мы бегали и прятались, но в конце концов римские солдаты поймали нас в окрестностях Эммауса. Я своими глазами видела, как обоих моих родителей замучили до смерти. Младшего брата увели и продали в рабство.

Калай замолчала.

— Единственное, чего я хотела в своей жизни, Кир, это семьи, — продолжила она. — Но церковь лишила меня всякой надежды на это.

Лицо Кира осталось непроницаемым.

— И когда ты стала язычницей? — спросил он.

— Как только смогла.

Несложно понять почему, подумал Кир. Даже если бы он не знал подробностей гонений на христиан в Палестине, он видел это своими глазами в Риме. Ужасные времена. Христианские храмы и просто дома, где находили христианские писания, сжигали дотла. Христианство было запрещено законом, его служителей арестовывали. Упорствующих в своей вере лишали всех прав гражданина Римской империи, даже права возбуждать дела в суде. Это означало, что любой человек мог делать с ними все, что угодно. Очень многих людей убили просто за их веру.[50]

Уголки ее губ приподнялись.

— Любопытно, не правда ли? — сказала она. — Двадцать два года назад христианские книги жгли римляне-язычники. Теперь христианские книги жгут сами христиане. Когда же это закончится, Кир? Что может быть такого опасного в нескольких черных закорючках на листе пергамента?

— Иногда черные закорючки могут оказаться самым страшным оружием в мире, — ответил он.

Интересно, подумала она, почему он не продолжил расспрашивать ее о жизни до прихода в монастырь? Может, просто не желает знать? Мужчины редко желают знать прошлое женщин. Эти мерзости ранят добрых людей в самое сердце.